Мёртвая свадьба

– Может, прощения попросить?

– У кого? – Толик почему-то представил, что в знак прощения его опять погонят на озеро, заставят нырять, доказывая, что никакого утопленника Иринка видеть не могла. Но тут должен непременно вынырнуть обиженный утопленник с претензией, что его так плохо изобразили. Толик попросит прощения, обнимется с ними и клятвенно заверит, что больше никогда так делать не будет.

– У новенькой.

Толик вздрогнул, прогоняя образ братания с потусторонними жителями: в его фантазиях уже и русалки из озера полезли, и морские чудовища.

– Я её пальцем не тронул, – напомнил Толик. – Она сама зачем-то через кусты, а потом нырнула. Ладно бы она нас с Риткой испугалась. Так ведь нет.

– Ну тогда у бабы Светы, – Колян почесал лоб и вновь нахлобучил кепку.

– А у неё-то с чего? Она просила девчонок пригласить, я пригласил. Они сами…

– Тогда зачем ты тут сидишь? Шёл бы домой.

От неожиданного предположения, что он на самом деле и не виноват вовсе, Толик встал.

– Погоди! Мать-то тогда почему злится? – остановил он сам себя.

Колян догрыз соломинку, бросил остаток под ноги.

– Мож, просто потеряла тебя, волнуется? Темно что-то. Обычно об это время светло.

Толик стащил с макушки противогаз. Тот неприятно щёлкал гофрированным хоботом.

– Я тогда пойду, – Толик потянул с себя плащ. – До завтра. Ты фоткаться-то будешь?

– Если не отменят. – Колян забрал противогаз и любовно прижал его к груди.

– С чего отменят-то? Не должны! – замотал головой Толик. Ему нужно было хоть за что-то зацепиться в будущем, чтобы прожить сегодняшний вечер. – Наташа говорила, фотограф уже приехал. И с коровой договорились.

– Так ведь дождь, – показал на небо Колян.

Дверь дома ухнула. На крыльцо вышел Колькин отец, дядя Миша, крупный приземистый мужчина. Толик упал на четвереньки и между грядок пополз к калитке.

– Чего там? – крикнул дядя Миша.

– Свалилось, – поднял на руках тяжеленный плащ Колян.

Толик выскользнул на дорогу.

– И калитку закрой! – приказал дядя Миша. – За обормотом… – добавил он тише.

Дождь начал донимать. Ветер хлёсткой водяной метёлкой охаживал лицо и шею, пробивал сквозь футболку.

По всей деревне свет уже почти не горел. Их с мамой дом тоже стоял тёмным. Толик потоптался на крыльце, подумал и пошёл вкруг избы. Остановился на заднем крыльце. Но и с него сошёл, пробрался к кухне. Все окна были закрыты, но он знал, что одно рассохлось и треснуло, поэтому легко открывается снаружи. Он поддел расщепившуюся планку, и створки охотно поддались нажиму. Прислушался к тишине кухни. Тикали часы, гудела заблудившаяся муха. Перебрался через подоконник, сполз на пол. В комнату не пошёл – мать сразу проснётся, а полез на печку. Места здесь было мало. Освободил пятачок среди коробок и банок, подтянул под себя столетний тулуп, утопил нос в кисло-вонючей шерсти и уснул.

Сон был тревожный. Спать на жёстком Толик не привык, поэтому постоянно ворочался. Из сна в сон он оказывался на озере. Это был знакомый родной берег. Празднично украшенная пристань. Толик был уверен, что готовится какое-то торжественное событие. Что идущие издалека лодки – это кижская регата. А наряженные люди на пристани – местные, собравшиеся танцевать заонежскую кадриль. Но людей в костюмах оказалось слишком много, и были они все какие-то незнакомые. Лодки приближались. На них играла музыка, от бортов развевались ленточки. Все смотрели на эти лодки, но почему-то не радовались. Вдруг поднялся крик. У Толика над ухом сказали: «Так им и надо!» – и он проснулся уже окончательно.

Мать жарила блины. Стоял обалденный запах, вкусно шкворчало масло. Толик приподнялся. За ночь он ухитрился расчистить себе место на печке, раскидав коробки с банками по углам лежанки и растянувшись во всю длину. Ещё и старой телогрейкой сверху прикрылся. Толик почесал в затылке – он, на удивление, выспался.

Стопка блинов на столе звала к себе.

– Слезай, – сухо сказала мать, заметив движение за занавеской.

Толик с наслаждением потянулся – после вчерашнего двойного купания сначала в озере, а потом под дождём хотелось немного размяться.

– Слезай, говорю, – с раздражением повторила мать.

Толик слез. Кеды были ещё мокрые, и он босиком прошлёпал по деревянному полу. За окном серело.

– Садись.

Мать выставила ближе к его краю стола чашку, плеснула кипятка.

Толик посмотрел, как крутятся в водовороте воздушные пузырики.

– Я не виноват, – начал он, но мать перебила его:

– Завтракай.

Это было очень щедрое предложение. Мать обычно спала дольше Толика, завтрак не готовила. Блины – это по-царски. Но странно. Поэтому надо было действовать на опережение.

– Они сами, – начал Толик, поднося чашку ко рту, но мать его опять перебила:

– Значит, так, – она села на угол и положила перед собой руки. На светлой скатерти они показались вдруг большими и тёмными. – Про вчерашнее я слышать не хочу. Это всё показалось. Перед грозой бывает. Девчонка просто заболела – такое тоже бывает. Перекупалась на сиверке и простыла. Ты к ним больше не ходишь.

Толик подавился чаем.

– Так баба Света сама попросила с ними дружить, – напомнил он. – Когда я с фартуком…

– А теперь я тебя прошу этого не делать, – жёстко оборвала его мать.

Посмотрела тяжело. Прям припечатала просьбу к Толикову лбу. Или машинкой вышила. Острой стальной иглой.

Толик оторопел и на всякий случай отставил чашку подальше. Не то чтобы он с матерью никогда по-родственному не разговаривал. Она его постоянно просила то сбегать за тканью в магазин, то по заказчицам разнести готовое, то позвать кого на примерку, а потом пойти погулять часика на два. Но её просьбы никогда не касались лично его. Даже про школу не спрашивала. Ушёл – и ушёл. Пришёл – в магазине кое-что надо.

– Ты меня услышал? – настаивала мать.

– А если я их на улице встречу? – вильнул в сторону от прямого ответа Толик.

– Пройдёшь мимо, словно не знаешь. Но ты их не встретишь.

– Они уезжают? – В душе Толика всколыхнулась радость.

– Им будет сейчас не до прогулок.

«Не уезжают», – мысленно загрустил он.