Женская сага. Комплект из 6 книг Элеоноры Гильм
– Чиста я… Не злобствуй. В воскресенье сватать он меня придет! Станем мы мужем и женой, как он мне обещал, перед Богом и людьми.
– Слыхала я, что ночью сбежала ты к нему… да в Александровке венчаться собирались тайком… Думаешь, не знает никто? – зло всхлипнув, Ульяна быстро нацепила рубаху, башмаки да побежала домой.
– С легким паром, дочка! А где Ульяна? Куда потерялась? – спросила мать.
– В свою избу ушла. К нам не захотела заглянуть.
– Что с ней приключилось? Как неродная стала.
– Матушка, это из-за Гриши все. Помнишь, она сохла по нему…
– Я думала, несерьезно… Девичьи безделицы.
– Присушило Ульяну. Теперь она злится… Я б не поверила, что может она черные слова говорить.
Василий на жену и дочку не смотрел. Все подливал и подливал себе вина и скоро завалился на боковую. Аксинья потрогала рубец. Знатно огрел ее отец, со всей злости.
– Феденька, иди обниму. – Она прижала к себе брата. – Спасибо тебе.
– За что?
– Ты же замок-то открыл той ночью?
– Я?
– А кто? Федя, ты чего?
– Не помню. – Он заелозил по лавке, отодвинулся подальше.
Аксинья пожала плечами. Странности Феди были делом обычным. Помог сестре, а теперь отпирается.
Воскресное утро выдалось жарким, и солнце пригревало по-летнему. Вся семья с ног сбивалась, готовилась к приходу сватов, а Василий ушел в сарай и даже не показывался. Лелеял злость свою.
К обеду все было вычищено, выскоблено. Изба украшена ветками березовыми, смоченными Аксиньиной слезой, сладкой, радостной. Сундуки с приданым приготовлены, стол ломился от яств: похлебка с молодой зеленью, пироги с курицей, каша, квас, пиво, медовуха. Невеста застыла на крыльце – ждала сватов.
– Идут, матушка!
– В светелку, переодеваться! В обычной рубахе ходишь до сих пор, видано ли! А ты, Федя, за отцом. Пропал он куда-то. Знает, что день сегодня особый! Упрямец, – еле слышно пробурчала хозяйка.
Сваты вместе с самим Григорием степенно поздоровались, перекрестились на образа и прошли в избу.
– Садитесь, гости дорогие, – Анна показала на красный угол, – под образами в самый раз будет. – Они были одеты в лучшую одежду, Гермоген в синей рубахе с вышивкой, Дарья Петухова и Зоя Осока в цветных сарафанах и нарядных убрусах.
Григорий в красной шелковой рубахе, темных портах и красных сафьяновых сапогах, с кожаной калитой[40] на поясе, полной монет, был женихом хоть куда.
– Вот подарки вам, хозяева. Не поскупился жених. – Объемистые свертки с подарками были уложены на сундук.
Гермоген степенно начал беседу. Сначала о погоде поговорили, о Троице, о страде.
– А Воро… Василий-то где?
– Сейчас, батюшка, придет.
Василий зашел в избу, недовольно вперился глазами в разряженного кузнеца. При виде Гермогена смягчился.
– Здравствуй, хозяин. Дело есть у нас к тебе, дело важное, безотлагательное.
– Какое это дело? Кваса иль медовухи будете?
– Наливай, друг, кваса.
– У вас есть цветочек, а у нас есть садочек. Вот нельзя ли нам этот цветочек пересадить в наш садочек?
– Цветочек наш слаб еще да молод. Ему садочек-то нужен хороший, теплый, садовник заботливый.
– Куда ж заботливее нашего садовника? Он и собой хорош, Василий, и руки золотые. Мастер в деревне незаменимый.
– Не нужен пока нашему цветочку новый сад. Давайте, сваты дорогие, яствам должное воздайте да напиткам, – ухмылялся в черную с проседью бороду хозяин дома. По обычаю, сватам отказывали родители невесты и раз, и два. А ему доставляло особое удовольствие наблюдать за будущим зятем: не мог тот скрыть недовольный блеск глаз, переживал за исход сватовства.
Долго отдавали должное яствам гости, продолжались степенные разговоры дальше. Гермоген сделал новый заход:
– В вашем доме голубка ясноглазая да добрая, у нас голубь сильный сизокрылый.
– А где ж семья у голубя вашего? Не матери, ни отца, ни брата, ни дядьки?
– Василий, знаешь сам, не с наших мест он прилетел. Сирота Григорий, все померли с семьи его. Вот те крест, – побожился добросовестный Гермоген, до того выведавший у Гриши историю его рода. Казалось старику, что узнал он всю подноготную кузнеца.
– Голубь ваш с изъяном. Хромает он, слыхали мы.
Григорий привстал, выпрямил спину. Дарья вцепилась в его руку, силой усадила на место.
– Может, и хром немного голубок наш, но здоровых птах побыстрее будет, – гнул свою линию староста.
– Хорошо. Позовем мы голубку, посмотрите, придется ли вам по душе. Аксинья!
Аксинья величаво выплыла, как того требовал обычай, в нарядном сарафане, вышитой душегрее, высоком красном кокошнике. На белом лице выделялись темные брови над испуганными глазами.
– Что, голубушка, по сердцу ли тебе наш голубь? – Григорий, завидев милую, вскочил, сбросив руку Дарьи Петуховой.
– По сердцу, – тихо пробормотала девушка.
Сватовство еще продолжалось, говорились приличествующие случаю слова. Жених с невестой так и словом не перемолвились. Проводив гостей, Вороновы выдохнули и перекрестились: кажется, будущее непутевой дочери решено.
– Здравствуй, подруга! – Лишь выпустили Аксинью из домашнего заточения, она побежала к Рыжику.
Та, веселая, нарядная, вышивала рушник и выводила песню.
– Проходи, душа моя! – обрадовалась Ульяна. Бросив шитье, она подскочила к подруге и закружила ее в хороводе.
– Ты не злишься на меня, Рыжик?
– Попусту мы с тобой поссорились, Аксинья.
– Как же я рада! Камень с души упал.
– Давай, как в детстве. – Подруги сблизили нательные крестики и горячо зашептали молитву:
– Отче наш, Иже еси на небесех!
Они обнялись, расцеловались, подтверждая: нет меж ним вражды.
– Оксюша, у меня радость… Ты не представляешь!
– Какая?
– Я замуж скоро выхожу!
– Поздравляю, подруга. Когда успела-то?!
– Быстро сладилось у нас.
– Кто счастливый жених?
Ульяна, было видно, замялась:
– С соседнего села, Заяц! Знаешь такого?
Порывшись в памяти, Аксинья вспомнила – в соседней Александровке была многолюдная семья Зайцевых, Зайцев. Раздвоенная губа передавалась по мужской линии – хоть один сын в семье в каждом поколении был отмечен уродством.
– А ты?.. А как срослось у вас?
– Он на посиделки-хороводы наши стал ездить, только когда услышал про рыжую да голосистую – посмотреть захотел. И с тех пор почти каждый вечер он в нашей деревне… Пропал на недельку, я уж подумала, несерьезно это. Ревела… Он думал-думал и замуж позвал! Вчера приезжал.
– Надо же, я и не знала ничего.
– Где ж тебе знать? В клети сидела… Крут батюшка твой.
– Рада я, подруженька, счастью твоему. И своему избавлению. – Оксюша и не пыталась сдержать счастье. Лучилось оно, лезло всполохами своими, освещало глаза, губы, шею.
– Когда вы с Гри… кузнецом свадьбу гулять будете?
– Скоро. Через три дня родители со сватами обговорили смотрины.
Родители невесты должны были «посмотреть» то место, где их дочери предстояло жить с мужем.
Ульяна захохотала:
– Смотри, как бы жениху не отказали… Напугаются родители твои заботливые! Из избы у кузнеца нашего даже домовой сбежал!
– А ты откуда знаешь?
– Да домовой мне и сказал.
– Не откажут Грише! Не каркай.
– И то правда, – согласилась подруга. Родители испорченной девки вряд ли могли дать отворот-поворот жениху.
Беседа подружек затянулась надолго. Выбрав укромную лавку на берегу Усолки, они рассказывали друг другу о том, что приключилось за последнее время.
– Вот и Зайчик мой! – подскочила Ульяна, завидев всадника на старом жеребце.
– Ульянушка, насилу вырвался!
Невысокий, крепкий, светловолосый парень под стать пышной Ульяне. Глубоко посаженные зеленые глаза его выдавали ум и честность. Если бы не губа, портившая парня, был бы он жених на зависть всем девкам.
Чтобы не мешать влюбленным, Аксинья пошла к девичьей стайке. Зоя, Анфиса, Марфа, Агафья судачили, готовясь к основному действу Троицы – хороводу.
– Аксинья, давно тебя не видать. Под замком мышей считала? После ночного побега как из дома-то выпустили? – не выдержала Марфа.
Все замолчали. Ульяна вдалеке заливисто хохотала и висла на смущенном Зайце.
– К свадьбе готовишься, Аксинья? – спросила Анфиса.
– Весь дом вверх дном! Матушка на месте не сидит. – Аксинья благодарно взглянула на Фису. Если бы не подруга, той ночью ей пришлось бы худо с босыми ногами и тонкой одежей. Приготовила она подруге сверток с колючим платком и новыми поршнями. – Марфа, Григорий сватов присылал. Твоими молитвами! – повернулась к злопыхательнице Аксинья.
Марфа посмурнела лицом – совсем не такой исход виделся у этой истории. Должна была порченая Аксинья остаться в девках. Перехитрила, ведьма.
– Свадьба когда? А венчаться где будете? – заполнила щебетом неловкость Зоя.
Надолго эта тема затмила все остальные.
– А где жених твой? – опять подступила Марфа. – Не видать его. Мож, сбежал?
– Да вон идет!
Аксинья и Григорий недолго поучаствовали в общих забавах и скрылись в лесочке – теперь они были женихом и невестой, и никакая Марфа не могла им помешать остаться наедине. Много было сказано-пересказано, разговоры перемежались поцелуями и объятьями. Аксинья чувствовала, что парень аж горит от нетерпения, предвкушая их близость.
– Я с Ульяной помирилась, так рада! И ты со мной, и она!
– А вы ссорились? – Оксюша осеклась, вспомнив, что Григорию причина их ссоры неведома.
– Да, еще как, врагами расстались.
– А почему, скажешь?
Девушка помялась, решая, стоит ли открывать тайну подружки. Но столь велико в ней было ликование, предвкушение безоблачного будущего – какие могут быть секреты от жениха! – что она рассказала:
– Нравился ты ей очень!
– Правда? А я и не знал… Рыжая-бесстыжая…
– А она первая тебя и рассмотрела. Помню, потащила меня к кузнице твоей. Разглядывать!
– Что меня разглядывать? – захохотал Григорий, и его белые хищные зубы сверкнули в закатном свете. – Да ты на меня раньше зыркала, когда помогал я вам с санями.
– Я боялась, глаза отводила.
– А я думал, в гляделки играла. Пугливая ты моя.
* * *Смотрины Гришиной избы и правда чуть не закончились конфузом. Анна хваталась за сердце: полы грязные, лавки, столы, занавески-полотенца ветхие – все, что старый кузнец за старостью не взял с собой, осталось Григорию.
– А паутина по углам! А сор! А утварь дырявая! Как же дочку сюда отпускать! – Мать хваталась за голову.
Кузнец виновато вздыхал:
– Не до того было, работал день-ночь. А тут забыл, закрутился. Все сделаю!
– Нет уж, зятек будущий. Я сама, хоть поперек обычаю пойду… У вас с Аксиньей моей все через одно сраное место!
Аксинья за всеми последними треволнениями забыла про Глафиру: «Стыдобушка, бабка болеет, я даже не заглядываю». Знахарка бодро копошилась в своем огородике, удивив девушку здоровым видом.
– Баба Глаша, здравствуй!
– Здравствуй, вспомнила про старуху.
– Ты прости меня, у меня такое творилось!..
– Да слыхала, слыхала… Давай рассказывай, скоро ли свадьба?
– Скоро, я от счастья сама не своя. Не верила, что сбудется.
– Почему моего совета не спросила, бедовая девка…
– Боялась я… Даже говорить про то…
– Вот что, девка, скажу тебе…
– Что? – навострила уши Аксинья.
– Непростой он человек, я много лет на свете прожила, много чего видала… Скажу тебе, что дно у него двойное. Много чего-то в прошлом его, что он хотел бы забыть навсегда. Может, ты сможешь разговорить его. Что он тебе поведал о прошлом?
– В плену Гриша был, вроде как крымские татары утащили его. Еще знаю, что сирота он, никого из семьи не осталось. И все, больше ничего не говорил мне. – Девушка сама поразилась, как мало знает о своем женихе. Она – вот вся – как на ладони со всеми своими родными, друзьями, секретами и знахарством. Скоро не будет и мелочи, которую Гриша про нее не знает, а он… за семью печатями скрыт.
– То-то и оно, девонька, ишь как задумалась! Я умею тайные помыслы прочитать… А кузнец твой закрыт для всех, и ничего в глазах не разглядишь. Страшный он человек. – Аксинья вздрогнула. – Да ты не бойся, любовь, она и не с тем справляется.
– Буду я счастлива с ним? Скажи.
– Да куда ж ты денешься. Помни только, что нельзя тебе потерять привязанность его. Ты, девка, судьбу обманула, готовила она тебе Микитку, а ты, вишь как, умудрилась… Все мы заложницы Божьей, мужской, отцовской воли… Что они нам готовят, то и будет… Смогла перехитрить судьбу – так будь осторожна…
– Сон мне, баба Глаша, снился, – продолжила Аксинья, – когда не было промеж нами еще ничего. Каждую ночь мне виделось, как черт ко мне лезет, потом в Гришу превращается.
– Да что сказать. Безделица сущая, Оксюша.
Кажется, бабе Глаше ответить нечего. Забывает, старая. Как только вышла Аксинья за порог избушки, сразу выветрилась из ее памяти эта мимолетная мысль.
Глафира долго сидела на крылечке, грелась на солнышке. Она часто вздыхала и гладила черного котяру по лоснящейся спине.
Глава 2
Хозяйка
1. Жена
Пролетела синицей неделя, и настал день сговора – оглашения помолвки Аксиньи и Григория. Погода установилась теплая, мягкая, радующая еловчан ночными дождями.
– Хороший будет урожай ржи да ячменя, – пророчила бабка Матрена и радостно щурила и так узкие, морщинистые глаза на солнце, щедро дарящее свою заботу полям и огородам.
В воскресенье наспех сколоченные столы и лавки во дворе Вороновых были забиты народом. На помолвку принято было звать родных, друзей, соседей. Получилось, что вся Еловая собралась. Неделю бабы сбивались с ног, готовя угощение для такой оравы.
– Разоришь ты нас, девка, – ворчала мать.
– Фуух, – вздыхал уставший Федька.
Отец молча буравил глазами непокорную дочь. А Аксинья в ответ только радостно улыбалась, одаривала сиянием своих глаз собеседника. Как на крыльях летала она, не замечая гудящих ног, заскорузлых рук, неподъемной тяжести лоханей и котелков. Днём – хлопоты, вечером – прогулки с Гришей, разговоры дотемна, сладкое предвкушение.
По обычаю невесте полагалось причитать, плакать, прятаться от отца, чтобы жениху не отдавал ее. Днем все еловские девки собрались у Вороновых. Ульяна насмешничала:
– Плакать, невестушка, должна. Что ты улыбаешься? Довольнехонька!
– Благослови меня, Господи,Благослови меня, Богородица,Покидаю дом я родительский,Буду жить я за дальней околицей.Благослови меня, батюшкаНа бабскую долю, горькую,Пожалей меня, матушка,Дочку свою нескромную, бойкую.Не спалось на лавке родительскойС мягкой, удобной периною,Захотелось на волю выбраться,Да защелка ловушки задвинулась.Трепыхается, бьется горлицаИ из жадных рук вырывается,Но сокол с ней не расстанется,Всю жизнь в когтях его маяться.Аксинья завела причет, чьи слова переходили от поколения к поколению. Подруги подхватили слова «плача», и скоро их дружный хор рыдал на всю округу.
– Прячься, Аксинья.
Девушка в нарядном синем сарафане полезла в клеть. Отец скоро отыскал ее, повел к жениху, уже восседающему за столом. С поклоном Аксинья отдала рушник Грише. Теперь он будет ее господином, его власть придет на смену отцовской. Кузнец на ее тонкий пальчик надел кольцо с чудным голубым камнем.
– Люди добрые, Григорий Ветер помолвлен с дочкой моей, Аксиньей Вороновой. Ешьте, пейте да молитесь за хозяев! – Василий говорил положенные слова, скалился деланой улыбкой. И слова эти болезненно отзывались в его отцовском сердце. Ничего не воротишь.
* * *– Чудное колечко, – завистливо протянула Ульяна. – Где ж такое взял-то? Камень будто светится изнутри.
– Да, Ульяна. Колечко и правда красы необыкновенной. – Аксинья вытянула руку, потрясла заветным кольцом. – Спрашивала у Гриши, откуда взял, ничего не сказал. Только ухмыляется в усы!
– Подружка, дай померить…
– Не могу! Баба Глаша рассказывала – дурная примета.
– Опять твоя ведунья!
– Я ж не говорила тебе… Она мне про Гришу давеча все рассказала. И не гадала вроде, а в глазах прочитала.
– И я так хочу! Попроси, мож, согласится.
Ульяна ныла, пока Аксинья не пообещала поговорить с Глафирой. Неожиданно знахарка согласилась.
– Веди подругу. Одно условие у меня – одна она придет. Тебе нельзя. Поняла?
– Хорошо, баба Глаша. Спасибо тебе!
Обрадованная Ульяна в тот же вечер отправилась в избушку. Не терпелось ей узнать, какая жизнь ждет ее с Зайцем. Недолго была она в избушке. Вылетела, хлопнув хлипкой дверью так, будто черти за ней гнались.
Аксинья, притаившаяся за кустом бишмулы, побежала за подругой.
– Что такое случилось?
– Все, ноги моей не будет у колдуньи! Ведьма старая!
– Что сказала-то? Несчастье какое предсказала?
– Сама у нее и спрашивай!
На щеке у Ульяны красовалась свежая глубокая царапина.
– А это украшение откуда?
– Кот набросился. Черт во плоти!
Аксинья пыталась выведать у Глафиры, что ж такого жуткого услышала подруга. А знахарка пожимала плечами:
– Всю правду о ней да о жизни ее. Я советы ей дала, ценные, жизненные. А она, вишь как, обиделась. Молодая, глупая.
* * *Всю неделю Анна с Аксиньей и Ульяной перетряхивали сундуки с приданым, надо было все на солнце просушить, привести в порядок. Самый большой, резной, сундук был набит перинами, пуховыми подушками и одеялами, другой – полотенцами, рушниками, скатертями. Горшки, миски, блюда, котелки, ухваты, ложки… От всего этого обилия девки только вскрикивали восторженно.
– А вот этот горшок особый, дочка, ты родилась только, а мы уже его в сундук с приданым определили.
А сундуки с одеждой! Чего там только не было! Рубахи, сарафаны, душегреи, передники, повойники[41], платки, корзно[42], шапки… Родители невесты должны были предусмотреть все, да еще подарки жениху вручить.
– Гриша твой молодец, калиту с серебром подарил нам да говорит: подарки себе сами накупите. Много ж накопил-то!
– Не по обычаю, – округлила рот Ульяна. – Сам жених должен подарки купить!
– Ни матери, ни тетки у Гриши. Когда одному все успеть!
К вечеру мать, укладывая в сундуки вещи, вдруг залилась слезами.
– Матушка, что случилось?
– Страшно мне отдавать тебя, дочка. Ни с Василисой, ни с Анной так сердце не терзалось. Ох, господи! Молюсь я за тебя, чтобы хорошо все было.
Аксинья молча прижалась к матери. Чем ближе дело шло к свадьбе, тем больше ее охватывали дурные предчувствия, тем чаще вспоминались предостережения Глафиры. И причитания уже были не вымученными, а шли от самого сердца:
– Уж надоела я батюшке своему, надоела матушке,С дома родимого гонят меня, несчастную,Ах вы мои подруженьки, ах ты мой милый братушка,Отдали меня жениху вы, девицу красную.Как улечу я ласточкой, как улечу я горлицей,Лишь бы косу мою не окрутилиИ возвратили в девичью горницу.* * *Не успели оглянуться, как наступил тот день, о котором мечтала, которого боялась Аксинья – день венчания. С утра невеста с подругами провожала девичью жизнь свою, в бане ее намыли-напарили с причитаниями и слезами. Потом настал черед наряжать невесту, заплетать косу. Красный, шитый цветами и птицами сарафан, красная душегрея, усыпанная бисером да камнями, кокошник с подвесками, тяжелое ожерелье…
– Красива девка, – одобрили подруги. – Княжна! Бледная только ты, Аксиньюшка.
Ульяна невесту нарумянила, скрыв бледные щеки, брови начернила:
– Теперь все!
Вороновы, жених, сваты, Ульяна, друзья и подруги на нескольких празднично убранных телегах отправились в Соль Камскую венчаться. Кланяться отцу Сергию не захотели, Василий гаркнул только: «Паскудник венчать дочь мою не будет», у него к пропойце был свой счет. Отец Михаил в Еловую ехать наотрез отказался:
– Не баре, сами приедете!
Все венчание Аксинья была как в тумане: слышала только голос священника, смотрела в глаза Грише и больше никого не видела.
– Венчается раб Божий Григорий, сын Григория и раба Божия Аксинья, дочь Василия.
«Все, – екнуло сердце Аксиньи, – ему я принадлежу».
– Объявляю вас, дети мои, мужем и женой!
Тряска по ухабам, возвращение в Еловую, праздничный стол, шутки налившихся ядреной настойкой гостей, нахмуренные брови отца, напившийся Семен, хохочущая Ульяна, спокойная Анфиса, Григорий, неотрывно смотрящий на свою жену, смущенная похабными шутками Агаша, Зоя в обнимку с Игнатом… Потом Аксинья вспоминала свою свадьбу какими-то обрывками.
Через мешанину пьяных выкриков, смеха и песен пробился скрипучий голос бабки Матрены:
– Греховодница паскудную свадьбу справляет. – Немощная старуха без труда перекрикивала крики и шутки. – И ты, Анфиска, такая же курвь! Бог все видит!
– Совсем из ума выжила, – зашептались еловчане, а Аксинья проводила благодарным взглядом раскрасневшуюся от попреков Анфису. Она увела бабку за локоть подальше от дома Вороновых.
Невеста почти ничего не ела и не пила, пока Гриша насильно не стал кормить ее ломтями сочной гусятины, не заставил выпить медовухи:
– Тебе силы будут нужны, голубка моя. – Молодая жена от его слов краснела на потеху гостям.
– Ты, Григорий, девку береги, не обижай, – подошел изрядно окосевший Гермоген. – Перышки-то не выщипай все…
– Зернышки свои не теряй, Гришка… А то поможем. – Пьяный рот Ермолки Овечьего Хвоста перекосился, а сальные глаза блестели. – Дай поцелую, дочка, – Аксинья почувствовала мокрое прикосновение губ и чуть не закричала от отвращения. Григорий оттеснил пьяного отца Анфисы, протянул ему полную чарку вину.
Двор Вороновых, где гуляли свадьбу, был уставлен цветами, увит ветками березы и рябины. Столы, накрытые белыми вышитыми скатертями, ломились от яств. Посуду для празднества собирали по всей деревне.
– Пора молодых спать укладывать, – подала голос Марфа, куражившаяся на свадьбе больше всех, с остервенелым надрывом.
– Пора! Пора! – закричали хмельные гости.
Постель для новобрачных устроили у Григория в избе, где стараниями баб был наведен мало-мальский порядок.
Кузнец на руках перенес Аксинью через порог – теперь вернувшийся в прибранную избу домовой должен был принять молодую жену. Широкая лавка застелена медвежьей шкурой, чтобы хозяин леса благословлял брак молодых. С шутками-прибаутками гости наконец оставили Аксинью и Григория одних и отправились догуливать.
– Устала, Аксиньюшка?
– Устала… Кажется, упаду на постель да усну.
– Это ты зря… Мужем и женой станем – и спи сколько хочешь – Он приблизился к Аксинье.
– Мы с тобой муж и жена, венчали нас в церкви, перед Богом и людьми. Что ж еще?
– Еще нет… Не то, Аксинья, главное. – Молодая жена в испуге смотрела на Григория, в колеблющемся свете нескольких зажженных лучин его усмешка пугала. – Да ты что? Напугалась, дурочка!
С помощью мужа Аксинья сняла кокошник, тяжелое монисто, душегрею, сарафан и осталась в рубахе тончайшего ситца с красной вышивкой по подолу.
– Наконец-то, – взял ее на руки Григорий и положил на постель.
Теперь Оксюша была его законной женой, его добычей. Он перестал себя сдерживать, уже не боялся спугнуть юную деву, как когда-то на берегу Усолки.
Властным поцелуем муж раздвинул ей губы, быстрым движением снял мешающую ему рубаху. Резко, почти грубо его руки шарили по тонкому телу, сжимали соски, спускались на мягкий живот, впивались в бедра. Аксинья задыхалась, но не смела ни слова сказать своему мужу.
– Не могу больше! – Григорий властно развел ноги Аксиньи, мощным движением вошел в ее глубину.
От внезапной боли она закричала, в мгновение ощутив и тяжесть навалившегося мужа, и величину той части тела его, что оказалась внутри нее. Недолго бился над ней кузнец, но и эти минуты показались ей нетерпимо долгими.
– Это первый раз так… потом получше будет, – сыто откатился от Аксиньи Григорий. Скоро грудь его стала подниматься ровно, лишь иногда раздавался тихий храп.
Новобрачная свернулась клубочком под одеялом и почти до утра не могла уснуть. Ее лишала сна не только тянущая боль внутри, но и тяжкие мысли. Ночь эта оказалась иной, чем ей это виделось в девичьих наивных грезах.
Молодоженов разбудили громкие крики и яркий солнечный свет, врывавшийся в избу. Во главе вереницы гостей, пришедших проверить, состоялся ли брак, была Марфа. Кому, как не ей, спешить убедиться в «испорченности» невесты. Конечно, на простыне нашли капли крови, к огорчению злонравной Марфы. Григорий быстро вытолкал гостей, увидев смущение молодой жены.
– Бледная ты, замученная. Что такое?
– Уснуть вчера не могла, измаялась.
– Иди-ка сюда, женушка, новую простынку постели да продолжим то, что начали ночью.
– Нет, Гриша, к гостям надо. Сегодня второй день свадьбы. Нехорошо обычай нарушать! – Муж вздохнул, почесал грудь, поросшую курчавым волосом, и стал натягивать портки.
При свете дня Аксинья осмотрела свое новое жилище. Анна с соседками постарались привести в порядок Гришину избу, отскоблили грязь по углам, смахнули тенета, но от жилья по-прежнему веяло неустроенностью: ни скатертей, ни занавесок, ни пучков травы, ни поставца с посудой. Вместо рушников рваная тряпка, на полу – грязная солома. Холостяцкая берлога, не ведавшая женской руки.