Криминальный театр

– Когда заказал?

– Третьего.

Уже кое-что. У меня забрезжила смутная догадка.

– Когда тебя изукрасили бритвой?

– В декабре.

– А когда Анна узнала?

Пловец молчал, изучая свои руки.

– Джен! Когда ты ей сообщил? Третьего марта, заказав билет на самолет?

– Я об этом не говорил. Вообще.

Мои наметившиеся построения полетели к черту.

– Тео, – жестко проговорил Макнамара, – Анна ждала меня три года. Она не могла просто так взять и сбежать. Даже с этой запиской… Я не верю.

– С какой запиской? – насторожился я.

Он вышел из кухни и через минуту вернулся с листком бумаги, положил передо мной. Коротко и совершенно ясно:

«Джен, я не могу с тобой оставаться. Прости, не не хватает духу сказать это лично.

    Анна»

Я поднял глаза.

– Не верю, – повторил Макнамара с нажимом.

– Думаешь, ее заставили это написать под дулом пистолета? А потом вывели из дома, посадили в машину и увезли?

– Не знаю я! Соседи не помнят, когда видели Анну в последний раз; в полиции говорят, что поиском беглых жен не занимаются. Ее родители вообще… большего вздора в жизни не слыхал. А твой дядюшка вызвал охрану и выставил меня вон.

– На кой ляд ты отправился к Тоски?

– Ну… должен же он заниматься проблемами граждан.

– Не смеши.

Зачем его понесло к губернатору? Помощи, что ли, просить? Легко было предвидеть, что радетель за народное благо отмахнется от Макнамары с его бедой. Если только…

– Джен, Тоски был знаком с Анной?

– Она работала в его аппарате, – сухо ответил пловец.

Иными словами, они общались, а ее красота вскружит голову кому угодно. «Не выношу жадность и глупость», – вырвалось сегодня у Рафаэля Пьятты. Неужели это про Анну? Неужто она променяла Макнамару на губернатора и живет на вилле в обществе Луизы? Чем прельстил ее Тоски? Деньгами? Понятно: это жадность. А глупость при чем? Наверно, Пьятта имел в виду губернатора. Ему вот-вот повторно избираться, и скандал с чужой женой совсем не ко времени.

Все равно непонятно. Анна ждала мужа три года; и она не знала, что Макнамару изуродовали. Допустим, слухи до нее дошли, когда пловец вернулся: вчера он виделся с губернатором. Тоски ей рассказал, а сегодня она выслала Луизу расспросить меня. Но ведь ждала три года! Почему же ушла перед самым его возвращением?

– Джен, можно взглянуть на твои письма к ней?

– Нельзя.

– Не читать – посмотреть, где они лежат.

То, как хранятся письма, может кое-что рассказать. Я много раз видел обтянутую бархатом коробку, где тетка Эдда хранит два письма от норвежца, с которым в молодости познакомилась на пляже. Тетка по сей день вспоминает его с нежностью.

Макнамара повел меня в спальню, вынул из шкафа большую коробку вроде обувной, поставил на кровать и снял крышку.

– Тебе б романы писать, – я прикинул на глаз число конвертов. Штук триста: Макнамара слал письма дважды в неделю. Они были аккуратно сложены, конверт к конверту.

– Что скажешь, Сыщик-Идущий-По-Следу? – Пловец усмехнулся, однако за усмешкой пряталась тревога.

– Скорей всего, Анна их доставала, перечитывала и любовно складывала обратно.

С тем же успехом она могла равнодушно пробегать строчки глазами и затем укладывать письма в коробку из одной лишь любви к порядку – но ведь не скажешь это Макнамаре. Я спросил:

– А ее письма где?

Пловец вынул объемистую упаковку из стоявшей в углу дорожной сумки. Я посмотрел даты последних писем. Два отосланы в декабре, два в январе, одно – февральское. В марте Анна не утруждалась. Интересно, отличается ли тон последних писем от других? Пока не прочтешь, не узнаешь.

Я снова заглянул в коробку с письмами от Макнамары, перебрал лежащие сверху. Все конверты надписаны ровным почерком, похожим на типографский шрифт… Кроме одного.

– Джен! От кого это?

Он взял конверт в руки.

– От Криса. – Пловец вынул исписанный листок, проглядел и бросил на постель. – Ах, чтоб ему!..

Я подобрал листок. Моего знания английского хватило, чтобы понять. Друг хотел как лучше; он написал Анне в то время, когда Макнамара был в госпитале, и честно рассказал всю историю. Накануне Рождества, с изрядными деньгами в кармане, приятели вырвались в город и осели в любимом баре. Выпили, но не так, чтобы чересчур. Затем какие-то незнакомцы пригласили друзей за свой столик и угостили – чем, неизвестно. Видимо, подсыпали в бокалы дрянь, от которой оба мгновенно вырубились. Очнулись друзья ночью, на пустыре. Ни денег, ни формы. А у Макнамары вдобавок исполосовано лицо: подонки сочли, что он слишком хорош собой и это надо исправить. Дальше Крис просил Анну поддержать мужа: «Пожалуйста, пишите ему чаще. Ему очень паршиво.»

Все становилось на свои места. Изуродованный муж красавице был ни к чему, однако она не решалась написать ему прямо. Мучилась, притворялась, будто ей ничего не известно, и со страхом ждала его возвращения. Четвертого марта, узнав, что Макнамара заказал билет домой, Анна перебралась на губернаторскую виллу; тогда и наняли девицу-телохранителя. Когда Пьятта узнал, что жена пловца исчезла из дома четвертого марта, он сообразил, кто живет на «Ванде», и отослал меня прочь, чтобы не совался.

Но будь я проклят, неужели так легко предать человека, которого любишь?

– Джен, разве это причина, чтоб уйти?

– Видимо, да. Анна визжит от вида крови, от самой пустячной царапины… Неужели так страшно? – потрясенный, Макнамара повернулся ко мне.

– Нет. Если она тебя любила, могла б и со шрамами любить.

Конечно, ничего хорошего в них нет, но и уродства я не вижу. Аккуратные, тонкие шрамы; у хирурга были золотые руки.

Мне было не по себе. У Макнамары сердце разрывалось, а я понятия не имел, как помочь.