Качели Ангела

Алёна помнит лицо заведующего, который вошёл к ним в палату на утренний обход, и первой подошёл к Алёне:

– Зайдите ко мне в кабинет, пожалуйста, – тихо сказал он.

Соседки по палате притихли, словно по команде, до этого они бурно обсуждали, кто какой комплект приготовил на выписку, насколько целесообразно готовить заранее детские вещи, пришло ли уже молоко, будет ли при выписке фотосессия и т. д. Опытные мамочки поучали юную Кристину, родившую сегодня утром первенца, как нужно купать, подмывать и пеленать младенца, делясь премудростями в особенности подмывания мальчиков. Кристина смущалась от таких подробностей и, краснея, улыбалась. То и дело раздавался весёлый смех женщин. Смеялись все, включая Кристину.

При этих словах врача, Алёна почувствовала, как та ледяная вода из её кошмара смыкается над её головой и она не может дышать, лишь слышит биение собственного сердца в каждой клеточке своего тела. До этой минуты в ней жила слабая надежда на благополучный исход. Но сейчас она всё поняла лишь по одному выражению глаз врача. На ватных ногах она вышла в коридор вслед за заведующим и затем вошла в его кабинет, молча прикрыв белую дверь. Устало опустившись в кресло, и проведя рукой по припухшим, красным после ночного дежурства, глазам, врач предложил Алёне присесть. Оба молчали.

– Ночью ребёнку стало хуже, – вдруг резко, без подготовки, выдохнул заведующий. И после небольшой паузы добавил, – Мне очень жаль.

Нет, Алёна не закричала, не зарыдала, исступленно заламывая руки, и даже не устроила скандала, с криками: «Как вы могли? Это вы виноваты!». Она, молча, сидела на стуле, глядя за спину заведующего. Там, на стене, висели в деревянных рамках большие фотографии пухлощёких, розовых младенцев, с огромными глазами разных оттенков и длинными, кукольными ресницами. Они широко улыбались беззубыми ротиками, и сосали свои крохотные кулачки. Врач что-то объяснял ей про причины смерти ребёнка, но Алёна его не слышала. Она опустила взгляд на свои руки, лежавшие на коленях, и ей подумалось, что эти руки уже никогда не возьмут своего сыночка, не прижмут его к груди, не поправят завязки кружевного чепчика или выпавшую из ротика пустышку. Вот и всё. Её ребёнка больше нет.

Алёна вышла в коридор и медленно, словно в бреду, побрела в свою палату, но дойдя уже почти до двери, остановилась. Что ей там теперь, собственно, делать? Какое особое извращение помещать таких мам, как она, в одни палаты с мамочками, родивших нормальных доношенных детей без патологии и сейчас весело щебетавшими о своих милых чадах. Какой силой духа нужно обладать, чтобы наблюдать за тем, как они кормят грудью своих малюток, ласково заглядывая в их личики, и угадывая в них черты себя или же любимого мужчины. Как ей, Алёне, войти сейчас в этот рай, пахнущий молоком и теплом сопящих комочков?

Она решительно развернулась и пошла вдоль стены дальше по коридору, извивавшемуся множеством ответвлений и закоулков, в которых можно было с лёгкостью заблудиться. Вскоре Алёна обнаружила себя, стоящей в одном из таких «кармашков», это был тупик, заканчивающийся дверью с надписью «Служебное помещение», шириной метра полтора и столько же в длину, в одной из стен этого тупика находилось окно. Алёна оперлась ладонями о широкий подоконник, направив взгляд за стекло.

Там, внизу, раскинулся перед ней больничный двор, к терминалу приёмного отделения подъезжали кареты скорой помощи, суетились люди. Двор был больше похож на парк или аллею, повсюду росли стройные сосны, белоствольные берёзки, раскидистые клёны и широколапые ели, среди деревьев разбегались в разные стороны тропинки и дорожки, широкие и не очень, некоторые протоптанные основательно, другие же едва угадываемые. Вдоль центральных дорожек стояли фонари, которые светили тусклым мутным светом, несмотря на то, что сейчас было уже утро, видимо их не выключили из-за пасмурной осенней погоды. Начинался осенний долгий день, один из тех, в который трудно определить который сейчас час, поскольку он весь одинаково окрашен в серые тона от рассвета и до захода солнца, впрочем, солнца весьма символического, скрывающегося за тучами. Двор был общим для всего большого комплекса медицинского городка. Здесь располагалась и травматология, и стационары разных профилей, и поликлиника, и роддом. Окно, у которого стояла Алёна, было устроено очень удачно для того, чтобы наблюдать за окружающим миром: оно находилось как бы в нише, и оттого было незаметным для посторонних глаз с наружной стороны, Алёна же могла со своего тихого убежища видеть всех. Она не помнит, сколько времени провела, стоя здесь и какие мысли тревожили тогда её раненое сердце.

Однако серые краски дня плавно перетекли в такие же серые сумерки, когда она наконец словно очнувшись и с удивлением осмотревшись вокруг, начала осознавать происшедшее.

– Нужно позвонить Андрею, – подумала девушка, – Нет, я не смогу сказать ему эти слова, я вообще не смогу их произнести.

Она, пошатываясь, вышла из своего убежища, и стояла в раздумье, куда ей теперь отправиться, как вдруг из двери одной из палат вышла акушерка, и, увидев Алёну, всплеснула руками:

– Милая! Где же ты была всё это время? Мы решили, что ты сбежала прямо в халате, находясь в таком состоянии. А ну, идём за мной.

Алёна молча повиновалась, разве теперь была разница, куда её ведут и что собираются с ней делать? Акушерка завела её в процедурный кабинет и усадила на кушетку, а сама принялась набирать в шприц какое-то лекарство из прозрачной ампулы.

– Давай-ка руку, милая, вот так, вот и славно, – приговаривала пожилая женщина с добродушным лицом, одетая в белый костюм и голубую шапочку, и вливала лекарство в голубую венку на руке Алёны.

Девушка даже не спросила, что ей вкололи. Но акушерка, словно отвечая на заданный вопрос, продолжала:

– Врач назначил тебе успокоительное, завтра после осмотра тебя будут готовить на выписку, а пока что тебе нужно поспать.

– Мой муж, – сказала Алёна сухими губами первые слова за сегодняшний день, и замолчала, так и не досказав.

Но снова акушерка предугадала её вопрос:

– Заведующий уже сообщил ему, завтра вы сможете забрать малютку и оформить все необходимые документы. Ты будешь пока находиться на больничном, ну а дальше мы уже передаём тебя врачам консультации.

Закончив с уколом, акушерка, подхватив Алёну под локоть, проводила её в палату, и уложила на кровать. После её ухода Алёна обвела глазами комнату и с облегчением отметила, что это совсем другая палата, не та, в которой она находилась ещё утром. Алёна была одна. Проваливаясь в тяжёлый глубокий сон, она видела своего мальчика, лежавшего в кувезе, кто-то в белом стоял с другой стороны кувеза, словно скрытый туманной пеленой. Но вот очертания силуэта начали становиться всё отчётливее и резче. Алёна уже могла разглядеть тонкий золотой пояс, перехватывающий по талии белоснежную длинную тунику, вьющиеся волосы, спадающие на плечи существа мягкими светлыми волнами, открытое лицо юноши с ясными глазами, он был высок и строен.

– Кто вы? – спросила его Алёна.

Ничего не ответив, высокий, светлый юноша вышел из глубины комнаты и подошёл ближе к кувезу. Не открывая его, он простёр ладони с изящными, словно выточенными из мрамора пальцами, навстречу, и в тот же миг её малыш оказался в руках юноши. Он развернулся, и в этот момент Алёна увидела, что за спиною существа были два могучих, сложенных крыла. Догадка пронзила её:

– Не надо, умоляю, не забирай его, – прошептала она, голос оставил её, и она могла лишь шептать.

Ангел продолжал стоять спиной к Алёне, раздался глубокий, сильный голос:

– Чистая душа идёт сегодня к Небесному Отцу, не замаранная ещё тенью греха, не омрачившаяся ни злословием, ни осуждением, ни яростию, ни леностию, ни злобою. Что плачешь ты о ней, жено? Твоё дитя сегодня же будет в раю, а ты ещё должна заслужить Царствие Небесное. Плачь же о своих грехах, а не об этой чистой душе.

Голос пронизывал Алёну насквозь, она чувствовала, как бегут по её щекам потоки слёз, но сердце её вместе с тем преклонялось перед величием небесного посланника, и не смело даже мысленно противиться звукам раскатистого голоса.

– Прошу тебя, разреши мне поцеловать моё дитя, – с трудом вымолвила Алёна, словно на груди у неё лежала давящая бетонная плита.

Небесный посланник, не говоря ни слова, повернулся к ней лицом и приблизился, Алёна сделала шаг навстречу и склонилась над головкой ребёнка, спящего на руках Ангела. Горячая слеза её капнула прямо на личико малыша и скатилась по его щёчке. Девушка прикоснулась губами к родному крошечному лобику и замерев так на минуту, наконец поднялась и глаза её встретились со взглядом Ангела:

– Пора, – снова услышала она его голос.

С этими словами светозарный юноша начал словно таять, становился всё бледнее, словно диск луны с первыми рассветными лучами, и вот уже никого не осталось в палате кроме самой Алёны. Кувез был пуст.

Прошло четыре года. Была долгая реабилитация у психотерапевта. Были нервные срывы и бессонные ночи. Были лекарства и тысячи способов вернуться к нормальной жизни. И внешне уже казалось, что вернулась та, прежняя Алёна, которая умела улыбаться и радоваться каждому дню. Но только одни супруги знали, что так, как прежде уже не будет никогда. Однако же жизнь продолжалась. Алёна с Андреем обследовались у многих врачей, в том числе и у генетика, и везде был полный порядок, причина преждевременных родов продолжала оставаться тайной.

И вот, спустя четыре года, Алёна забеременела, но злой рок повторил всю историю с начала с жестокой последовательностью и точностью воспроизведения прошлого до мельчайших деталей. Хотя наблюдение врачей было безупречным, как и старания Алёны. Но, видимо, не всегда всё решают люди, неведомая, высшая сила решает иначе, и тогда, несмотря на все человеческие усилия, происходит необъяснимое, то, что не укладывается в рамки науки и земного понимания.

И вот, сейчас, Алёна снова стояла у того же самого окна (благо теперь она знала, где можно укрыться от посторонних глаз). В таком же, как и тот октябре. И так же суетились в больничном дворе люди, и приезжали кареты скорой помощи. И такая же боль убивала сейчас каждую клеточку её сердца, как и в том октябре, четыре года назад. «Я не способна стать матерью, пора оставить эту идею материнства», словно красная аварийная лампочка мигала сейчас в голове Алёны, и эти слова пульсировали в её висках горячей кровью, «Достаточно боли. Я больше не могу. Господи, я не такая сильная, я не могу так больше. Я сойду с ума, если увижу сейчас снова это маленькое безжизненное тельце в белых пелёнках, такое же, как тогда. Почему?? Ведь я не курю и не пью, я не изменяю мужу, я полностью здорова, по словам врачей. Почему, почему мой организм отторгает дитя??» Но молчало серое небо за окном, низкие тучи стелились по нему, подгоняемые ветром они мчались куда-то вдаль, и им было совершенно не жаль эту маленькую, хрупкую, плачущую женщину, смотрящую в окно третьего этажа, где-то там внизу, в холодном октябре.

Наконец всё было закончено. После возвращения с кладбища, Андрей прилёг на диване в гостиной. Ему, как мужчине было нелегко сейчас, он не мог прилюдно впасть в истерику, и выкрикивать бессвязные слова, или рыдать в исступлении, а ему именно этого и хотелось: упасть на землю, словно в детстве, засучить ногами и орать до тех пор, пока взрослые не дадут ему то, что он требует. Но мужчина прекрасно понимал, что детский трюк не сработает сейчас, во взрослой жизни. Он долго лежал, глядя в одну точку на потолке, через некоторое время припухшие веки его сомкнулись, и он забылся тяжёлым неглубоким сном.

Алёне же не спалось. Она сама не знала, что могло бы сейчас ей помочь. Женщина бродила по квартире, открывая дверки шкафов и шкафчиков, брала в руки разные безделушки с этажерки и затем возвращала их на место, гладила рукой бархатистые листья фиалок, стоящих на подоконнике.

Наконец, она накинула пальто и сапоги, и опрометью выбежала из дома. Она стремительно шла по улице, быстрыми и уверенными шагами, словно к какой-то строго намеченной цели, но это было абсолютно не так. Алёна сама не знала, куда она направляется, ей просто нужно было двигаться, лететь, бежать, лицо её пылало, глаза горели как при лихорадке, взгляд выражал внутренний хаос чувств и мыслей. Ей казалось, что она близка к безумию. И что если она остановится хотя бы на миг, то сумасшествие настигнет её, запрыгнет, подобно зверю на плечи, вцепится стальной хваткой в голову, и тогда уже нет спасения.

И Алёна продолжала свой путь под дождём. Сколько она так шла – неизвестно, но только когда она начала различать окружающий мир, видеть то, что происходит вокруг, когда безумие осталось позади и потеряло её след, лишь тогда Алёна, оглядевшись, поняла, что забрела почти на окраину города. Обессилев, она присела на скамейку у подъезда, отдышалась и попыталась разобраться, где именно она сейчас находится. Сгущались сумерки, в домах зажигались окна, люди спешили домой, укрывшись под зонтами.

Какой-то писк не давал Алёне сосредоточиться, она посмотрела по сторонам, в надежде найти источник звука, и увидела мокрое дрожащее существо возле качелей на детской площадке. Алёна встала со скамейки и подошла поближе, чтоб разглядеть кто это. Это был маленький рыжий котёнок, продрогший, охрипший от плача, вода стекала с него ручьями, и малыш, похоже, уже погибал. Алёна наскоро размотала свой широкий тёплый шарф и завернула в него рыжика, а затем поместила его за пазуху вместе с шарфом:

– Не бойся, кошачий ребёнок, я тебя не обижу. Идём домой, нас ждёт вкусное молочко и мягкая постель.

Так в семье Андрея и Алёны появился Персик. После того как супруги отмыли котёнка от грязи и многочисленных блох, и просушили его шёрстку, он оказался на редкость пушистым красавцем нежного персикового цвета, словно топлёное молоко или мороженое крем-брюле. Благодаря живому игривому комочку супруги потихоньку стали возвращаться к жизни. Шерстяная душа был отличным лекарем, психотерапевтом и массажистом в одном флаконе. Он перебирал мохнатыми лапками по спине Алёны, когда та сидела по вечерам в уютном кресле, и слегка покалывал ей кожу острыми коготками, а затем сворачивался клубком возле Андрея и мурлыкал ему ласковые песенки.

Неожиданно, спустя несколько дней, Алёна вдруг почувствовала себя совершенно разбитой. То ли сказалась прогулка под дождём, то ли второе в её жизни страшное нервное потрясение, но иммунитет, по всей видимости, упал, и защитные силы организма оказались если не на нуле, то где-то рядом с этим показателем. К ночи у неё начался сильный жар, к которому присоединилась резкая боль в груди, каждый вдох давался с трудом, рёбра словно разрывали острыми зубьями. Встревоженный Андрей, несмотря на отговорки жены, схватился за телефон, чтобы вызвать врача. Приехавшие по скорой медики измерили температуру тела заболевшей. Затем внимательно прослушали с помощью стетоскопа, и простукали пальцами её грудную клетку:

– Вам нужно будет поехать с нами, – сказал, закончив осмотр, врач, – у меня есть подозрения на пневмонию, истинный диагноз можно будет подтвердить либо опровергнуть только с помощью рентгена. Собирайтесь, мы ждём в машине.

Трясущуюся в лихорадке Алёну доставили в инфекционную больницу города. В приёмном отделении дежурный доктор ещё раз осмотрел её и, написав несколько бланков, отправил по кабинетам сдавать кровь и пройти рентгенографию. Через полчаса Алёна снова была в кабинете дежурного со снимком и готовыми анализами. Врач долго рассматривал плёнку и, наконец, сказал:

– Ну что ж, придётся Вам остаться в больнице, у Вас левосторонняя пневмония. Сейчас сестра проводит Вас в палату, а затем пригласит на укол и капельницу в процедурный кабинет. Пока у меня всё.

Три дня Алёна лежала, пила много воды и спала. Окружающее мало её интересовало, она была очень слаба. Но вот, на четвёртый день, проснувшись утром, Алёна поняла, что она ужасно проголодалась и съела бы слона! Обрадованный Андрей, которому Алёна позвонила с просьбой принести чего-нибудь вкусненького, притащил столько продуктов, что можно было бы накормить ими всё отделение. Вечером Алёна, съев апельсин, отправилась в процедурный кабинет на уколы.

И тут её внимание привлекла странная картина: в одной из палат, устроенных по типу бокса, за широкой стеклянной дверью, виднелась железная детская кроватка, а в кроватке стоял, держась за прутья, малыш и даже не плакал, а как будто скулил жалобным и тонким голоском. Но мамы нигде не было видно, да она и не спешила, казалось, его утешить. Войдя в процедурный кабинет, Алёна задала медсестре вопрос:

– Скажите, а почему малыш из восьмой палаты один? Где его мама?

– А кто ж её знает, где она! – ответила в сердцах сестра, – Это отказник, сначала они попадают к нам на карантин, а затем их уже отправляют в дом малютки.

В сердце Алёны что-то оборвалось, то же щемящее чувство, когда она подобрала на улице мокрого, облезшего, несчастного котёнка, вдруг накрыло её волной, к горлу подступил комок. Нет, она, естественно, слышала и знала, что в мире существуют брошенные дети и детские дома, но ни разу в жизни ей не приходилось сталкиваться с подобным наяву, и ей казалось, что всё это живёт лишь на экранах телешоу, да на страницах книг, где-то там, в параллельной вселенной, но не рядом с нею. И вот он – маленький плачущий мальчик в соседней палате – самый, что ни на есть настоящий, стоит перед нею в железной кроватке, словно за тюремной решёткой, ограждающей его от мира обычных, «нормальных» людей, уже с младенчества проведя черту между ним и остальными.