Екатерина Арагонская. Истинная королева
– Это касается вашего исповедника брата Диего. Он относится ко мне с большим недоверием.
– Увы, он всегда считал, что вы добиваетесь его удаления от двора.
Последовала пауза.
– Я бы и впрямь этого хотел, ваше высочество, – сказал Карос. – Боюсь, он повредился умом.
– Лучше объясните, что вы имеете в виду.
– Брат Диего, что вполне естественно, имеет заметное влияние на ваше высочество, но делает все возможное, чтобы не позволить мне и другим получать аудиенции у вас. Становится все труднее видеться с вами; почти каждый раз он не пускает меня, говоря, что вы молитесь или не расположены к встрече. Ваши слуги боятся его. Они не смеют ему перечить, потому что знают: он может прогнать любого, если пожелает.
Екатерина слушала посла со все возрастающим недоверием.
– Превосходно, боюсь, вы так же повредились умом в отношении к брату Диего, как, очевидно, он – к вам. Мне бы хотелось, чтобы оба вы постарались примириться и стать друзьями. Дело дошло до такой точки, где я уже чувствую себя виноватой, если выкажу предпочтение одному из вас.
– Ваше высочество, вы не все знаете о брате Диего, я бы постыдился говорить о таких вещах. Но я в жизни не встречал более безнравственного человека.
Это было невыносимо.
– Вы наслушались сплетен! – наставительно оборвала его Екатерина. – Мне известно, что послы именно этим и занимаются, но, умоляю вас, будьте рассудительны. Я знаю, люди плохо отзываются о брате Диего, но это все ложь и зависть. Уверяю вас, он хороший человек, а вовсе не безнравственный.
У Кароса был такой вид, будто он ужасно хочет сказать больше, но Екатерина не собиралась и дальше выслушивать его жалобы. Монах исключительно верно служил ей и заслужил ее доверие.
– Вы говорили, есть еще какое-то дело, – твердо сказала она.
– Да, ваше высочество. – Последовала долгая пауза.
– Ну же?
– Я получил донесение от венецианского посла в Риме. Это вполне может оказаться безосновательным – вы знаете, как искажаются факты при передаче, – но в августе в папской курии распространились слухи. Думаю, вам нужно ознакомиться с этим.
Он вынул из-за пазухи письмо и передал его Екатерине, потом отступил назад.
Екатерина увидела печать с венецианским львом. Она быстро пробежала письмо глазами, потом перечитала еще раз – вслух и не могла поверить.
Король Англии намерен развестись со своей женой, потому что она не способна иметь детей, и жениться на дочери французского герцога де Бурбона. Говорят, он собирается аннулировать свой брак и получит от папы желаемое.
Екатерина заметила, что ее трясет. Она вернулась мыслями к тому прошлогоднему разговору с Генрихом, когда высказала свои опасения по поводу законности их брака. Тогда он уверял ее, что беспокоиться не о чем. Однако Екатерину пробрала дрожь. Неужели она сама возбудила в супруге сомнения?
Отчаянным усилием она постаралась сохранить спокойствие.
– Этого не может быть. Ясно, что эти слухи не имеют под собой никакого основания. Задолго до августа его милость знал, что я ношу для него ребенка. Он никогда не решился бы на развод со мной, особенно притом что оба мы молимся о даровании нам сына.
– Конечно нет, ваше высочество. Невозможно помыслить о том, чтобы в такой момент король затеял процесс и обратился к папе. Мы все молимся о рождении принца.
Екатерина была рада отделаться от Кароса. Мысли ее были в смятении. Возможно ли, что тогда, в июне, Генрих в озлоблении наговорил что-то такое, что было воспринято как желание отделаться от нее? В таком случае Уолси, конечно, ухватился бы за эту идею. Он всегда видел в ней соперницу и вполне мог придать более серьезное значение высказываниям своего повелителя. Неужели он прощупывал почву на предмет возможности аннулирования брака? Уолси был бы рад избавиться от нее по многим причинам. Она знала: за его внешним добронравием скрывается глубокая порочность, и потому недолюбливала его, и это было ему известно. Но не только в этом состояло дело.
Екатерине хотелось бы поделиться своими опасениями с Генрихом, но между ними только-только восстановилось хрупкое согласие, и она боялась все испортить. Генрих напоказ изъявлял заботу о ее благополучии, каждый день приходил к ней и справлялся о самочувствии, часто клал руку на ее живот, чтобы ощутить, как шевелится ребенок. Он снова стал оказывать ей знаки внимания и уважения как своей королеве. Однако Екатерина чувствовала, что супруг не простил ей измену отца. Бóльшую часть времени он охотился, проводя короткие ноябрьские дни в седле, а по вечерам играл, танцевал или любезничал с дамами, часто из ее свиты. Он всегда делал это, полагая флирт с фрейлинами своей рыцарской обязанностью, и Екатерина никогда не видела в этом беды. Но теперь почувствовала угрозу. На седьмом месяце беременности она не могла соперничать с молодыми женщинами, которые вились вокруг ее мужа – все грациозные лилии в полном цвету. Что ни говори, он был всего лишь мужчина, а в молодости все они охочи до чувственной любви. Устоять перед такими искушениями трудно, особенно учитывая то, что Генрих столько месяцев воздерживался от посещения ее ложа. Тем не менее давнишняя ссора из-за леди Гастингс научила ее: верность супруга сомнению лучше не подвергать, и большинство замужних фрейлин королевы придерживались мнения, что жены должны закрывать глаза на измены мужей. Так что лучше ей помалкивать и сохранять свое достоинство.
До рождения ребенка еще оставалось время, и Екатерина несколько раз в день опускалась на колени и молила Бога о сыне. Если у нее на руках появится наследник, она будет прощена и все снова станет хорошо.
А вот что произойдет, если и этот ребенок умрет, она не смела и думать.
Глава 15
1514–1515 годы
С уст придворных не сходило имя Бесси Блаунт. Очаровательная шестнадцатилетняя девушка, дальняя родственница лорда Маунтжоя, была одной из фрейлин королевы, и ничего удивительного, если окружающие отмечали ее красоту. В отличие от своих образованных родственников, Бесси не блистала умом, но, мягкая, добрая и покладистая, она привлекала всеобщую любовь.
Как оказалось, покладистой она была даже чересчур. Екатерина невольно ловила ухом перешептывания своих фрейлин, и в доносившихся до нее отрывочных фразах имя Бесси связывалось с королем. Осознание этого так ее потрясло, что она удалилась в свою спальню и села на кровать, дожидаясь, когда успокоится разбушевавшееся сердце. Королева взяла зеркало и посмотрела на свое отражение. Полная усталая женщина с печальными глазами. Стоит ли удивляться, что Генрих поглядывает на сторону?
Она пришла в такой ужас, что не способна была даже заплакать. Чем она сможет привлечь его на восьмом месяце беременности, измученная печалями и тревогами? Неужели ему не дороги воспоминания о пяти восхитительных годах, когда они были всем друг для друга? Нет, не мог он забыть, как сильно любил ее. И с Бесси Блаунт – это всего лишь флирт, мимолетная фантазия, чтобы отвлечься, пока ложе супруги для него под запретом.
Екатерина и сама не знала, сколько просидела так. Вечерние тени уже удлинились, когда она наконец встала, расправила покрывало на постели и задвинула шторы, даже не замечая, что выполняет обязанности слуг. Потом, исполненная решимости не дать сломить себя этому последнему испытанию, она призвала своих дам и приказала им обрядить себя в пышное платье, ибо собиралась этим вечером почтить двор своим присутствием. Должен был состояться ужин в зале для приемов, а потом музыка и танцы. Ради этого Екатерина облачится в дерзкие оттенки красного.
Она распорядилась, чтобы подготовили ванну, села в нее, застланную голландским полотном, на мягкие губки, и блаженствовала в ароматизированной травами воде, пока сестры Варгас растирали ее кастильским мылом.
– Я надену платье из алого бархата, у которого рукава с разрезами. Мария, принеси, пожалуйста, мой крест с жемчужиной и ожерелье из четырехлистников.
Мария настороженно посмотрела на нее:
– Принести ли вашей милости брошь для корсажа?
– Да, с вензелем Христа. И я хочу, чтобы волосы у меня были распушены на висках и заплетены на затылке. Принеси мою венецианскую шапочку, пожалуйста.
Екатерина понимала, что слишком блюдет свое достоинство, но не могла облегчить свою ношу и довериться хотя бы Марии. Сделай она это, потом было бы не унять слез.
Когда приготовления закончились, Екатерина осталась довольна своим видом. Платье имело низкий вырез и выгодно подчеркивало округлость живота. Она покусала губы, чтобы они стали краснее, слегка брызнула на себя дамасской розовой водой. Одобрительно улыбнулась дамам, которые должны были сопровождать ее, одетые в черно-белые платья.
Екатерина не сомневалась, что Генрих, поднимая ее из реверанса и целуя, находился под впечатлением.
– Кейт, вы прекрасно выглядите.
Впервые за долгие месяцы король назвал ее Кейт, и она посмела надеяться, что наконец-то будет прощена.
Они вместе сидели за столом и весело болтали. За ужином Бесси Блаунт не было, она появилась позже, когда придворные собрались в зале для приемов на танцы. Екатерина увидела ее на другой стороне зала в обществе Комптона, Элизабет Кэри и Брэндона, новоиспеченного герцога Саффолка. Они все смеялись, Саффолк явно нашел чем утешиться после разлуки с Марией. Герцогства и двух милых дев вполне хватило ему, чтобы развеять печаль.
Видя, как Бесси кокетничает с ним и Комптоном, Екатерина разуверилась, что Генрих мог иметь интерес к этой девице, по крайней мере серьезный. Один раз она заметила, как Комптон поманил Генриха к ним, но тот покачал головой и повернулся к Екатерине. Он просиживал рядом с ней каждый второй танец, а в промежутках приглашал спуститься на площадку всех замужних дам по очереди, полагая это долгом приличия. Ни разу Екатерина не заметила, чтобы он хотя бы взглянул в сторону Бесси.
Все в прошлом, сказала себе Екатерина. Так должно быть. Может, ничего вообще и не было.
Двумя днями позже Генрих пришел повидаться с Екатериной.
– Кейт, мне необходимо обсудить с вами одно серьезное дело. Некоторые ваши придворные приходили ко мне в слезах и жаловались, что ваш исповедник блудит с женщинами. Кто-нибудь говорил вам об этом?
– Брат Диего блудит? – переспросила Екатерина, отложив в сторону роскошный чепец, к которому пришивала подкладку. – Никогда в такое не поверю. Но мне известно, что некоторые из моих слуг завидуют его влиянию, и я не исключаю, что они могли все выдумать.
«Или Карос», – подумала она, но упоминать его не стала, чтобы не давать Генриху повода для дальнейшего недовольства Испанией.
– Не возражаете, если я сам его расспрошу? Ничто не должно затрагивать честь моей королевы.
– Конечно не возражаю, – согласилась Екатерина.
При этом она не сводила глаз с Бесси Блаунт: склонив светловолосую головку, та шила напрестольную пелену.
– Во что бы то ни стало расспросите его.
Королева кивком подозвала пажа и послала его за монахом.
Когда брат Диего услышал, какую напраслину на него возводят, его смуглое лицо побагровело от гнева.
– Я отрицаю это, сир! – прорычал исповедник.
– Тем самым вы, верно, намекаете, что к вам плохо относятся? – уточнил Генрих.
– Именно так. И если ко мне плохо относятся, то к королеве – и того хуже!
У Генриха вытянулось лицо, брови нахмурились. Опасался ли ее супруг, что монах сейчас отбросит осмотрительность и обвинит короля в блуде с Бесси Блаунт?
– Вам бы лучше объясниться, – сказал король, – и будьте осторожнее. Я не позволю вам бросать на кого-либо тень подозрения без достаточных причин.
Брат Диего смотрел на короля почти с ненавистью:
– Я имел в виду, ваша милость, что вам бы следовало получше присмотреться к моим обвинителям, прежде чем слушать их наветы. Я знаю, кто они и что они злятся на меня за отказ в отпущении грехов. Их следует удалить со службы ее милости. Одна из них клятвопреступница и изменница, у другой внебрачный сын, а третья ведет безнравственную жизнь.
– Значит, ничто вас не связывает ни с Томасиной Хаверфорд, ни с Сесилией Свон?
Екатерина вздрогнула от неожиданности. Король назвал имена ее прачек!
Брат Диего тоже опешил. И опроверг слова короля после слишком долгой паузы, чем и воспользовался Генрих.
– Ах, вы просто занимались с ними, наглец, так да или нет?
– Нет, сир, я ничего не делал! – огрызнулся монах.
– Я вам не верю и не допущу, чтобы честь моей королевы задевал хотя бы легкий намек на скандал. Вы уволены со службы и немедленно вернетесь в Испанию.
Екатерина собралась было протестовать, но брат Диего опередил ее:
– Ваша милость, это несправедливо. Девять лет я верно служил королеве. Ради нее я вынес много зла. Теперь, ваша милость, вы объявляете меня распутником. Клянусь святым Евангелием, это обвинение ложно! Никогда я не имел ничего общего ни с одной женщиной в вашем королевстве. Меня признали виновным, даже не выслушав! Оклеветавшие меня – мои враги, бесстыдные негодяи! И все же я желал бы забыть обо всех этих нападках и готов остаться в услужении у королевы, если вы хотите этого, но только при условии, что меня выслушают честные судьи.
Никто и никогда, Екатерина была в этом уверена, не говорил с Генрихом в такой снисходительной манере, и неудивительно, что король побагровел от ярости.
– Вы готовы? Вы желали бы забыть… Вы что же, подвергаете сомнению справедливость моих суждений? Я не честный судья? – Он едва не лопался от бешенства. – Убирайся! Во-о-он!
Брат Диего поклонился:
– Как будет угодно вашей милости. – Голос его дрогнул. – Где бы я ни оказался, я буду молиться, чтобы у вас родились сыновья. – Он отвесил поклон Екатерине. – Да пребудет с тобой Господь, дочь моя.
После этого исповедник ушел.
Генрих все еще кипел от гнева:
– Этот человек лжец, да к тому же еще и бабник!
– Если это правда, у вас не было другого выбора, кроме как прогнать его, – выдавила из себя Екатерина, пытаясь свыкнуться с разоблачением монаха.
– Это правда, – упорствовал Генрих. – Женщины, о которых шла речь, пожаловались, что он донимает их. Он фамильярничал с ними в исповедальне, пытался соблазнить их. Я не стану вдаваться в подробности.
За пределами королевской спальни Генрих стыдился обсуждать такие вещи.
Екатерина вспомнила те времена, до ее замужества, когда брат Диего прикасался к ней и она принимала это просто за попытку утешить. Заключалось ли в этих жестах нечто большее? Она с трудом могла заставить себя поверить в это, однако…
– Неужели я оказалась так глупа? – прошептала она после долгой паузы. – Значит, Франсиска была права и дон Луис тоже? Но я отказывалась принимать их доводы. Что же получается, я поступила с Франсиской несправедливо?
– Вы слишком исполнены добродетели, чтобы видеть зло, даже когда оно перед самым вашим носом, – произнес Генрих и умолк.
Думал ли он о другом зле, которого она не замечала, – об услужливой светловолосой деве? Но может быть – Екатерина надеялась на это, – она ошибается.
Генрих прочистил горло.
– Не корите себя, Кейт. Я предпочитаю, чтобы похоть не проникала даже в ваши мысли.
Король ушел, пообещав найти Екатерине нового исповедника. На сердце у нее было неспокойно. Она чувствовала себя виноватой, что не вступилась за брата Диего, а ведь он столько лет служил ей. Она даже не задала ему вопросов сама и не настояла на том, чтобы ему дали возможность объясниться. Генрих, несомненно, прав, и монах вел себя безнравственно. Но и она в этом деле выглядит не лучшим образом.
Раскаялся ли брат Диего в своих ужасных грехах? Если нет или если снова впадал в них, тогда у него мало надежд узреть Царствие Небесное. Священнику доверяют, и обманывать такое доверие – наихудший вид предательства. Но как же могла она так долго оставаться слепой к его порочности? Екатерине не давали покоя сомнения, чувство вины за то, что Генрих – и она сама – поступили с монахом не по совести. Но единственное, что она могла теперь сделать, – это дать брату Диего хорошие рекомендации к королю Фердинанду и отдать его должность Хорхе де Атеке. А еще надеяться, что отстранение послужит монаху уроком.
«Он верно служил мне все то время, что провел в Англии, и намного лучше, чем некоторые другие, старавшиеся для вида», – писала Екатерина отцу, чтобы Франсиска де Касерес не начала распространять свои наветы в Испании. Екатерина не хотела, чтобы Фердинанд подумал, будто она настолько глупа и недальновидна, что держала у себя на службе человека с дурными наклонностями. И она понимала, почему Генрих так поспешно устранил монаха. Малейшее дыхание скандала могло сказаться на ней, его королеве.
Все говорили, что это был несчастливый год. В отношениях между королем и королевой сохранялась натянутость, и Екатерина начинала сомневаться, что когда-нибудь они снова смогут, как прежде, дарить друг другу радость. Ребенок, которого она носила, должен был послужить к их сближению, но она все чаще предавалась раздумьям о потерянных детях и о боли, которую ей предстоит вынести, прежде чем этот младенец появится на свет. Уолси подорвал ее влияние на мужа. Англия была прикована кандалами к Франции, но, по крайней мере, письма Марии вселяли надежду. Судя по всему, она крутила и вертела своим дряхлым мужем как хотела. Екатерина же теперь осталась без исповедника, на которого всегда полагалась. Справедливо с ним поступили или нет, но для самой Екатерины это была тяжелая потеря в такое трудное время.
Об отце своей супруги, Фердинанде, Генрих упоминал не иначе как с презрением. А Фердинанд отзывался в письмах о Генрихе исключительно в уничижительном тоне. «Если кто-нибудь не наденет узду на этого жеребца, то с ним будет не сладить», – ярился он. Екатерина обнаружила, что ее преданность обоим грубо попрана. Когда Генрих пускался в яростные нападки на Фердинанда, он не прощал Екатерине ничего, и, выслушав порцию его крика вперемешку с проклятиями, она искала убежища в своей спальне и заливалась слезами. Однажды в ноябре она рыдала так долго, что из носа у нее весь вечер текла кровь.
На следующее утро начались схватки.
– Матерь Божья, еще слишком рано! – всхлипывала Екатерина.
Ее еще даже не перевели в особые покои.
Спешно вызванная акушерка строго сказала королеве:
– Если вы будете продолжать в том же духе, ваша милость, это не принесет пользы ни вам, ни ребенку. Перестаньте стенать. Я приняла уйму восьмимесячных детей, которые потом росли прекрасно.
Много часов Екатерина промучилась, молясь о том, чтобы все это оказалось не напрасно. Дай Бог, чтобы столь продолжительные родовые муки были свидетельством здоровья ребенка. Потом страдалица уже не могла больше рассуждать, ей показалось, что она попала в какой-то длинный темный туннель боли и ее единственной целью было избавиться от этой беспощадной пытки. Все кричали, чтобы она тужилась, но, кажется, не понимали, что она нуждается в их помощи. Пусть сделают что-нибудь, облегчат ее мучения. Только ощутив, как ее тело сильно скрутило и будто разорвало надвое, Екатерина вспомнила, что дает жизнь ребенку, и натужилась изо всех оставшихся сил. Вскоре возникло болезненно-жгучее ощущение, что-то влажное проскользнуло между ног, и младенец был извлечен.
Она слышала только тишину. Мария, сидевшая рядом с ее постелью, без чепца и с засученными рукавами, крепко держала ее за руку и качала головой.
– Что там? – хрипло спросила Екатерина.
– Мальчик, ваша милость, – ответила акушерка, перекладывая что-то на сундук в изножье кровати.
– Принц! – слабым голосом произнесла Екатерина. – Я родила принца!
Потом она осознала, что не слышала крика младенца. Постаралась приподняться и увидела на пеленке крошечное окровавленное тельце. Акушерка яростно растирала грудь младенца.
– Дайте мне воды, – задыхаясь, приказала она. – Это может оживить его.
Воду принесли, обильно обрызгали помятое синеватое личико ребенка. Он слабо кхекнул и больше не шевелился.
– Нет! – закричала Екатерина.
Крик перешел в долгий отчаянный вопль.
На этот раз Генрих был раздавлен и не мог скрыть своего отчаяния.
– Чем я заслужил это? – стенал он. – Чем прогневил Бога?
У Екатерины не было слов, чтобы успокоить или утешить его. Довериться она могла только Марии: каждую ночь после родов та просиживала у ее постели и говорила с ней о случившемся.
– Я и так уже была в немилости, – плакала Екатерина, – и теперь я знаю, что любовь короля ко мне умерла. Он продолжает считать меня виновной в предательстве моего отца, как он это называет, и я боюсь, что потерю сына он объяснит каким-нибудь изъяном во мне. Но я так ждала этого ребенка, жаждала родить его! Я так хотела, чтобы он жил!
– Я уверена, его милость понимает это. Вы оба пережили тяжелый удар, – сочувствовала Мария и сама при этом выглядела обезумевшей от горя.
– Бог, должно быть, любит меня, раз посылает такие страдания, – рыдала Екатерина.
Однажды поздно вечером Мария доверительно сообщила Екатерине, что влюблена в удивительного человека и тот хочет жениться на ней.
– Не могу поверить, что это наконец случилось! – сказала она Екатерине, и глаза ее засияли.
– И кто же этот счастливый джентльмен?
– Лорд Уиллоуби. Он хочет поговорить с вашей милостью.
Екатерина была немного знакома с Уиллоуби – светловолосым гигантом с приятными манерами и тысячей акров земли. Это будет достойная пара.
– С нетерпением жду встречи с ним, – проговорила Екатерина, стараясь принять довольный вид. – Я так счастлива за тебя, моя милая подруга. Ты заслуживаешь счастья.
Но радость Марии едва коснулась сердца Екатерины – так велико было ее собственное горе.
Пройдя церковное очищение, она была готова вернуться к придворной жизни. Но, посмотрев на себя в зеркало, увидела печальный призрак. Последняя беременность обезобразила ее: плотный лиф английского киртла уже не мог обеспечить прочную опору дряблой плоти, и фрейлинам пришлось изготовить испанский корсетvasquina, чтобы надевать его под сорочку и плотно зашнуровывать. Екатерина с болью сознавала, что рядом с Генрихом, который сиял зрелой красотой и был полон жизненной силы, она выглядит бледной тенью. Теперь Екатерина начала сокрушаться: ах, напрасно она выбирала себе фрейлин, обращая внимание на внешность, а не только на благородство происхождения. Больше они не дополняли ее, а подчеркивали недостатки: на их фоне она казалась старой.
Тем не менее Екатерина осознавала, что нужно набраться смелости, чтобы жить дальше. Они с Генрихом оба старались не выказывать горя и изображали счастливую пару. В Рождество Генрих устроил маскарад в Гринвиче, и Екатерина всем своим видом выражала, что ее это очень радует. Когда король привел лордов и леди в масках в ее покои, чтобы устроить танцы, показалось, будто вернулись прежние времена. Она от души поблагодарила супруга за такой усладительный вечер и даже поцеловала, удивляясь собственной смелости.
Генрих тут же поцеловал ее в ответ – это был настоящий, долгий поцелуй, и все присутствующие захлопали в ладоши. В эту ночь впервые за долгие месяцы он пришел к ней в спальню и был с ней нежен, даже страстен. На всю ночь Генрих не остался, но, когда он ушел, Екатерина лежала и думала, что его визит – это добрый знак. Они начинали все заново.
Сразу после Нового года пришло известие о смерти короля Людовика. Екатерина была мыслями с Марией: та овдовела, не пробыв замужем и трех месяцев. Судя по ее письмам, Людовик был любящим и снисходительным супругом, а потому Екатерина не знала, чувствовать ей облегчение или огорчаться за нее. Задумывалась она и о том, преодолела ли Мария свое увлечение Саффолком.
– Складывается впечатление, что она его заездила, – сказал Генрих.
Одетые в черное сообразно случаю, они обедали с Уолси в личных покоях короля.
– По общим отзывам, это был нехороший человек, – сказал Уолси, – да упокоит Господь его душу, – и перекрестился.
«Вот как? Вы же были его креатурой, – подумала Екатерина, – и, может быть, даже на жалованье».
– Этот новый король – кузен Людовика, Франциск Ангулемский… Что мы о нем знаем? – поинтересовался Генрих.
Екатерина почувствовала в нем внутреннее напряжение. В Генрихе уже взыграла ревность к своему неизвестному юному сопернику. Чего еще от него можно было ожидать, учитывая многолетнюю вражду Англии и Франции?
– Он еще не король, сир, – ответил ему Уолси. – Пока неизвестно, носит ли ребенка сестра ваша королева.
Глаза Генриха засветились.
– Английский король на французском троне! Это бы мне очень подошло! Она написала, что отправилась в уединение.
– Ее милость должна находиться в своих покоях сорок дней, за это время станет ясно,enceintre[12] она или нет.
– Дай Бог, чтобы да! – воскликнул Генрих.
– Аминь, – сказала Екатерина, – покончим с этим. Но мне жаль ее. Я слышала, во Франции покои овдовевшей королевы сплошь завешаны черным, даже окна. Она должна довольствоваться лишь светом свечей, носить белый траурный наряд и ни с кем не общаться, кроме своих фрейлин.