1947

«Мое присутствие заёмно. На тротуарах для меня места нет. Этот мир, где я внезапно очутилась, не ждал меня. Он был целостен без меня – и остается целостен, без меня. В этом мире меня нет, и я цепляюсь за него в мое отсутствие».

Подруга сказала ей, что в Чикаго ей надо повидать Нельсона Альгрена. Симона де Бовуар следует совету. Двадцатого февраля она впервые встречается с писателем Альгреном. Ему тридцать восемь, она годом старше.

Однажды вечером он показывает ей свой мир, окрестности Вест-Мэдисон-авеню, которые называет чикагской глубинкой. Холостяцкие общежития, ночлежки, грязные бары. В первом баре играет маленький ансамбль, женщины раздеваются и непристойно двигаются под табличкой, запрещающей танцы. Хромые, увечные, пьяные – все танцуют. Симона наблюдает, говорит: «Красиво».

Нельсон удивлен, но ему это по душе: «Вы, французы, способны видеть, что уродливое и красивое, смехотворное и трагичное, доброе и злое существуют параллельно. Американцы так не умеют. Для них есть только или-или».

Они идут дальше, в бар для черных, потом в еще один. Улицы пустынные, холодные, заснеженные, сиротливые. На обратном пути в такси они целуются.

На другой день де Бовуар и Альгрен бродят по бедным, замызганным польским кварталам, где он провел детство и значительную часть взрослой жизни. Снова ходят из бара в бар, мерзнут на холодном, пронизывающем ветру и согреваются водкой. Им не хочется разлучаться, но надо: у де Бовуар в этот вечер назначен ужин с двумя французами, которых она ненавидит, ведь вынуждена из-за них прервать прогулку с Нельсоном Альгреном. Наутро, перед отъездом из Чикаго, она звонит ему с вокзала, и разговор длится долго, до самого отхода поезда.

«Им придется выреза?ть трубку из моей ладони».

По дороге в Лос-Анджелес она решает непременно вернуться в Чикаго.

Нельсон Альгрен живет в халупе без ванной и холодильника, на узкой улочке, полной вонючих мусорных баков и выброшенных газет. Симона де Бовуар находит, что бедность освежает. Тревожит ее только боль. Если уже сейчас ей больно уехать от него, то что же будет, если они встретятся вновь?

В письме Симона задает Нельсону этот вопрос. Он отвечает: «Too bad for us if another separation will be difficult»[8 - Скверно для нас, если новая разлука окажется тяжкой (англ.).]. Возвращайся.

Исмаилия

Несложно перечислить то, что вызывает у Хасана аль-Банны отвращение. Сексуальная распущенность. Освобождение женщины. Демократия. Музыка. Танцы. Песни. Иностранное влияние.

Аль-Банна издавна ставит перед собою цель насаждать добро и предупреждать зло. Еще подростком в городе Аль-Махмудия он вместе с несколькими товарищами создает группу, задача которой – повысить мораль молитвами и бдениями. Однажды он идет по берегу Нила и видит вырезанную из дерева фигуру обнаженной женщины, как раз там, где матери поселка черпают воду. Видимо, корабельщики развлекались или пробовали воспроизвести женские формы, но юный Хасан аль-Банна полагает, что здесь нечто недозволенное и надо сообщить об этом властям. Сказано – сделано. Он сообщает в полицию, и в школе его ставят в пример.

Это правда? Так было на самом деле? В любом случае эта история сыграет важную роль в развитии ислама как политического движения: передаваемая из уст в уста легенда о молодом человеке, который не боится ни говорить правду, ни поправлять старших.

Двадцатилетний аль-Банна живет в одном из домов города Исмаилия. Помещения в самом низу снимают евреи, на первом этаже живут христиане, а он и его друзья – на самом верху: метафора развития монотеистических религий, так он это понимает. Позднее он создает организацию «Братья-мусульмане».

Нидерланды

Тюльпаны не цветут, сады опустели, все выкопано. А что людям было делать? Говорят, вареные тюльпанные луковицы вкусом напоминают каштаны, нежные и сладковатые, но если съешь больше четырех, отравишься.

Не пристало говорить после войны о национальных шрамах, скорее уж о национальном параличе. Поезда толком не ходят, поскольку нет паровозов. Нацисты отдали их Румынии. Вдобавок они демонтировали и значительные участки телефонной сети, так что теперь людям приходится пользоваться времянками, по крайней мере если они хорошо платят. Того, кто платит лучше всех, соединяют в первую очередь. Голландцам не разрешено также покупать большое количество тюльпанных луковиц, во всяком случае, для личного хозяйства. Рынок принадлежит только профессионалам, поскольку весь национальный цветочный резерв пойдет на экспорт в Америку. Сады так и стоят без цветов, запасы опустошены.

И никто даже слышать не желает слово «Германия», столь велико отвращение после оккупации. Новый закон объявляет 25 000 голландцев немецкого происхождения врагами народа и приговаривает к депортации, пусть даже они оказываются евреями, либералами или антифашистами.

Насилие идет хорошо протоптанной дорогой. Голландским немцам дается час, чтобы собрать все, что они смогут унести, но не более 50 килограммов, после чего их отправляют в следственные тюрьмы или в тюремные лагеря близ границы с Германией, вплоть до депортации. Дома и предприятия конфискуются в пользу государства. Операция «Черный тюльпан».

А затем облегчение? Очищение?

Ансбах, Южная Германия, американская зона

В Европе множество детей, чьи родители были расстреляны, отравлены газом, замучены, умерли от голода или холода. Дети остались живы, уцелели – оттого что их перекрашивали в блондинов, обеспечивали фальшивыми христианскими метриками, прятали в монастырях, опускали в ведрах в нужник, держали взаперти за стенами, на чердаках или в подполе, оттого что родители вытолкнули их в конец очереди, когда дожидались расстрела на дунайском причале.

Часть этих тысяч детей собрана во временных детских домах и приютах, остальные бродят разрозненными шайками, живут на улицах и в развалинах. Есть и такие, как Йосеф, у которых в войну уцелел и один из родителей.

Орды детей – они мечтают о собственной стране? Может быть. Так или иначе, куда-нибудь им надо уехать.

В старом санатории в Штрюте, километрах в пяти к северо-западу от Ансбаха, ЮНРРА[9 - ЮНРРА (UNRRA = United Nations Relief and Rehabilitation Administration) – Администрация ООН по вопросам помощи и послевоенного восстановления.] совместно с сионистским Еврейским агентством[10 - Еврейское агентство (Jewish Agency) – международная организация содействия переезду евреев в Палестину (1929–1951).] организует детский дом. Низкие белые постройки становятся временным пристанищем для детей-сирот из Восточной и Центральной Европы, ожидающих разрешения на выезд в Палестину.

Позади жилых построек расположен участок, где можно выращивать овощи. Есть там и главное здание для персонала ООН, и флигель, где разместится медпункт. Здесь истощенные дети будут получать питание, 3000 калорий ежедневно, а также посещать школу и дополнительные уроки древнееврейского языка и еврейской культуры.

Первая группа венгерских детей прибывает в штрютский лагерь в сопровождении представителей кибуцного движения «Ха-шомер Ха-цаир»[11 - «Ха-шомер Ха-цаир» – сионистская молодежная организация левой ориентации.]. Поначалу их руководители вообще отказываются иметь дело с ЮНРРА и с близлежащей военной базой, требуют полной самостоятельности. Местному персоналу лишь с большим трудом удается убедить их, что определенное сотрудничество пойдет на пользу здоровью детей, гигиене и образованию. ЮНРРА обещает быть связующим звеном с военной базой, которая сдает в аренду помещения, и никоим образом не воздействовать на политическую направленность движения. На несколько дней все более-менее успокаивается, пока сионисты не узнают, что в лагере ожидают приезда еще 220 детей из Венгрии. Тут вспыхивают протесты. Сионистское руководство не на шутку встревожено: прибывающая группа слишком велика, лагерь будет переполнен, начнутся эпидемии. Но хуже всего опасность дурного морального влияния. Новая группа научит дисциплинированных ребят из «Ха-шомер Ха-цаир» воровать, курить, отказываться от подчинения и отлынивать от работы.

Персонал ЮНРРА озабоченно пишет в нью-йоркскую штаб-квартиру. Ведет с кибуцным руководством долгие беседы о важности общей ответственности за проблему беженцев и о том, что нельзя отворачиваться ни от кого из детей-сирот. Все напрасно. Только узнав, что прибывающая группа тоже относится к кибуцному движению – правда, к соперничающей ветви «Ха-боним Дрор», не столь социалистической в смысле идеологии, но все же, – руководители социалистической «Ха-шомер Ха-цаир» примиряются с ситуацией.

Йосефу десять лет. Раньше его звали Дьёрдь, как и его отца. Но когда мать отдает его в сионистскую общину «Ха-боним Дрор», он получает новое имя – в знак нового будущего. Он уезжает из Будапешта, он на пути в Палестину, и лагерь детей-беженцев – промежуточная станция на этом пути.

Ехать далеко. Последний отрезок пути от баварского Айнринга Йосеф и все остальные сидят в кузове грузовика больше двенадцати часов. До места они добираются замерзшие и голодные, но, как докладывает персонал ЮНРРА, на удивление в хорошем настроении.

Благовоспитанные дети из «Ха-шомер Ха-цаир» встречают детей из «Ха-боним Дрор» песней. Ведут их в белые дома, показывают спальни, туалеты и столовую. Подают ужин, а потом моют посуду. Только в два часа ночи в спальнях гасят свет и все сироты, их кибуцные руководители и персонал ООН отходят ко сну.

Группа Йосефа приезжает из Будапешта одетая до невозможности плохо, башмаки буквально разваливаются, одежда с чужого плеча, на смену ничего нет. Только у нескольких есть чулки. Иных приходится держать в постели, пока их вещи не постирают и не починят. Зато они очень ценят гигиену. И по приезде первым делом спрашивают, нельзя ли помыться.

Когда через несколько дней в белые постройки Штрюта прибывает третья группа, сионистский лагерь уже полон. В общей сложности 290 детей, частью не старше двух лет. Треть детей – в возрасте около десяти лет, как Йосеф. Примерно 70 человек – от двенадцати до тринадцати, а большинство – от четырнадцати до шестнадцати. Главным образом из Венгрии, но есть и польские дети, а несколько даже из Югославии и России.

Все очень непросто. Два соперничающих сионистских движения требуют помещать больных детей в разные отделения – чтобы не заразились неправильной политической идеологией. Персонал ЮНРРА урезонивает, умасливает, и мало-помалу в зеленеющей немецкой провинции наступают довольно спокойные будни.

Итак, теперь он здесь, этот мальчик. Когда-то он был венгром, звался Дьёрдь и жил с мамой и папой в центре большого города Будапешта. Теперь он сионистский пионер Йосеф, учит древнееврейский, знает о важности сельского хозяйства и доброго товарищества. Посещает уроки чтения, письма и счета, а также пения, драматического искусства и рисования. В свободное время занимается боксом. Знакомится с американскими солдатами с базы в Ансбахе, которые приезжают на джипах и изредка позволяют ему сесть за руль. Ключа зажигания нет, мотор включается кнопкой. Все это очень интересно. Шмуэль, Пинхас, Дов, а еще Дина и Мирьям – его лучшие друзья. Все хорошо.

ЮНРРА отвечает в данном регионе за помощь еврейским беженцам и их реабилитацию, независимо от их политической деятельности. В документе под названием «Общие замечания и рекомендации касательно положения евреев в Центральной и Восточной Европе» один из сотрудников ООН подытоживает ситуацию. Европейских евреев можно разделить на две категории. Во-первых, это участники кибуцного движения. Они «хорошо организованы, преследуют один идеал и одну цель: свой дом, свой народ, Палестина. У них хорошие руководители, прекрасная дисциплина и высокий уровень коллективизма».

Во-вторых, те, у кого по-прежнему в крови гитлеровская отрава. «Они отказываются работать. Крадут. Занимаются сделками на черной бирже. Жизнь для них – вопрос каждодневного выживания. Их цель – отобрать все, что можно, у немцев и других врагов, в качестве минимальной платы за унижения, какие им довелось испытать. Когда разговариваешь с каждым по отдельности, они признают, что это самоубийственно, однако неизменно отвечают: „Когда я приеду в Палестину – или в США, или в Англию, – то стану совсем другим“».

Отчет констатирует, что именно с беженцами, разрушающими собственную личность, отравленными своим жизненным опытом, «должен работать самый лучший персонал, какой только может найти ЮНРРА, и относиться к ним надо с пониманием и симпатией, строго и деликатно. <…> Им нужно хорошее питание, хорошее жилье, по возможности в окружении друзей и родственников, а не бараки с соломенными тюфяками и деревянными нарами, которые изо дня в день будут напоминать им о мучениях в концлагерях». Зло надо изгонять добром.

Киев

Михаил был всего-навсего сержантом двадцати двух лет от роду, когда его вызвали к великому Жукову. Благодаря изобретению Михаила Красная армия могла точно подсчитывать число сделанных выстрелов. В награду и в знак высокой генеральской оценки Михаилу вручили наручные часы – а как же иначе?