Люби сильнее

Ярослав

Она думает, я снова за ней как пес шелудивый таскаться буду?

Полдня под прессом гнусного характера деда, что марш-бросок по соляной пустыне. Я, безусловно, чту родоначальника, но сегодня, ей-богу, чуть не послал к черту.

– Ты давай, хвост трубой не загоняй. Служба, геройство, медали – это все хорошо, – а прозвучало, как чухня последняя. – Но тебе все еще двадцать лет! Потому там все и получалось, что нуждаешься в твердой руке и постоянном руководстве. А когда болтался… сам помнишь, чем закончилось.

Домой возвращаюсь в отстойнейшем настроении. Надо признать, в чем-то старик прав. Мне трудно без режима, без четкого понимания, что должен делать. Не считая остров, первый день на гражданке, а я уже потерялся. Предполагал, что будет как-то иначе все.

Извлекая из психологических наездов деда основное, пора бы вспомнить о том, что мне действительно все еще двадцать. Через два месяца исполнится двадцать один. Ей тоже… А я стал забывать. Без всякого преувеличения и бахвальства, давно чувствую себя гораздо старше. Это внутреннее и, скорее всего, уже необратимое.

Руслик с Кралей названивают с утра. К ним и поеду, воскрешать потерянные ощущения. Если я – сопля зеленая, как намекнул дед, то, очевидно, имею право не только мозги вышибать да приказы слушать. Выцеплю, как в былые времена, какую-нибудь девчонку. Фигуристую, сочную и молчаливую. Трахать буду до утра.

На последнем месте дислокации с женщинами было туго. Нет, они имелись, сами в расположение приходили, но какие-то… Даже для меня слишком «уникальные». Столько пить, не вытяну на следующий день караул.

Заезжаю во двор и первым делом за каким-то чертом в ее окно смотрю. Просыпался ночью несколько раз, свет так и не выключался. До самого рассвета. Шторы оставались задернутыми, но я-то по оттенкам знаю, когда за ними полностью темно, а когда горит ночник или настольная лампа.

Сука…

Выпускаю Луку из вольера, чтобы погонял, и уже собираюсь двинуть в дом, как вдруг улавливаю приближение со стороны. У Маруси светлые волосы, и одета она в пестрые тряпки. Однако рассудком я далеко не сразу догоняю, кто передо мной. Буквально за каких-то пару секунд меня капитально клинит и перебрасывает из гражданки в военную мясорубку. Подумать не успеваю, просто дергаю ее и резко притискиваю к сетке вольера. Фиксирую ладонями плечи и застываю.

Какого черта ты делаешь?

Святоша явно пугается и пребывает в шоке. Таращит глаза и жадно глотает дрожащими губами воздух.

Твою мать…

Вблизи она красивее, чем я помню.

Твою мать… Твою мать…

Я должен ее отпустить, а вместо этого приближаюсь. Настолько, что ощущаю на подбородке ее сорванное горячее дыхание.

Чувствую запах. Она пахнет точно так же, как я, черт возьми, помню. Сквозь меня тысячи вольт электричества проносятся. В груди с гулкой и жгучей вибрацией дребезжат давно неиспользуемые струны.

Чердак подрывает. Пространство вокруг качает.

На мгновение даже охреневаю от столь бурной реакции. Забыл, как это бывает, рядом с ней.

Впиваемся друг в друга взглядами. Ее зрачки молниеносно, прямо на моих глазах, расширяются. Это завораживает. Ныряю в этот омут. С головой, блядь.

Не могу перекрыть рванувшие из дальних закромов воспоминания: как впервые пробовал ее на вкус, ощущал ее тело под собой, врывался, отбирая самое сокровенное…

Да, сука-жизнь выводит на «развод[!Развод – поверка, смотр с элементами ритуала и строевых упражнений в армейских, полицейских или военизированных частях.!]».

Зачет, бля. Уела.

– Ты… Ты больше… Ты никогда больше со мной не заговоришь?

Маруся напугана и расстроена. От этого я, как когда-то, вопреки многочасовым проработкам, чувствую себя полным дерьмом.

Сука, какой черт обрек меня на эту пожизненную зависимость?

Нельзя впускать ее. Нельзя.

– Что тебе надо? – преодолевая разброс эмоций и еще тонну какой-то чехарды, сердито выдыхаю я.

Рывком отстраняюсь и замираю на приличном расстоянии. Не держу ведь больше, а она не решается отлепиться от сетки. Стоит, будто в ожидании расстрела.

– Я лишь… Только хотела попросить, чтобы ты закрывал калитку, когда выпускаешь Луку, – говорит быстро, практически без пауз.

С первой подачи трудно разобрать эту скороговорку. Долго смотрю на нее, не моргая. Прокручиваю и заторможенно допираю, из-за чего принцесса нервничает. Лука серьезно намерен присунуть ее сучке, и Марусе это походу не по нраву. Не удивительно.

– Это все?

Смотрит, словно чудо произошло.

– Нет, не все.

Конечно, нет. Если бы не скопившаяся масса непонятных эмоций, заржал бы над этой царской наглостью. Впрочем, быстро забываю обо всем, что мог бы сделать, когда Машка сглатывает и зажмуривается, чтобы собраться с силами продолжить.

Твою мать…

Пытаюсь убедить себя, что на мне это больше не работает.

Твою мать…

Еще как работает!

– Быстрее можно? У меня нет времени… – голос обрывается, когда она вновь распахивает глаза.

Смотрит, как чумная.

– Скажи еще что-нибудь? – прямая просьба.

Делает шаг, второй… А мне, черт возьми, как бы ни казалось смешно, отступать охота. Стою, безусловно, не сопляк ведь давно. Ногами в землю врастаю и дыхание перераспределяю. Ртом кислород захватываю, чтобы не поймать еще один приход от ее запаха.

– Послушай… – губы сжимаю, чтобы тормознуть себя. Не хочу как-то ее называть: ни по имени, ни старыми прозвищами. И в этот момент, понятное дело, совершаю вдох через нос. Полный зашквар. – Не зудит трепаться с тобой. Без обид, давай. Уходи.

Не зудит трепаться, блядь…

Изъясняюсь, как торчок какой-то.

Да, говорить желания нет. Вместо этого, я, герой, вашу мать, хочу втащить ее в дом. В свою комнату. Затем, уже голую, в кровать. Хотя нет… Я готов трахнуть ее за первым же углом.

Хватит. Посыл понятен. Пусть проваливает.

Крутанувшись, оставляю Титову посреди двора и иду в дом. Прикрывая веки, гоню на хрен «убитое» таким заявлением личико. Рассчитываю, что сама слиняет, как до этого пришла. Не заблудится.