Лесорубы

ЛЕСОРУБЫ

Яркое июльское солнце приближалось к зениту, и на лазоревом небе не было ни облачка. Толстые гуси неторопливо выискивали что-то в лужах; куры вместе с цыплятами прятались в тени избы. Петух, важный, огненно-рыжий, с ободранным, свесившимся набекрень гребешком, по-хозяйски прохаживался по центру двора.

Вдруг с крыльца дома сбежал Витька. Красный, злой, он, заметив петуха, на бегу попытался его пнуть, но промазал. Петух вовремя увернулся и, растопырив крылья, заголосил, побежал через весь двор, всполошив кур. Те закудахтали, подняли переполох, засновали туда-сюда, не зная куда им приткнуться, за ними, так же бестолково, забегали цыплята. Витька, однако, не проявляя к нему больше никакого интереса, быстро, нервными и длинными шагами прошёл вглубь двора, к поленнице.

Следом по крыльцу спустился Максим. Медленно, закусив нижнюю губу, он направился к старшему брату. Тот стоял лицом к сараю, облокотившись на него, и смотрел в стену.

– Ненавижу, – сквозь зубы процедил Витя. – Ненавижу его.

Максим стоял рядом и молчал. На ногах Витьки, в местах, не закрытых шортами, краснели полосы содранной кожи, одинаковым мелким жёлтым бисером на них выступали капли сукровицы. Максимка посмотрел на свои. Чёткие отпечатки хранили рисунок нагайки, сукровицы не было. Значит, ему в этот раз досталось меньше.

Вдруг послышался лязг цепи. Братья мгновенно обернулись.

Из избы выходил отец. Алка рванула к нему, радостно виляя хвостом, цепь лязгнула о железную крышу будки. Отец надел чёрный картуз, посмотрел на детей, не сводивших с него глаз, ничего не сказал и пошёл со двора.

Как только за ним закрылась калитка, Витька подошёл к чурбану, взял топор и со всей силы рубанул. Лезвие глубоко впилось в твёрдую древесину.

– «Битие порождает сознание»! – Витя передразнил отца. – Ненавижу его! Ненавижу! Врёт он всё! Не говорил такого Маркс! Никто такого не говорил!

Витя с усилием вытащил топор из колоды и с новой силой вонзил его обратно.

– Уйду из дома! Сегодня же уйду!

– Куда ты уйдёшь? – спросил Максим.

– Не знаю пока, – огрызнулся брат и опять потянул за рукоять.

Максим отвернулся, стал искать глазами своего любимого петуха Петьку, но не нашёл.

– А знаешь, вот что… – сказал Витька, перестав терзать колоду. – Надо построить свой шалаш.

– Шалаш? – переспросил Максимка. Эта новая идея заставила его позабыть и о жгучей боли, и о порке.

– Тихо ты, – Витя вдруг перешёл на шёпот. – Если сбега́ть, то нужно место куда. Нам нужен штаб.

– Штаб?

– Ага. Ну знаешь, чтобы у нас там и запасы еды были, одежда, в общем, всё, что нужно на случай побега, – наклонившись к брату, продолжал Виктор приглушённым голосом, будто во дворе был кто-то ещё, кроме них и кур с гусями.

– Прямо как у партизан?

– Ну да, – он выпрямился и стоял теперь, важно выгнув грудь колесом. – Блиндаж. В лесу.

Мысль о шалаше взбудоражила воображение Максимки. Главное, чтобы Витя разрешил строить штаб вместе с ним. Тогда блиндаж будет общий. Иметь с братом одно дело – это было настоящей честью. Витька был для Максимки героем. Во-первых, он был на голову выше, а во-вторых, брат уже перешёл в четвёртый класс. А Максим пойдёт в первый только через год. И в-третьих, что было самым главным, Витька умел делать пугачи и у него всегда были припасены проволока, порох и разные интересные предметы. А ещё старший брат знал много секретных мест: в сенях, на чердаке, и даже сам сделал собственный потайной лаз в заборе. Но доселе Витька его не брал. Отговорка была всегда одна и та же: маленький ещё. А коли в этот раз брат сам с ним заговорил о блиндаже, значит, Максим мог надеяться, что в этот раз они будут заодно.

– Вить, возьми меня с собой. Пожалуйста. Я тоже хочу штаб строить.

– Не знаю… Мало́й ты ещё, – ответил брат как бы нехотя и замолчал, свысока глядя на Максима. – При первой же порке всё расскажешь отцу.

– Я не мало́й, не расскажу.

Виктор молчал.

– Ну, пожалуйста, – опять попросил Максим, умоляюще глядя на брата.

– Ладно, возьму.

– Правда?!

– При одном условии.

– Каком?

– Если во всём меня будешь слушаться и делать всё, что скажу.

– Буду! Обещаю! – горячо прошептал Максимка.

– Ладно тогда. Иди к нашему лазу. И захвати топор. Я мигом!

Не успел Максим залезть под мохнатую раскидистую ель у них в огороде, как туда же, запыхавшись, протиснулся Витя. Он сунул брату тёплую ржаную горбушку.

– На вот. Схорони.

Они раздвинули доски забора и вылезли в узкий проход на задворках между домами. Тропа заросла разнотравьем, высокие мелкие ромашки доходили до пояса. Сладкий густой запах сурепки ударил в нос.

Максим откусил горбушку. Корка захрустела, и кисловатый вкус ржаного мякиша наполнил рот.

– Не ешь сейчас. На обратный путь, – сказал брат, забрал у Максима топор и завернул его в холщовый мешок. – Сначала за корой надо сбегать. На речку.

– На речку? – Максимка положил горбушку за пазуху, ступая по следам Вити в высокой траве.

Бабочки-белянки, напуганные внезапным появлением мальчишек, дружно вспорхнули в воздух. Потревоженные мохнатые пчёлы и шмели медленно отрывались от цветов, недовольно гудели и улетали прочь.

– На Волгу?

– Конечно, на Волгу, куда же ещё, – ответил Витя, шагая по тропинке и подминая траву. – У нас других рек нет.

– А отец? – спросил Максим, оглядываясь на избу.

– Что отец?

– Нам же на Волгу нельзя. Отец узнает – убьёт.

Витя остановился и развернулся к брату:

– Что ты всё: «отец, отец»? Заладил! Да ему до нас дела нет! Если мы с тобой потопнем, он только рад будет! Ты же знаешь, как он нас ненавидит! Это тебе сегодня ещё повезло, что без оттяжки порол. А в прошлый раз? Помнишь? Всю кожу с задницы содрал. Сесть не мог! Помнишь?

– Помню.

– А всё из-за чего? Из-за ерунды какой-то! Подумаешь, хлев не убрали! – Витька сплюнул. – Так что мне всё равно до него. Хуже уже не будет, некуда. А нам надо строить свой шалаш. И думать, как сбежать из дома насовсем.

Максим нерешительно обернулся на избу, проверил горбушку за пазухой и вздохнул:

– Ладно, на Волгу.

Они вышли на улицу и побежали. Во дворах залаяли собаки, из-за одного из заборов раздался громкий свист. Витька, не останавливаясь, помахал кому-то и помчался дальше. Кривая поселковая дорога рассохлась и пылила: дождя не было уже несколько недель.

– Кору… в мешок… будем складывать, – отрывками выдыхал Витя на бегу. – Я тебе там такое место покажу! На Волге! Во! Я давно присмотрел. Туда, кажись, весь народ с округи согнали.

Максим молчал, только прижимал тёплую горбушку к животу.

Бежали они долго. Давно скрылись крайние избы, не слышно было лая собак. Братья свернули с разбитой дороги на луг и побежали наперерез. Голодные тяжёлые слепни увязались за мальчишками и назойливо липли, чувствуя тепло и запах свежей крови. Громко шлёпая себя по голым рукам и ногам, они старались бежать ещё быстрее, но высокая луговая трава не давала им уйти от преследования. Максим начал уставать. Он ещё никогда так далеко не уходил от дома. Места были незнакомые: и поле, и лес, окружавший его плотной стеной. Хорошо, что брат знал дорогу.

– Далеко ещё? – запыхавшись, спросил он.

– Не, – ответил Витя. – Вон там. Сразу за рощей, – и он показал пальцем на подлесок молодых зелёно-белых берёзок. – Пригорок там. С него лучше видно.

Наконец, они выбежали из перелеска и оказались в изножье небольшого холма. Тяжело дыша, ребята поднялись на пригорок. И замерли.

Сверкающие бесконечные просторы речной глади раскинулись до самого горизонта.

– Ух ты! – воскликнул Максимка, приставляя ладошку ко лбу козырьком, чтобы увидеть противоположный берег. Берега не было. – Море! Как в книжках!

– Не море, а Волга, – ответил Витя.

– А где берег?

– Залезай на дерево, подсажу.

Витя встал на корточки. Максим, опираясь ему на спину, залез на дуб, могуче и одиноко выдающийся на краю пригорка.

– Теперь видишь?

– Узкая полоска какая-то. Совсем далеко, где небо.

– Вот это и есть берег.

Максим посмотрел вниз, под пригорок. Вода около берега кишмя кишела брёвнами – огромными, неповоротливыми, тяжёлыми, которые сталкивались друг с другом, будто идущие на абордаж корабли. Река бурлила, кипела от их напора, тщетно пытаясь их успокоить, а они – разбрасывали вокруг себя куски коры, размешивали синюю глазурь коричневыми мазками, заполоняя суриком всё пространство вокруг себя; и только у мужиков, мокрых, сильных, здоровых, хватало сил их усмирить. С баграми наперевес они стояли на плотах вокруг транспортёра и управлялись со стволами легко, точно со спичками, цепляли их крюками, и брёвна дёргались, содрогались, словно дикие, остервенелые, но обессилевшие медведи в последний удар охотника, вставали на дыбы во весь рост, а потом – усмирялись навсегда. И тянулись длинными покорными косяками, напоминая стаи улетающих журавлей. Бревноукладчик, как огромный орёл, хватал стволы острыми, цепкими когтями и погружал их в пустые остовы лесовозов. А за длинной чередой грузовиков – стоял всё тот же, бескрайний, молчаливый, вековой лес.

На реке показался караван плавучих деревянных бастионов-плотов – гигантских, поражающих самое искушённое воображение. Брёвна, связанные между собой в ширину и высоту, напоминали исполинские спичечные коробки, только размером они были с добротный деревенский дом.

Шумные буксиры чадили чёрной сажей и тащили за собой эти огромные избы без окон, без дверей. Один маленький юркий катер сновал туда-сюда между баркасами и плотами-бастионами. Люди спрыгнули с катерка на первый плот, ловко забрались наверх, что-то проверяя, один человек встал во весь рост и замахал маленькой белой тряпицей, крича что-то вниз, на катер.

– Девки? – удивлённо спросил Максимка.

– Ну, – подтвердил Витька.

И правда, ловкость и сноровка, с которой они слезли с плавучей громадины, казалось, была доступна только кошкам. Девушки проворно забрались обратно на катер и раскрепили стяжки на плоту. Бастион тут же распался на брёвна; голые стволы заскользили друг по другу, пытаясь как можно быстрее вырваться из оков; в следующее мгновенье плот с уханьем нырнул в бездонную глубину. Мощная волна пошла по реке, угрожая перевернуть катер. С борта катера донеслись высокие девчачьи голоса:

– Левый борт!

– Отходи!

– Прибьёт!

Катер взревел и рванул с места, оставляя за собой веер брызг и глубокую белую борозду, отошёл на безопасное расстояние и опять затих. Бастион исчез. Сначала брёвен не было видно, но вскоре, одно за другим, они всплыли и сразу же оказались в ловушке транспортёра. Конвейер заурчал, затарахтел, подгоняя воду, и мужики, тут же, не дав им передохнуть, баграми, с реки, начали подгонять их, нанизывая брёвна на крюки. Но всё же некоторые стволы, из тех что похитрее, нырнули поглубже, обогнули под водой стенки заграждения и уже уходили вниз по течению. Высокий девичий голос взвизгнул: «Топляки уходят!», и вновь взревел мотор, и катер, словно щепка, полетел по волнам, обогнал уплывавшие деревья и развернулся поперёк течения. Девки встали на один борт и выставили вперёд свои багры. Маленький катерок покачнулся и вмиг превратился в ощетинившегося дикобраза, собирающегося выбросить свои иглы в противника. Работницы подцепили брёвна баграми, что-то прокричали, и катер медленно, плавно повернул назад к транспортёру.

Максим с облегчением вздохнул, будто он сам был в погоне за топляками, но тут взгляд его перешёл на берег.

Суша не уступала воде. Вся земля была сплошь усыпана рабочими, брёвнами, пилами, топорами, лыком и громким перестуком. Казалось, не осталось не берегу места для самой земли. Мужики и женщины стругали, пилили, скоблили, тут же что-то строили, колотили, связывали стволы, развязывали, грузили их на лесовозы; отовсюду доносились крики:

– Майна!

– Вира!

– Ближе, ближе подводи!

– Осторожно с багром!

– Влево уводи!

– Цепляй!

– Хватай!

– Табань!

Витька показал пальцем на берег, где несколько рабочих сидели верхом на брёвнах.

– Видишь, вон там. Счищают кору. Мужикам она не нужна, а нам – в самый раз.

Максим спрыгнул с дуба, мальчишки спустились с пригорка и очутились перед рабочими, на которых показывал Витька. Мужики, здоровые, угрюмые, корпели молча, изредка сплёвывая на землю и закуривая папиросы.

Ребята подошли к одному из них, и Витька спросил:

– Здрасьте. Можно мы коры у вас возьмём?

Крепкий мужик, в майке-тельняшке, с татуировкой на плече, в кирзовых сапогах, оторвал свой взгляд от бревна и посмотрел на ребят. Не торопясь, он положил скобель на землю, достал папиросы из лежащей рядом на пне телогрейки, молча закурил. Ребята ждали. Наконец, не вынимая прилипшей к углу его рта цигарки, рабочий спросил:

– Откудова?

– Из Поволжской, это в пяти верстах, – ответил Витя.

– Чьи будете?

– Тарасова, Фёдора. Он тут гусей в ОРСовскую столовую завозит.

– Знаю такого. Зачем кора?

– Кораблики будем делать.

– А топор зачем?

– Кору рубить.

Мужик помолчал немного, потом встал с бревна, взял в охапку огромную груду коры и спросил:

– Куда вам?

Максим задрал голову, с высоты его роста ему видно было только огромные ручищи с татуировками. Рабочий казался ему великаном, закрывшим собой и небо, и солнце, и Волгу.

– А вон туда, дяденька, – ответил Витька, показывая на пень, стоявший поодаль от берега, ближе к перелеску.

Рабочий отнёс им кору и скинул её на землю.

– Спасибо.

– Осторожней с топором, – бросил мужик напоследок и ушёл.

Мальчишки начали работу. Максим подкладывал, а Витька рубил. Дело спорилось. Сосновая кора была лёгкой, податливой, не то что поленья. Работать было одно удовольствие: она рубилась в один мах, к тому же Максимка вовремя подкладывал следующий кусок, так что брату не надо было останавливаться. Витя вошёл в раж, раскраснелся, щепки летели в разные стороны.

Вдруг они услышали какой-то грохот с реки и тут же раздались крики:

– Берегись!

Максим, положив очередной кусок на пень, на секунду застыл и обернулся в сторону криков. Вдруг, в следующий миг, сильный удар топора рубанул ему по пальцу. Алая кровь брызнула во все стороны.

Максим закричал, схватил отрубленный палец, болтавшийся на одном лоскутке кожи, и приставил его к обрубку. Кровь сильными толчками вырывалась из зажатого кулака. Макс продолжал визжать, держа свой большой палец. Он видел, как его шорты, рубашка покрывались брызгами крови.

Витька выронил топор. Бледный, он уставился на брата и завопил:

– Помогите!!!

Вся артель на мгновение замерла, а потом суматоха усилилась вдвое. Какие-то мужики, женщины заносились вокруг, засуетились. Две женщины подбежали, одна обняла Максима, а вторая осторожно расцепила Максимкин кулачок. Большой палец тут же повис вниз на тонкой складке кожицы, кость белела в кровавом месиве, кровь струилась тонким, но уверенным ручейком. Максимка почувствовал, что его стало мутить, голоса стали глухими, будто во сне.

– Главное, чтобы крови много не потерял.

– У них отец здесь работает!

– В ветеринарку! Успеем!

Голоса и люди пропали в вязкой белёсой пелене.

Максим очнулся от сильной тряски. Он почувствовал крепкие руки, державшие его и прижимавшие к чему-то тёплому. Мальчик открыл глаза. Алое пятно на чьей-то рубашке прыгало, разрасталось и мельтешило перед глазами. К пятну прислонялся его кулак с зажатым внутри собственным отрубленным пальцем. Он посмотрел наверх. Серьёзное лицо под чёрным картузом, мокрое от пота, напряжённо всматривалось вперёд, искорёженный в гримасе рот, из которого вырывались частые и неровные хрипы, обдавая его знакомым запахом махорки.

– Папка,.. – прошептал Максим.

Отец, не поворачивая головы, прерывисто бросил:

– Держи палец,.. сын,.. только держи…

Максим посмотрел вниз и увидел чёрные кирзовые сапоги, быстро перескакивающие через брёвна, крюки транспортёра, кору, пни, багры. Откуда-то издалека донёсся крик: «Разойдись!», и эхом ему вторили «Майна! Вира!». Впереди показалась бревенчатая изба, из огромных дверей которой выводили корову.

Отец ногой толкнул дверь, они оказались в маленькой светлой веранде, где сидела бабушка с козой. Так же, с ноги, он распахнул вторую. В центре просторной светлой комнаты возвышался большой стол, накрытый белой клеёнкой, по сторонам, вдоль стен, стояли металлические шкафы со стеклянными дверцами. Мужчина в белом халате что-то писал, сидя напротив окна. Отец быстро прошёл в комнату и положил сына на огромный стол.

– Михалыч, – запыхавшись, прохрипел он. – Сын мой… Палец… Помоги…

Незнакомый человек, седой, в очках, мельком взглянул на них, потом склонился над Максимом и сказал:

– Сделаю, Василич, иди.

Отец устало вытер рукавом пот с лица, снял картуз и молча вышел.

Доктор отошёл на минуту, потом вернулся с какими-то инструментами и склянками. Вокруг его глаз рассыпались морщинки-лучики.

– Ну что, пострел, везде поспел?

Он полил какой-то прозрачной жидкостью мальчику на кулак, палец жутко защипало. Максим зажмурился от боли, слёзы невольно покатились из глаз. Наконец, справившись с первой волной боли, Максимка спросил:

– А вы – врач?

– Ну какой же я врач? Это же ветеринарный пункт. Значит, я – ветеринар.

– А что, ветеринары и людей лечат?

– Лечат, лечат, ещё как лечат, – усмехаясь, ответил мужчина и туго перевязал Максиму руку верёвкой. – Если на собаке заживает, отчего же на человеке не зажить? Все мы из одного мяса сделаны. Давай договоримся. Я тебе дам вот эту замечательную красивую палку, ты прикусишь её зубами и отпустишь палец, а я посмотрю.

Доктор и вправду вставил между его челюстями какую-то палку, потом взял жестяную коробочку, достал оттуда что-то маленькое, блестящее и продолжил:

– Вот тут у меня скобочки припасены. Как раз для такого случая, – он полил на них той же прозрачной жидкостью. – Вот мы твой палец скобочками и приделаем. Будет как новый, не боись.

Врач взял какой-то странный предмет, вставил в него скобки, аккуратно повернул палец в правильное положение. – Так было? – спросил он мальчика и подмигнул.

– Угу, – промычал Максимка сквозь мешающую ему говорить палку.

– Значит, так и приделаем, – ответил ветеринар, внимательно изучая палец. Он приставил свой инструмент, что-то щёлкнуло и руку мальчика пронзила острейшая боль. Мальчик замычал, сильно сжимая зубы.

– Тсс, тихо, тихо, не ори, – вполголоса сказал доктор. – У меня там скотина брюхатая за стеной, испугается, отелится раньше времени, не дай Бог. Нам сначала с тобой надо закончить.

Он приставил инструмент к другому месту на пальце и опять щёлкнул. Макс заскулил, но уже тише, стараясь подавить свой голос.

– Уже лучше, – сказал Михалыч. – Глядишь, настоящим мужиком отсюда выйдешь. А на войне как было, знаешь? Там ничего не было, шили тупыми иглами по мясу. А у тебя, смотри, все радости жизни: и скобочки, и палочка, – и он вонзил скобки в его палец в третий раз.

В этот раз Максим стиснул зубы и промолчал.

– Я же сказал, человеком станешь! – довольно воскликнул доктор. – А теперь мы ещё всё это дело красиво упакуем, – он начал перевязывать палец белым бинтом, – и завяжем тебе здесь красивый бант, чтобы как подарок был. Ведь хочешь свой палец в подарок?

– Угу, – промычал Максим.

– Правильно, собственный палец в подарок – никакого подарка лучше и не может быть! Заживёт – сможешь и дальше топором махать, даже левой.

Доктор полюбовался на перевязку.

– Будешь беречь подарок-то?

Максим кивнул.

– Палку-то отдай, что ты к ней присосался как телёнок к мамкиной титьке, – и он вытащил у мальчика палку изо рта.

– Вот тебе пузырёк и бинт, – дашь матери обрабатывать и повязку менять. Усёк?

– Усёк.

– Ну давай, поосторожней там, с топорами. Если бы не батя твой, чуть-чуть ещё время потянули бы, и остался бы ты сейчас без пальца.

Ветеринар помог Максиму спуститься со стола. Они вышли на улицу. Солнце начало клониться к горизонту. Жара спала, с Волги поддувал лёгкий ветерок. Максимку немного шатало, он придерживался рукой за шершавые нетёсаные стены избы.

На бревне, рядом с ветеринарным пунктом, сидел отец. Сгорбив плечи, осунувшийся, он курил самокрутку из махорки. Глубокие борозды ранних морщин прорезали ввалившиеся щёки. Глаза его, серьёзные, уставшие, заострились на Волге. Рядом, на бревне, лежал картуз.

– Ну вот, Фёдор. Принимай работу, – сказал Михалыч и слегка подтолкнул мальчика в спину.

Максим нерешительно сделал шаг вперёд.

Отец затушил скрутку, посмотрел на сына и сказал:

– Ну, садись на шею, что ли. Лесоруб.