Когда умирает король

– В целом неплохо, – отвечает Саана. – Увольнение было неожиданным, но это и к лучшему, наверное, что все так сложилось. Можно немного передохнуть. Последние пару лет я пахала как заведенная. В свободное время удавалось разве что на улицу выйти, глотнуть воздуха, – признается Саана и отпивает немного вина. В меру прохладное, в меру сухое – оно идеально.

– Как на личном фронте? – лукаво поглядывая, интересуется тетя.

– Никак, – говорит Саана. – Я со всех точек зрения сложный случай, – она смеется и поднимает бокал: за стабильность.

– Знаешь, это еще как посмотреть. Иной раз выбрать уединение куда мудрее, чем терпеть кого-то рядом, лишь бы этот кто-то был. Конечно, это не каждому под силу, тут смелость нужна, – говорит тетя, подливая обеим еще вина. – Но если чему меня жизнь и научила, так это тому, что, когда встречаешь своего человека, сразу перестаешь гадать и сомневаться. Тебе просто все ясно как божий день, – говорит тетя. Они любуются двором, уютно устроившись на садовых качелях. – Видимо, твой человек еще где-то бродит.

Саане нравится такой ход мыслей, она отталкивается от земли, чтобы сильнее раскачаться. Цветут тетины летние розы, спутницы Юханнуса[9 - Юханнус (Juhannus), рус. Иванов день – день летнего солнцестояния, отмечается в субботу в период с 20 по 26 июня. Общегосударственный праздник в Финляндии, так называемое «летнее Рождество».]. Rosa pimpinellifolia. Будь воля Сааны, просидела бы весь вечер вот так, на качелях, разглядывая розовые кустики.

– А у тебя был такой человек, чтоб все ясно как божий день? – спрашивает Саана и хитро подмигивает тете.

Взгляд Инкери бесцельно блуждает по двору, пока она не переводит его обратно на бокал. Спустя мгновение, неожиданно для Сааны, тетя отвечает:

– Была парочка таких, но ничего толкового в итоге не вышло.

Под вечер Саана и тетя, окутанные легким хмельком, решили прокатиться на велосипедах по песчаным дорожкам Хартолы. Саана едет на стареньком тетином привете из девяностых, а Инкери – на новом «Кресценте». В детстве Саана приезжала в Хартолу на летних каникулах, но тетя считает, что именно сейчас настало время познакомиться с этим местом по-человечески. Посмотреть на все глазами взрослого, погрузившись в пейзажи прошлого.

– В детстве ты часами на нее глазела, не оторвать было, – тетя делает глоток, указывая на краснеющую вдалеке ветряную мельницу. – А вон салон Майлы Талвио[10 - Майла Талвио (1871–1951) – известная финская писательница и драматург.] – самая настоящая достопримечательность Хартолы, – улыбается тетя.

Саана едва успевает смотреть по сторонам. Взрослой она тоже тут бывала, но проездом, вечно спешила, – ничего не замечала. В тетиной гостевой комнатке на верхнем этаже она залечивала сном то стресс, то накатившую печаль. Думала, что в Хартоле и глянуть-то не на что. Наверное, тогда она была по-своему права.

– Оттуда поедем вниз. Посмотрим, получится ли вырулить на приусадебный дворик, – там все равно в такое время никого нет, – с блеском в глазах выкрикивает тетя и ускоряется. Саана смеется ее авантюрному настрою и тоже налегает на педали. Как же хорошо просто ехать на велике по хартольским проселочным дорожкам! Ветхая ветряная мельница, живописные окрестности усадьбы и благоухание свежескошенной травы.

Они въезжают на внутренний приусадебный двор. Там растут шикарные исполинские сосны. Саана никогда таких не видела. Газон пострижен, и вообще заметно, что за участком ухаживают.

– Усадьба Коскипяя. Думаю, уж ее-то ты помнишь с детства, – говорит тетя, а Саана с любопытством оглядывает окрестности. Даже воздух кажется здесь каким-то знакомым, но в то же время пейзажи глядят на нее настороженно, будто чужаками. Наверное, бывала тут с мамой. – Главный дом, тот зеленый, построен в 1820-х годах, когда это были владения рода Тандефельтов. В 1850-х усадьба перешла к роду фон Гердтен, – рассказывает тетя.

Саана любуется зеленой усадьбой, ее крыльцом с массивными колоннами, красными дворовыми постройками. Ее приводят в восторг и пушистые папоротники, и яблони, и домик заведующего музеем. Даже выцветшая и потрескавшаяся зеленая краска на двери. Ей всегда нравились обветшалые двери.

– В семидесятых в дом Ванха-Коскипяя переехал мужчина, его называли Бароном, – сообщает тетя, указывая на желтый дом, что поближе к речке. – Последний из рода фон Райхманнов. «Интерьер главного здания усадьбы наглядно демонстрирует быт восточно-хяменских аристократов XIX века», – тетю не остановить. – Так написано на странице Музея Восточного Хяме. Во мне умирает отличный экскурсовод, скажи? – хихикает тетя, и Саана энергично кивает. Тетя – лучшая.

– На самом деле здесь отличный гид, – с жаром уверяет тетя. – Обязательно сходи на экскурсию, потом еще спасибо скажешь.

Саана жадно оглядывается по сторонам. Старинные усадьбы и дворики рождают в ней необъяснимую тягу к свободе. Как было бы здорово провести беззаботное лето в поместье, целыми днями дефилируя по участку в широкополой шляпе… А что, если эта деревушка снова оживет для Сааны, засияет, как в детстве?

Они оставляют велосипеды на внутреннем дворе усадьбы Коскипяя и отправляются вниз по склону к лениво перекатывающемуся речному порогу. Поток поглаживают серебристые ивы, на берегу мирно пасутся домики и парочка пирсов. Чуть поодаль Саана замечает подвесной мост. Неужели она когда-то перебегала по нему на другую сторону? Из-за водорослей и водяных линий к берегу не подступиться. Ну, по мосту так по мосту. Пройдя между двух каменных столбов-ворот, Саана ступает на жалобно поскрипывающие подвесные дощечки.

– Прислушайся, – шепотом просит тетя, и они на минутку замирают на середине моста. Стоят, не шелохнувшись. Повсюду тишина. Постепенно проступают едва различимые отзвуки. Кукушка кукует где-то вдалеке. Нежно журчит поток. Воркуют дрозды. Мошка попискивает у самого уха. Дорожное эхо, рваный ритм проезжающих мимо машин. Саана опирается на веревочку и пытается разглядеть усадьбу за деревьями. Уже начинают опускаться сумерки, но пока неспешно, словно робея. Прохладная дымка стелется по воде, и в воздухе разливаются влажные ароматы трав и древесины. Восхитительно. Они молчат. Распустившиеся водяные лилии празднично украшают берег. Чуть ниже по реке у самой воды поблескивает одинокий белый цветок.

– Видишь его? – спрашивает Саана, указывая на цветок. Он прямо сияет на темном фоне. – Это такая лилия?

– Это калла, – тихо отвечает тетя. – Они тут не растут.

В глазах Сааны застывает вопрос.

– Тогда как она тут оказалась?

– Время от времени появляется рядом с речным порогом.

– Появляется? – спрашивает Саана, рассматривая белый цветок.

– Калла – подарок маленькой заблудшей душе, – продолжает тетя.

Теперь и Саане хорошо видно, что цветок ниоткуда не растет: кто-то аккуратно приставил его к береговому камню.

– Милая Хелена, – задумчиво произносит тетя, глядя на водные завихрения, темные и такие живые.

– Хелена? – Саана вся внимание.

– Да, та, что однажды была найдена мертвой в этих самых водах.

Экскурсию по Хартоле решено было завершить в одном местном заведении, хотя это был четверг накануне Юханнуса.

– Ну и дыра, – невольно вырывается у Сааны, когда они заходят внутрь.

– Ну, спасибо на добром слове, – вырастает из ниоткуда бармен, и Саане хочется сквозь землю провалиться. Ее слова предназначались для тетиных ушей, и ничьих иных.

Они берут себе напитки со льдом и пропихиваются к старенькому кожаному дивану в самом конце бара.

– Что может быть лучше освежающего летнего коктейля? – говорит Саана, и две кружки победно поднимаются в воздух.

– Точно, – смеется тетя и немного отхлебывает.

Льдинки позвякивают друг о друга в своей стеклянной тюрьме. Саана разрисовывает пальцем запотевшие бока кружки. Вечером они с тетей то и дело обсуждали рабочие авралы, увольнение и зародившуюся от всего этого хандру. Говорили о том, как работа в СМИ подчинила себе мысли Сааны и ее силы, задавила ее творческое начало.

– Иной раз я в ужасе от того, что понятия не имею, чем занималась бы. Жизнь будто обходит меня стороной: люди учатся, встречаются с кем-то, женятся, нянчат детей, ходят на любимую работу, копят какие-то баллы, берут кредиты, оформляют страховки, – в ужасе перечисляет Саана.

– Понятно, ну а ты?

– А у меня по жизни ни то ни се. На уме одна работа, где сплошной стресс – и было бы от чего! Фигня же всякая, по сути. Еще я ем пиццу – или мечтаю о ней, – невесело смеется Саана.

– Тебя послушать, так все просто обязаны проживать похожие друг на друга, усредненные жизни. Вот я, например, живу в свое удовольствие. Важно ощущать контроль. Ты контролируешь свою жизнь? – спрашивает тетя, вертя в руках кружку с коктейлем.

– Ну… – задумывается Саана и впадает в какое-то интеллектуальное оцепенение. Как безвольная амеба.

– Будешь бегать от ответственности, начнешь плыть по течению – тут же превратишься в пассивного наблюдателя, ротозея какого-то, – говорит тетя, глядя прямо перед собой. – Никогда не пускай все на самотек.

Огромное спасибо, дорогая Инкери. Мой список поводов для самоедства был бы неполон без строки «безответственность», думает Саана.

– И что, ты счастлива? – спрашивает она тетю. Саана то и дело возвращалась мыслями к жизни, которую тетя выбрала добровольно: ни детей, ни мужа – только творчество, садоводство, книги и путешествия.

– Само собой, – тетя не сомневается. – Моя жизнь – осознанный выбор. Я благодарна за каждый ее день, – уверенно подытоживает тетя, вызывая недоверчивый взгляд Сааны. Вот так просто? Взять и сказать кому-то, что ты счастлива?

– Наверное, мне сложно понять, к чему стоит стремиться. Сейчас слишком много возможностей, они парализуют меня, как буриданова осла, понимаешь? – объясняет Саана, краем глаза наблюдая за двумя местными старушенциями, буквально источающими флюиды любопытства.

– Какие твои годы, – задорно восклицает тетя, поднимая кружку. – Поприветствуем это лето! Оно прекрасно уже потому, что здесь моя любимая племянница.

Саана согласно кивает и проникается к тете еще большей теплотой. Уж если и есть за что благодарить жизнь, то однозначно за Инкери.