Зигзаги Судьбы

Самое иноверческое кладбище Москвы

Немецкое кладбище – одно из самых старых и самых загадочных кладбищ Москвы, окутанное легендами и невероятными историями. Едва ступив за помпезные готические ворота высокой кирпичной ограды в этот обособленный, словно застывший во времени мир безмолвия, я всякий раз благоговейно замирала, как от погружения в жутковатую, таинственную сказку, будоражащую и умиротворяющую одновременно. Преобладание черного камня в надгробиях непривычной формы, иммитирующей европейский, зачастую готический архитектурный стиль. Мавзолейчики, некрополи, часовни, склепы в виде порталов-врат в загробный мир. И обилие скульптур грустной, но дивной красоты – херувимы, коленопреклоненные ангелы с поникшими крыльями, скорбящие женские фигуры под мраморными складками накидок.

А рядом неожиданные композиции, типа убегающей из дома к любовнику молодой жены с красной живой гвоздикой, зажатой в бронзовой руке. (Обманутый муж сначала заказал это надгробие, а когда оно было готово, убил жену и себя.) Чугунные и каменные ограды, запутавшиеся в кустах. На всем лежит налет запустения и замшелой старины, подобный зеленой патине на омытой дождями и ветрами бронзе. Рассеянный полумрак под сомкнувшимися кронами таких же старых деревьев превращает кладбище в полулес-полухрам. Ощущение такое, что попадаешь в иной век, в иное измерение, изолированное от суеты живых.

Немецкое кладбище

Когда-то в Немецкой слободе было два своих кладбища. Но В 1771 году, в связи с эпидемией чумы, по указу Екатерины II, под иноверческое кладбище было отведено место за пределами города – на Введенских горах (одном из семи холмов, на которых стоит Москва). В 1798-м, по просьбе пасторов и старост лютеранской церкви, оно было существенно увеличено. На его территории открыли протестантский и католический участки, куда были перенесены захоронения с Немецкой слободы и Марьиной рощи.

Ныне это не просто кладбище, а объект культурного наследия российской столицы и одновременно – оазис культуры европейской. Здесь покоятся бароны, графы, дворяне, купцы, крупные промышленники и меценаты, деятели культуры и ученые. Над их надгробьями трудились немецкие, русские, итальянские и многие другие мастера. А моему деду и прадеду здесь принадлежит авторство как минимум двух десятков памятников.

С послевоенного времени кладбище начали называть Введенским и разрешили москвичам, независимо от веры и национальности, хоронить здесь своих близких. Из новых «соседей» бывших жителей Немецкой слободы упомяну лишь нескольких: крупнейший российский издатель И.Сытин; известные архитекторы и художники отец и сын Мельниковы; оба брата художника Виктор и Аполлинарий Васнецовы; писатель М.Пришвин; литературовед М.Бахтин; всемирно известная российская балерина О.Лепешинская; прекрасные советские актеры А.Тарасова, Т.Пельтцер, Рина Зеленая, М. Козаков, Г.Бортников; спортивный комментатор Н.Озеров; оперная певица М.Максакова и т. д. и т. д.

Здесь случайно можно натолкнуться на работы скульпторов С.Коненкова (Птица Сирин на могиле Пришвина), Наталии Крандиевской (беломраморная фигура Христа у фамильной усыпальницы Третьяковых-Рекк), на мозаику художника Петрова-Водкина и усыпальницу архитектора Ф. Шехтеля.

Как любят повторять многие, кладбищенская земля Введенки примирила не только представителей разных конфессий, но и бывших смертельных врагов. Здесь находится братская могила немецких военнопленных, погибших в московских госпиталях от ран в 1914-м. Полегли в русскую землю французы наполеоновской армии, сложившие головы в Москве в 1812-м. Оградой братской могиле служат восемь орудийных стволов, вкопанных в землю и объединенных цепью. А неподавеку от них – братская могила русских воинов, сражавшихся с французами за Москву. Солдаты и офицеры Советской армии. Здесь с почестями были захоронены сбитые фашистами во Вторую Мировую летчики французской авиационной эскадрильи «Нормандия-Неман». В 50-х годах их останки перевезли во Францию, но у памятника по-прежнему раз в год собирается несколько десятков ветеранов.

Прадедовы потомки

Кипучая деловая активность ничуть не мешала прадеду быть прекрасным семьянином. Вместе с супругой, Эммой Александровной, они вырастили, как упоминалось, семерых детей, окруживших их со временем целой ватагой внуков. Дети у Эммы и Эриха, как по заказу, появлялись на свет каждые два года. Первыми были близнецы Александр-Бруно (1878–1938) и Лидия-Каролина (1878–1965). За ними – сын Николай-Александр (1880–1962). Потом – дочь Женни-Каролина-Эмма (1882–1943), сыновья Леонид-Август-Альфред (1884–1938), Роберт-Александр-Эдуард (1886–1938) и мой дед, Бернгард Оскар Эдмунд (1887–1939).

Мужчины Немецкой слободы проходили военную службу в царской армии, в полках «иноземного строя». Их брали в основном как специалистов в пехотные, кавалерийские полки, артиллеристами, инженерами, медиками, музыкантами. Отслужили свое и сыновья Эриха Виллера, не знаю, правда, в каком качестве. Судя по форме, дед был простым солдатом. Последним, как самый младший, домой вернулся он. Для него эта служба, которую он проходил в Смоленске, практически на Родине своего отца, оказалась, в известном смысле, судьбоносной. Там он познакомился с одной из трех дочерей генерала царской армии, Ивана Верзилова (под началом которого служил), влюбился в нее и домой после службы вернулся, в нарушение всех семейных традиций, с русской невестой.

Елена и Бернард Виллеры (бабушка и дедушка)

Иван Верзилов (прадедушка)

Бабушка моя, Елена Ивановна, надо отдать ей должное, была красива, хорошо воспитана и к тому же обладала кротким нравом. Я не знаю, как поначалу родители деда, его братья и сестры с их семьями среагировали на появление в их среде чужачки, но приняли, как родную. А для свекра она стала самой любимой невесткой. Причем – опять-таки вопреки традициям Немецкой слободы – ей не пришлось даже менять свое вероисповедание, от нее этого не потребовали.

Все сыновья получили хорошее образование и были при деле (к сожалению, у меня не обо всех есть информация). Александр, живший отдельно от семьи, в Введенском переулке, был женат на Элли Эмильевне Бернгард. Больше я о нем ничего не знаю. О Роберте и Леониде практически – тоже. Могу судить по фотографиям, что Леонид смолоду был щеголем и сердцеедом, этаким картинным красавчиком-офицером, знавшим себе цену. А потом женился и имел четырех детей – сыновей Германа, Игоря, Олега, и дочь Нину.

Николай стал архитектором. Долгое время он работал с Ф.О. Шехтелем. После смерти отца переехал в его родной город – Дерпт-Юрьев-Тарту, был членом Союза эстонских архитекторов и инженеров, Союза архитекторов Украины, преподавал в Львовском государственном институте прикладного и декоративного искусства, работал в архитектурной мастерской «Львовпроект», участвовал в выставках в Дюссельдорфе и Париже.

Бернгард, как я уже говорила, был скульптором и первоклассным литейщиком, переняв творческие и профессиональные навыки и знания своего отца, работал под его руководством. У Бернгарда и Елены было двое детей – моя мама, Наталья, и сын Мирослав.

О членах семьи старшей дочери Лидии, благодаря ее правнукам, информация наиболее полная. Лидия вышла замуж за Николая Ричардовича Барто (1865–1931), выпускника Комисаровского технического училища, служившего управляющим на заводе Виллера. У Лидии и Николая Барто было трое детей: дочь Евгения и два сына – Ростислав и Павел.

Ростислав Барто (1902–1974) был художником. Павел Барто (1904–1986) – прозаиком и поэтом. В начале 20-х служил помощником при штабе командующего всеми морскими силами Республики, во время II Мировой войны – на Северном флоте.

Известная детская поэтесса и писательница Агния Барто (урожденная Волова) была первой женой Павла Барто. Брак их продлился 6 лет, но она сохранила его фамилию. После Агнии у него было еще три жены, и от всех он имел детей. Последняя, Рената Николаевна Виллер – его кузина, дочь Николая Виллера. Они прожили вместе 25 лет.

Вторую дочь прадеда, Евгению (Женни), всю жизнь преследовал злой рок. Она вышла замуж за кузена Николая Барто – Альфреда Богдановича (1876–1919), родила двух очаровательных детей – Елену (1910–1931) и Жоржика (1912–1917). Ее муж скончался в 43 года, сын – в 5 лет, а дочь – в 21 год. На могиле своих близких Евгения написала: «Любовь никогда не умрет. Спите спокойно, мои дорогие, скоро и я приду к вам». Остаток своей жизни она жила с сестрой Лидией, и умерла в 61 год.

Семья Виллеров, постоянно пополнявшаяся за счет внуков, была на редкость дружной, проводившей вместе весенне-летне-осенние месяцы в просторном родительском имении в Царицыно.

Если прадед был стержнем семейного клана, то прабабушка – хранительницей очага, волевой, с характером, и в то же время удивительно доброжелательной. Да собственно, если бы она не была такой, вряд ли ее повзрослевшие дети, их жены и мужья захотели бы шесть месяцев в году жить под одной крышей. Прабабушка на все находила время – на общение с каждым в отдельности и всеми вместе, на ведение обширного хозяйства с целым штатом прислуги, и на активное участие во всех благотворительных делах ее мужа.

Эрих Виллер сам построил для своей семьи дачу в Царицыно, с которым из Москвы было удобное железнодорожное сообщение.

Дача Виллеров в Царицыно

Царицыно. Немножко истории

Царицынский дворцово-парковый ансамбль, раскинувшийся на обширной территории в 100 гектаров, был заложен по повелению императрицы Екатерины II в 1776 году. Холмы, глубокие овраги, пруды и вереница оранжерей – вот характерные особенности его ландшафта. А дворцовый комплекс Екатерины, к сожалению, так и остался недостроенным.

Став собственностью казны, Царицыно было обречено на снос. Часть его земель передали в аренду под дачную застройку, что начало работать только после того, как открыли станцию «Царицыно» на Московско-Серпуховской ветке Южной (позднее – Московско-Курской) железной дороги. Эта станция – первая остановка поезда после Москвы. (Сейчас до Царицыно можно добраться даже на метро, по зеленой ветке № 2.)

Интенсивно развиваясь, дачное хозяйство превратилось в большой поселок Новое Царицыно. Под аренду были также отданы Первый и Третий Кавалерские корпуса с принадлежавшими им землями. А дачи, уже построенные рядом с дворцово-парковым ансамблем, стали называть Старым Царицыно. Весь этот район пользовался большой популярностью у зажиточных москвичей, став одним из самых престижных и дорогих мест летнего отдыха.

Недостроенный дворцовый комплекс медленно приходил в запустение. Бесхозные его постройки ветшали, вплоть до обрушения кровли Большого дворца. Московские власти долго не могли решить, что с ним делать. Многие архитекторы и ученые считали, что комплекс не нужно трогать, что его руины романтичны, живописны и привлекательны сами по себе, являясь истинным историческим наследием, тогда как в воссозданном виде – в каком он никогда прежде не существовал – это будет уже совсем другой объект. Победили те, кто ратовал за его восстановление. Весь ансамбль был отстроен практически заново – как снаружи, так и тем более внутри – и является сегодня творением уже не XVIII, a XX–XXI веков. Что, впрочем, не отражается на количестве туристов, с удовольствием его посещающих.

Отдыхать можно по-разному

Эрих Виллер попал в первую волну становления дачного хозяйства в здешних местах и, соответственно, стал одним из организаторов «Общества благоустройства дачной местности в «Царицыно» (в 1908), неизменно являясь членом его комитета. Он с большим энтузиазмом занимался благоустройством досуга и быта огромного дачного поселка. Работа была не из легких, требовала много времени, энергии и средств. Но прадеду она была в радость, доставляя моральное удовлетворение. Они налаживали уличное освещение, охрану дач, обеспечили поселок телефонной связью, пожарной службой и т. д.

Просто удивительно, как прадедушка все успевал – руководить своим заводом, заниматься общественно-полезным трудом, отстраивать и благоустраивать свои дома в Москве и за городом, не изменять своему хобби и общаться с семьей – с женой, детьми и внуками.

Семья Виллеров в Царицыно

На своем просторном участке в Царицыно он построил три дома – два духэтажных и один, для прислуги, одноэтажный. Главный дом был украшен ажурными резными верандами с двух сторон на обоих этажах и готической башенкой на крыше. С Пасхи и до поздней осени жила в нем обширная семья, насчитывающая более 20 человек. Дружно жила. Им было о чем поговорить, что рассказать и чем поделиться друг с другом. Они любили слушать музыку. А прабабушка использовала каждую свободную минуту для рукоделия – весь дом был украшен ее кружевными или вышитыми салфеточками, модными в те времена. Обучала она рукоделию и своих невесток. Что же касается внуков, неукоснительно действовал принцип: делу время, потехе час. Каникулы – каникулами, но и для обучения музыке, искусству, иностранным языкам время находилось.

Все члены семьи собирались вместе за длинным обеденным столом на просторной нижней веранде, отдыхали в тенистых уголках большого сада, гуляли в лесу или вдоль живописных прудов дворцового парка с тогда еще полуразрушенными руинами замка и необыкновенно красивых мостов.

В этот добрый, гостеприимный дом часто наведывались гости. Чаще остальных – известная балерина Петербургского императорского театра (Мариинского) Анна Иосифовна Собещанская, ставшая другом семьи. Уже значительно позже, где-то в 20-х годах, сестры Николая Ричардовича Барто, тоже балерины, вместе с Собещанской открыли на Тверском бульваре частную балетную школу.

Можно без натяжки сказать, что в Царицыно вся семья жила в свое удовольствие. И только глава семьи не позволял себе (или не мог позволить) расслабиться даже на отдыхе. Вернее сказать, отдыхом для него были его хобби – он любил садоводство, разводил редкие породы домашней птицы, экспериментируя с улучшением пород яйценосных и мясных кур, и держал сенбернаров, тоже занимаясь селекцией. У него их была целая псарня. И конечно – свои любимчики, с которыми он не расставался, пока жил на даче. Свои достижения прадед лично представлял на выставках птицеводства и собаководства, получая награды и призы. Выведенные и выращенные им сенбернары часто занимали первые места…

Увы, близился конец этой идиллии.

Прадедушка со своим любимым сенбернаром

Закат

Всю Россию лихорадило. Зрели грандиозные перемены и потрясения. Началась кровопролитная, жестокая Первая Мировая. Война с Германией вызвала всплеск агрессии по отношению к «своим», «отечественным» немцам. То, что под ружьем на тот момент находилось 300 тысяч немцев, отдававших за Российскую империю свои жизни и получавших награды, никого не интересовало. В мае 1915-го по всей стране прокатились антинемецкие погромы.

Прошлись они своим катком и по бывшей Немецкой слободе, нанеся ей огромный материальный ущерб и погубив множество жизней. Толпы мародеров атаковывали бизнесы и жилища людей с немецкими фамилиями, практически всех сословий, громя даже богодельни и церкви. Досталось и прадеду. В Гороховском переулке было разграблено и разгромлено несколько десятков квартир и богатые особняки. В их числе оказалась и «Фабрика Э.Э. Виллера».

И этим дело не кончилось. Для российских немцев были введены правовые ограничения на государственном уровне: В общественных местах им не разрешалось отныне говорить по-немецки, собираться вместе в количестве больше трех человек, слушать в церкви проповеди на родном языке и так далее.

А потом грянула Великая Октябрьская… перевернувшая страну с ног на голову, уничтожившая всю прежнюю систему ценностей, выбившая у огромного количества людей почву из-под ног. Для семьи Виллера это означало конец прежней жизни и тревожную неизвестность в будущем.

Завод национализировали, но не закрыли. И даже Эриха Виллера оставили в нем управляющим, что, видимо, было проще, чем искать новых специалистов. Ведь молодое советское государство нуждалось в своих идолах, которых нужно было срочно создавать, а у прадеда все для этого имелось в готовом виде. Так что недостатка в заказах у него и после революции не было. Только теперь ему приходилось отливать памятники не писателям, поэтам и императорам, а вождям революции, а в качестве сырья использовать… колокола.

Эрих Виллер владел немецкими секретами отливки разных металлов, не известных в России. А его младший сын, Бернард, довел их до совершенства. Поэтому изделия завода славились особой точностью и чистотой, высочайшим качеством металла, что было оценено по достоинству перед закатом Российской империи и не осталось незамеченным новыми хозяевами станы.

Моя мама, будучи еще ребенком, очень любила приходить на завод к отцу и деду, и часто вспоминала потом, как на его широкий двор свозили с разоренных церквей колокола, разбивали их и плавили для отливки монументов. Все члены семьи Виллеров были глубоко верующими людьми. И такое обращение с церковными колоколами воспринималось ими, как вопиющее кощунство…

Маме было уже где-то под 80, когда она написала письмо на телевидение, рассказав об этих эпизодах своего детства. Не прошло и недели, как к ней домой нагрянула съемочная группа в полдюжины человек с телевизионной аппаратурой, и мама во всех подробностях повторила свой рассказ перед камерой.