Дрожащая скала

В эту минуту вошла Ивонна и сказала, что из Сент-Илека пришел доктор.

– Доктор! – вскричал Кердрен, покраснев. – Но кто же приглашал его? Стало быть, в округе знают, что я здесь?

– Я тут ровно ничего не понимаю, – сказал, немного подумав, Конан, разве что… А что, в самом деле, сударь: ведь он пришел очень кстати. Примите его, а от него самого и узнаем, кто его прислал.

Альфред согласился на это, и Ивонна тотчас ввела доктора. Но их любопытство нисколько не было удовлетворено. Доктор был молодой человек, молчаливый и с ледяным взглядом. Еще недавно поступивший сюда, он почти никого здесь не знал. Его уведомили, по его словам, что помощь его необходима в замке де Лок, и он поспешил сюда, не имея больше никаких иных сведений.

Дав эти объяснения, он пощупал у больного пульс, задал ему обыкновенные вопросы и стал писать рецепт.

– Это пустяки, – сказал он со своей невозмутимой флегматичностью. – Отдых, спокойствие духа и питье, которое я прописал, не дадут горячке вернуться. Но если опять будут припадки, то известите меня.

Потом он встал, почтительно раскланялся и вышел.

– Да уж, не болтлив он! – сказал обманувшийся в своих ожиданиях Альфред.

– Дело! Дело! Он имеет, может быть, на то свои причины, – прошептал Конан. – Но, несмотря на это, говорят, он искусен, и нам надо подумать, как бы достать прописанное им лекарство.

– Конан, – спросил де Кердрен с замешательством, – как ты думаешь, дорого ли это будет стоить?

Старый управитель взглянул на своего господина. Мысль, что бедность могла довести владельца острова Лок до крайности – отказать себе в лекарстве, от которого зависели его здоровье, быть может, сама жизнь, – терзала его до глубины души.

– Ах, сударь, – сказал он тоном упрека, – если вы не хотите ничего принять от тех, кто ограбил вашу фамилию, то не забудьте, по крайней мере, что все, что имеет ваш старый слуга, принадлежит вам.

– И я принял бы, друг мой, – с жаром отвечал Альфред. – Да, я принял бы от тебя без стыда, если бы действительная нужда… Но ты видишь, любезный Конан, что я лучше бы сделал, если бы не остался в Локе: сравнение настоящего с прошлым мучительно для нас обоих.

Он закрыл лицо руками и несколько минут был погружен в глубокое раздумье.

Вдруг по дороге к замку послышались голоса и раздался шум шагов. В толпе спорили, кричали. В одно мгновение от залпа ружейных выстрелов сотряслись окрестности.

– Господи Боже! Что это там? – вскричал испуганный Конан.

– Это, без сомнения, наш приятель законовед исполняет свое обещание, – сказал Альфред с горечью. – Он возмутил сент-илекцев, чтобы те помогли ему овладеть замком. Он мог бы между тем избавить себя от хлопот вести за собой столько народа. Ни ты, ни я, Конан, нисколько не расположены к сильному сопротивлению.

Говоря таким образом полунасмешливо, полупечально, он встал, взял со стола маленький узел, заключавший в себе кое-какие убогие принадлежности его туалета, завязанные в платок, который дал ему Конан, и потом с видом спокойным и решительным стал дожидаться, что будет.

Конан подбежал к окну и с живым беспокойством стал рассматривать приближавшуюся толпу.

– Что это? – вскричал он. – У них ружья и пистолеты! Неужели они осмелятся?.. Да нет, здесь есть и женщины, и дети, а вот и Каду со своей скрипицей… О, я узнаю, чего они хотят; и если у них дурные затеи… Останьтесь здесь, сударь. Я пойду приму их.

Он торопливо сбежал по лестнице.

Сначала слышны были переговоры у наружной решетки замка, потом раздалось оглушительное «ура», сопровождаемое новым залпом из ружей. В то же время тяжелые железные ворота повернулись на своих петлях, толпа ворвалась во двор, наводнила лестницы и коридоры, испуская неистовые крики.

Шум быстро приближался, но у дверей почетной комнаты глубочайшая тишина заступила место безумной стукотни.

Альфред, не зная, не атакован ли он, оставался неподвижен, будучи готов на все. Наконец дверь отворилась, и первым явился Конан, крича восторженным голосом:

– Вот он, друзья мой! Вот наш добрый господин, наш любимый господин… Бог возвратил нам его! Идите, идите все… Он будет так рад видеть вас!

– Да здравствует господин, – вскричала сотня голосов. – Да здравствует Альфред де Кердрен!

И вслед за старым управителем в комнату ворвалась целая толпа: здесь было почти все население острова Лок – матросы, рыбаки, земледельцы с их семействами. Они были в лучших своих платьях и держали в руках огромные букеты. В одну минуту Альфред был окружен, задавлен, задушен их ласками. Это было какое-то исступленное обожание. Одни овладели его руками и крепко жали их, другие целовали края его одежды.

Все говорили разом, называли его самыми нежными именами и плакали от умиления. Матери, бывшие позади других, поднимали вверх детей, чтобы показать им потомка прежних господ, о благодеяниях которых они им рассказывали по вечерам различные легенды. Старики благословляли его. Букеты были собраны на столе, возле которого стоял де Кердрен, и образовали настоящую цветочную гору.

Альфред, ошеломленный этим неожиданным триумфом в ту минуту, когда он готовился ко всевозможным оскорблениям, не знал, кого и слушать. Между тем, когда он понял, а чем было дело – когда в наполнявших его комнату лицах узнал друзей своей молодости, – он и сам растрогался. Особенно ласково он обошелся с Каду, с Ивоном Рыжим, с китоловом Жаном, а больше всего – со стариком Пьером, хозяином «Женевьевы», на которой он отправился в Англию в 1789 году. Он расспрашивал об их семейных новостях, осведомлялся с трогательной добротой, как они поживали в его долгое отсутствие. Добрые люди, гордясь этой благосклонностью и этим лестным вниманием, не знали, как выразить ему свою признательность.

– Да здравствует господин де Кердрен! – повторяли они в восторге.

Альфред поднял руку в знак того, что хочет говорить; крики тотчас прекратились.

– Друзья мои, – сказал эмигрант растроганно, – благодарю вас за выраженные мне знаки привязанности… Но теперь они относятся уже не к владетелю острова Лок, не к господину вашему. Я теперь не более, чем бедный путешественник, скромный гражданин, и подобные почести не для меня.

Среди собравшихся прокатился вздох удивления. Большая часть присутствующих, видя Альфреда де Кердрена возвратившимся в дом его предков, окруженного всей роскошью и всеми принадлежностями прежнего его состояния, не могли, по своей простоте, вообразить, что последствия продолжительной и кровавой революции не изгладились до сих пор, и что кто-то еще может оспаривать его наследство.

– В самом деле, – отозвался старый Пьер, – ведь имение продано – и как все горевали об этом!

– Э! А кто имел право продать его? – вскричал в сердцах Конан. – Кто имел это право кроме господина Альфреда де Кердрена, бывшего тогда в ссылке? Эта продажа была нелепой и подлой! Вора как ни назови – Петром ли, Павлом, или нацией, – разве он менее вор, и его поступок разве справедливее от этого?

Логика Конана имела самый блистательный успех.

– Что правда, то правда! – сказал старый Пьер, бывший Нестором для этой толпы.

– Да, да, – повторяли другие, – эта продажа была несправедливостью, это настоящее воровство!

– Ну так что же? – продолжал с возрастающим жаром Конан. – Если вы так думаете, то не допустим, чтобы исполнилась несправедливость, не потерпим, чтобы наш дорогой барин, наш законный господин…

– Молчи, Конан, – прервал его Альфред, – если ты имеешь еще ко мне какое-нибудь уважение, то больше ни слова! Возмущение против установленного порядка наверняка только погубит всех тех, кто принял бы в нем участие. Друзья мои, – продолжал он, обращаясь к своим прежним вассалам, – я прибыл сюда не за тем, чтобы быть причиной беспорядка. Я с покорностью подчиняюсь переменам, происшедшим в моей судьбе. Самая драгоценная часть моего наследства есть эта, переходившая из рода в род, привязанность обитателей Лока к моей фамилии и ко мне. Эта часть не утрачена, и я благодарю вас за нее от всего сердца… А относительно остального полагаюсь на провидение.

Никто не отвечал, только несколько рыданий раздалось в тесных рядах слушателей.

– Я вас огорчаю, – продолжал Альфред, – но и я со своей стороны также чувствую, что сердце мое разрывается при мысли о расставании с вами навсегда. Ах! Кто известил вас о моем возвращении, тот не был ни вашим другом, ни моим!

– Это месье Бернар, новый фермер острова, – отвечал Пьер. – Он нездешний, а потому ровно ничего не знает ни о море, ни о судах, только и толкует, что о земледелии, плантациях и скотоводстве. Душой и телом предан старому Туссену. Сегодня утром он пришел в деревню и разблаговестил о вашем приезде в замок, а потом, как переполошил всех, сам и улизнул.

– В самом деле, его нет с нами, – заметил Ивон Рыжий. – Этот мошенник где-то шныряет.

– Извините меня, друзья мои, – прервал его де Кердрен, – если я вам напомню, что нам время расстаться. Присутствие здесь такого множества народа могло бы оскорбить настоящего господина замка. Я вам обещаю непременно прийти повидаться с вами там, в деревне, и проститься с вами еще раз прежде, нежели оставлю эту страну навсегда.

Добрые люди готовы были с покорностью удалиться. Сам Конан, с нахмуренными бровями и сжатыми кулаками не мог более говорить о сопротивлении после того, как Альфред запретил ему это так решительно. Итак, от него еще раз ускользал найденный им случай возмутить для защиты интересов своего господина население острова. Но тут неожиданное обстоятельство изменило ход дела и разбудило только что угомонившиеся страсти.

Толпа собиралась уже разойтись, но вдруг все остановились и, казалось, подались немного назад. Люди расступились, и в комнату вошел человек высокого роста в черном платье и с бумагами под мышкой. При его приходе снова стал подниматься гневный шепот, отовсюду на него были устремлены угрожающие взгляды. Это был нотариус Туссен.

По мере того как он подходил к главной группе, в которой находился Альфред, это собрание становилось все более и более раздраженным.

– Он осмелился войти сюда! – сказал один старый моряк, жуя свой табак. – Эх, если бы позволил господин… с одного бы удара!

– Он не хочет даже и уважить его! – сказала одна из женщин, показывая законоведу кулак.