И волны поднимутся из темных глубин…

– Нирхат… – пробормотал Тенга-Миол, безуспешно пытаясь приподняться; нельзя же дейлангу прибыть на остров, когда его подданный восседает на скамье, а сам он валяется на дне лодки!

Невидимка положил весло и шагнул через борт. Вода здесь была ему до колен. Подхватив дейланга подмышки, Нирхат усадил его на скамью, положил руки на борта – мол, держись как следует, дитя неразумное. После чего бесцеремонно ухватил резную Деву за шею и повлек лодку к берегу. Тенга-Миол потрогал распухшие ноги; они были мягкие и ничего не чувствовали.

Ко дворцу Нирхат понес его на руках; бывало, невидимка так же носил его в детстве, когда еще был жив отец Тенга-Миола и здорова мать. Дейланг был рад, что навстречу никто не попался, кроме нескольких коз да пятнистого поросенка.

Тучи на небе чуть надорвались, в дырку глянул золотой глаз солнца. Осветились верхушки деревьев, заиграли капли на листьях, огоньками вспыхнули цветы, и словно по команде, загомонили птицы. Оплетенные лианами храмы больше походили на зеленые рощи, чем на строения. К воткнутым в стены палкам были подвешены шлифованные раковины; на ветру они покачивались, вращались, постукивали одна о другую. Тенга-Миол вдруг заметил, что храм Мирати-Ная украшен скромнее прочих. А ведь только вчера дейланг самолично повесил новые раковины, привезенные в дар с дальнего острова – необыкновенно длинные, витые, в разноцветных полосах и золотистых пятнах. Неужто жрецы отняли их у Мирати-Ная и подарили другому богу? Да как посмели?! Дождутся, что Тенга-Миол потеряет терпение и кое-кого отошлет за грохочущий Белый Пояс…

Храм Великого Таку-Теи был сложен из бело-розового камня. Он высился справа от дорожки, по которой шагал невидимка с юным правителем на руках. Сложенное из обтесанных плит основание вдвое выше человеческого роста, каменные лестницы ведут к шести дверям круглого здания наверху. Деревянные створки распахнуты настежь; объятия Великого Таку-Теи раскрыты всем. Сквозь широкие окна свободно летают птицы, а крыша сделана в виде каменной чаши, в которой стоит дождевая вода. Время от времени жрецы поднимаются наверх и чистят чашу от налетевших листьев и птичьего помета.

Строили храм давно – семь жизней назад. Тенга-Миол – девятый правитель Лукиакермана, а храм складывали при втором. Своего камня здесь нет, поэтому его возили издалека, с одного из обычных островов. Немного и требовалось – на храм Великого да на дворец дейланга. А все прочее здесь строят из дерева.

Дворец правителя находился дальше от берега. Тонкие каменные стены изрезаны оконцами и щелями, и оттого даже в самый знойный день в комнатах тянут сквознячки. А когда наступает время ясных холодных ночей, прислужницы завешивают стены, окна и двери плотными циновками.

В отличие от высоко расположенного храма Великого Таку-Теи, дворец дейланга был лишь немного приподнят над землей, поэтому любой жрец, взошедший в храм Великого, оказывался выше правителя. Конечно, жрецам строжайше запрещено сидеть в храме – или в чаше с водой, когда ее чистят. Однако Тенга-Миол не сомневался, что когда младшие жрецы забираются в чашу, они там нарочно скользят и плюхаются на задницу – и хоть недолго, но сидят, находясь выше дейланга. По крайней мере, сам Тенга-Миол так бы и делал.

Тучи вновь скрыли солнце, но птиц это уже не смутило. Они радостно гомонили в кронах деревьев и носились в воздухе, ярким оперением похожие на бабочек или ожившие цветы. Сквозь привычный шум вдруг донесся пронзительный крик полосатого обманщика: «Йа-а-а-в-дупле-е-е-е!» Голосистый зверек бессовестно лгал: в дупле он тихо спал, а с криком «Я в дупле!» метался по ветвям, если его потревожить.

– Йа-а-а-в-дупле-е-е-е! – неслось из раскидистой кроны дерева власти, что росло перед дворцом дейланга.

Нирхат прибавил шагу. Тенга-Миол, опершись рукой о могучее плечо невидимки, вытянул шею, пытаясь разобрать, что происходит. Толстый ствол дерева власти – вернее, множество сросшихся стволов, от которых во все стороны тянулись корявые ветви – мешал разглядеть толком. Мелькнули синие одеяния дворцовых стражей, затем дейланг увидел две фигуры, с ног до головы закутанные в белое, – жрецы.

– Йа-а-а-в-дупле-е-е-е! – надрывался обманщик.

Тенга-Миола бросило в жар: зверек так кричит, если к дуплу подбирается враг. Стражи и жрецы его не тронут, в дупло руку не запустят. А вот веревку с петлей через ветку перекинут. Ибо на дереве власти вешают преступников.

Что затеяли проклятые жрецы? Почему не дождались дейланга?! Это его дело – вершить суд на острове.

– Зажри их вонючие кусаки! – выругался взбешенный Тенга-Миол. Как назло, именно сейчас он совершенно беспомощен и не способен стоять на ногах.

Невидимка пустился бегом.

Возле дерева власти кто-то хрипло закричал. Из-за толстенного ствола выскочил человек в набедренной повязке, ринулся к ближайшему храму, что зеленел среди деревьев. Двое стражей нагнали его, повалили на землю. Один приставил к шее меч, другой ткнул в спину копьем. Шея у пленника была жилистая, спина – крепкая, смуглая, в белых шрамах.

Полосатый обманщик на дереве власти затих.

Тенга-Миол соскочил с рук Нирхата; невидимка подхватил его и не дал упасть. Стражи замерли над распластанным на земле человеком; уставились на дейланга, старательно избегая смотреть на возвышающегося у него за спиной невидимку. Неторопливо, с достоинством выступая, к ним двинулись двое жрецов. Верховный жрец Кунго-Кун и его неотлучная тень – младший жрец Беолат, мастер на все руки.

Кунго-Кун был уже немолод, но необыкновенно статен и хорош собой. Длинные черные волосы густы, как у юноши, тонкие благородные черты лица с возрастом стали еще благороднее, залегшие на лбу морщинки придают взгляду бесконечную мудрость и проницательность. Верховный жрец подобен Великому Таку-Теи, который вечно остается молодым и прекрасным. Тенга-Миол его недолюбливал, а искусника-Беолата, усердного исполнителя воли верховного, на дух не переносил.

– В чем провинился этот человек? – обуздав гнев, осведомился дейланг.

Жрецы наклонили головы, приветствуя его. Черные, как ненастная ночь, глаза Кунго-Куна задержались на распухших ногах Тенга-Миола, затем верховный жрец степенно ответил:

– Это преступник, который тайком пробрался во дворец правителя Лукиакермана и пытался в нем спрятаться. Его злой умысел очевиден. Он разбил ларец, в котором твоя мать, о повелитель, хранит украшения, и напугал прислужницу Селиону так, что у нее прежде времени начались родовые схватки.

Тенга-Миол внутренне подобрался. Не отправили бы ребенка милой, кроткой Селионы за Белый Пояс. С Кунго-Куна станется отнять у нее даже первенца: Селиона обожает своего будущего малыша чуть ли не с самой брачной ночи. Она будет рыдать горше многих других матерей…

Дейланг велел стражам отступить и обратился к лежащему на земле пленнику:

– Встань.

Тот поднялся, опасливо оглянулся на близкое острие копья и занесенный меч. Смущенно переступил босыми ногами и неловко поклонился правителю острова. На поросшей волосом груди тоже белели старые шрамы, а лицо было обезображено ожогом серого студня – ядовитой твари, что безнаказанно плавает в ладонях Великого.

– Назови свое имя, – сказал Тенга-Миол.

– Езиор-Буврак, мой повелитель, – учтиво отозвался пленник. – Я родом с острова Мийдамелан. – Выговор у него и впрямь был нездешний; Тенга-Миол с трудом разобрал слова.

– Что тебе понадобилось во дворце?

Пленник запустил заскорузлые пальцы под набедренную повязку, извлек перламутровую пластинку и подал дейлангу:

– Тебе знакома эта вещь, мой повелитель?

На скверно обработанной, кривой пластинке была изображена ухмыляющаяся морда гайрана, шкодливого духа. Тенга-Миол сам нацарапал ее отцовским ножом, когда был маленький. И больше двух лун назад отдал Басиа-Курру, когда тот готовился отплыть на закат, в поисках знаний, нужных правителю острова. Пластинка вернулась, а отважный Басиа-Курр – нет.

Дейланг перевел взгляд на стоящих плечом к плечу жрецов. Благородные черты Кунго-Куна выражали мудрость и терпение, гадкая рожа Беолата – тревогу и готовность услужить верховному.

– Будь моим гостем, достойный Езиор-Буврак, – проговорил Тенга-Миол. – Проводите во дворец, – велел он стражам. – Я рад, что не случилось ошибки и вы не успели его повесить, – добавил он, не скрывая насмешки.

Кунго-Кун шевельнул бровями, и стражники замешкались. Езиор-Буврак прищурил воспаленные, в красных прожилках, глаза.

– Проводите гостя во дворец, – отчетливо повторил дейланг.

Подчинились.

Кто знает, подчинятся ли в следующий раз.

– Пойди скажи, чтобы сегодня подавали печеную рыбу, – буднично обратился Кунго-Кун к Беолату.

Тот двинулся к кухням, скрытым за дворцом дейланга. То есть зашагал по пятам Езиор-Буврака со стражами.

Верховный жрец укоризненно покачал головой:

– Вижу, что Морская Дева сегодня отвергла твою любовь, о повелитель. Об этом говорят твои ноги.

Ног Тенга-Миол не чувствовал и не валился на землю лишь потому, что его держал за пояс невидимка.

– Ты ошибся, мудрейший. Прекрасная Лантана забылась в моих объятьях и не доглядела за красной колючкой.

Верховный жрец пропустил дерзкий тон мимо ушей.

– Ты и я хотим одного – благополучия нашего острова, – сказал он, глядя Тенга-Миолу в глаза. – Одной лишь любовью к Лантане остров не убережешь.

– Я не позволю губить детей моих подданных, – отрезал дейланг, вспоминая собственную несчастную мать.

– Ты не сможешь вечно любить Морскую Деву, – возразил Кунго-Кун. – Сенаса убивает медленно, однако неотвратимо. Ты однажды утонешь, как утонул твой отец. Но не оставишь наследника…

– И тогда дейлангом станет один из жрецов, – подхватил Тенга-Миол, рассерженный тем, что Кунго-Кун, в сущности, прав. – Кого ты назначишь, мудрейший? Беолата?