Екатерина Арагонская. Истинная королева

Екатерина видела, с какой завистью Генрих смотрел на показанную им роскошь. Было похоже, что их мысли совпадают. Однако, когда их в барке везли обратно в Гринвич, король был в приподнятом настроении и не подавал виду, что хоть немного завидует Уолси.

– Посещение Хэмптон-Корта заставило меня по-другому взглянуть на собственные жилища, – сказал он. – Многие из них требуют ремонта. Я намерен расширить и приукрасить Гринвич, Ричмонд и Элтем, и очень скоро они превзойдут великолепием Хэмптон-Корт.

Они высадились на берег уже в сумерках и шли по саду при свете факелов, которые несли за ними слуги. Потом из вечерней темноты раздался мужской голос, который пропел очень внятно, так что, несмотря на разговоры, все услышали:

Ты почему не идешь ко двору?Ко двору короля или к хэмптонскому?Двор короля, конечно, главнее,Но в Хэмптоне преосвященнее!

Раздался взрыв глумливого хохота, но Генрих был хмур. «Не может же он не слышать, что говорят об Уолси люди?» – подумала Екатерина. Однако по отстраненному виду короля можно было заключить, что он просто ничего не хочет знать.

Екатерина полагала, что Генрих будет рад принять свою сестру Маргариту Тюдор, королеву шотландцев, но, судя по всему, радости это ему не доставило. Разумеется, он обставил ее приезд пышно: сам отправился в Тоттенхэм встречать беглянку, взял с собой смирную верховую лошадь, которую послала для золовки Екатерина. Генрих сопровождал сестру, процессия двигалась по столице, при этом оба благосклонно принимали восторженные приветствия глазевшей на них толпы: король в расцвете сил и красоты и бедная, перенесшая много невзгод шотландская королева, вынужденная бежать из страны, ставшей для нее второй родиной, после того как местная знать лишила ее регентства. Вернувшись в Гринвич, Генрих воссоединился с двумя своими сестрами. Глядя, как они весело пируют и рассказывают друг другу о своей жизни за последний десяток лет, никто не догадался бы, что Генрих очень сердит на Маргариту.

– Ее место – рядом с мужем, – сказал он позже, когда они с Екатериной лежали в постели. – Да, я знаю, с ней плохо обходились в Шотландии, несправедливо лишили должности и отняли у нее сына-короля, – мой Бог, она беспрестанно жалуется на это. Но она сама настояла на поспешном браке с графом Ангусом. Знала, что лорды ненавидят его. Бог свидетель, это было худшее, что она могла сделать.

– Ее заключили в темницу, – заметила Екатерина. – Вынудили бежать в Англию, когда ей пришло время рожать. Удивительно, что она не потеряла ребенка.

– Да, и поэтому я должен оказать ей помощь, ведь нельзя же позволять им так обращаться с моей сестрой. Но я измучен ее многолетними жалобами. Вы не представляете, Кейт, что я вынес, и я не стану нагружать вас подробностями. А теперь мне придется мирить ее с шотландскими лордами. Как будто у меня своих забот мало!

Екатерине стало жаль Маргариту. Она понимала, что граф Ангус оставался со своей женой лишь до тех пор, пока та не родила от него ребенка, а потом умчался обратно в Шотландию в надежде обеспечить себе регентство. Дочуркой Маргариты и ее тезкой Екатерина восхищалась. Девочку поселили в Гринвиче в королевской детской и растили вместе с принцессой Марией. Генриху племянница, которая была на пять месяцев старше его собственной обожаемой дочери, тоже полюбилась. Он ласково называл ее Маргет. Кузины были похожи друг на дружку, и Екатерине нравилось представлять себе, что они уже подружились.

Много счастливых часов провела Екатерина со своими золовками – французской и шотландской королевами. У этих трех королев было много общего. Маргарита потеряла пятерых детей младенцами и прекрасно понимала, что выстрадала Екатерина. Все три познали большую любовь и недавно стали матерями. Екатерина, держа на коленях Марию, с завистью смотрела на «королеву Франции», которая с гордостью показывала всем своего новорожденного сына, названного в честь короля Генрихом.

Сестринская идиллия длилась недолго. «Королева Франции» не могла позволить себе задерживаться при дворе и должна была отправиться домой, а Маргарите Генрих предоставил Скотланд-Ярд – лондонский дворец королей Шотландии.

– Я не оставлю ее при дворе, чтобы она продолжала изводить меня своим нытьем! – заявил он.

Мария де Салинас тоже покидала двор. Получив права подданной английского короля, она собиралась выйти замуж за лорда Уиллоуби. Мария вся сияла, она с головой ушла в любовь, и Екатерина радовалась, что ее подруга наконец-то нашла себе достойную пару.

– Ох, я буду скучать по тебе, моя дорогая, – сказала она, обнимая на прощание свою наперсницу. – Ты так много пережила вместе со мной за прошедшие пятнадцать лет.

– Я тоже буду скучать по вас, ваше высочество, – со слезами на глазах ответила Мария, – но мы можем навещать друг друга. Я буду приезжать ко двору как можно чаще, и надеюсь, ваша милость посетит нас в нашем новом доме в Линкольншире.

Король подарил супругам на свадьбу замок Гримсторп.

– Охотно! – согласилась Екатерина. – Лорд Уиллоуби! – (Крупный, представительный мужчина с добрыми глазами выступил вперед и поклонился.) – Я знаю, вас не нужно просить хорошо заботиться о моей Марии, вы и так будете это делать, но я прошу вас иногда отпускать ее ко мне. Она была моим верным другом.

– Мадам, для меня будет большим удовольствием привозить Марию ко двору, когда бы вы ни пожелали этого, – ответил добряк Уиллоуби.

После множества поцелуев и объятий они уехали, и Екатерина почувствовала себя брошенной. Но по крайней мере, Мария была счастлива со своим Уильямом.

К счастью, у Екатерины оставались малышка Мария, которая занимала все ее мысли, а также Маргарет Поул и Мод Парр – они должны были заменить уехавшую. Мод теперь имела постоянное жилище при дворе и проводила время частью здесь, а частью – в доме мужа на Стрэнде, где следила за воспитанием детей. Генрих вернул Маргарет Поул графство Солсбери, которое было образовано стараниями ее благородных предков. С улучшением положения матери умный и весьма одаренный сын Маргарет Реджинальд был избавлен от печальной участи влачить жалкое существование в аббатстве Сион. Одаренный особым покровительством Генриха, он теперь обучался в Оксфорде за счет короля. Екатерина подозревала, что ее супруг, как и она сама, чувствует потребность загладить вину перед семейством Поул за те незаслуженные горести, которые им пришлось пережить в прошлом, хотя он никогда не признался бы в этом.

Король всегда хвалил Маргарет Поул.

– Она самая праведная женщина в Англии! – говорил он. – Я знаю всего нескольких леди, столь же набожных и ученых, и одна из них – вы, Кейт!

Генриха не беспокоило, что новоиспеченная леди Солсбери принадлежала к древнему королевскому роду, потому что ее преданность монарху была всем известна.

Екатерина любила проводить время с Маргарет за разговорами о детях. Старшая по возрасту и более опытная женщина давала советы, когда Екатерина нуждалась в них, и даже Генрих с упоением слушал ее.

– Я всегда считала, что не стоит кормить грудью до двух лет, – сказала Маргарет однажды утром. На улице было холодно, осень оставила на листьях деревьев ржаво-красный налет. Они втроем стояли в королевской детской, Екатерина держала на руках Марию и целовала ее пушистую рыжую головку. – Пока вашей милости не стоит беспокоиться об этом! Но какая же милая, сладкая крошка моя крестница!

– Она воистину наше благословение, – сказала Екатерина, крепко обнимая малышку.

Леди Брайан, по-матерински заботливая гувернантка Марии, поймала ее взгляд и с улыбкой кивнула:

– Это и правда так, ваша милость. С ней никаких хлопот – такой принцессой можно гордиться.

Генрих взял Марию из рук матери и поднял ее высоко в воздух, отчего девочка радостно завизжала.

– Эта малышка вчера проявила себя как нельзя лучше, – сообщил король. – Когда я показывал ее венецианскому послу и тот поцеловал ей ручку, она вела себя по-королевски. Я сказал ему, что она никогда не плачет.

– Это правда, сэр, – заметила леди Брайан. – Это самый довольный ребенок, какого я когда-либо видела.

– Она посмотрела на органиста и сказала: «Поп! Поп!» – поделился новостью Генрих. – Правда, моя маленькая леди?

Мария засмеялась, показывая три новых жемчужных зубика.

– Леди Брайан, вы воспитываете ее очень хорошо, – похвалила гувернантку Екатерина.

– При таких родителях у нее наследственная грация. Радостно видеть, как она любит своего отца, – сказала наставница. – Каждый раз, завидев его милость, она подскакивает у меня на коленях.

– Бог не мог послать нам лучшего ребенка, – заявил Генрих, передавая Марию Маргарет Поул, к которой маленькая девочка очень быстро привязалась.

Позже, когда Генрих ушел и Екатерина прогуливалась с Маргарет по осеннему саду, та делилась с ней планами относительно замка Уорблингтон. Королева была задумчива: она размышляла обо всех своих невыживших детях. Какими бы они были? Екатерина помимо воли представила себе, как они носятся по аллеям, возятся в беседках, радуя сердце матери, здоровые и счастливые наследники английского престола.

– Если Бог пошлет нам сына, я буду совершенно счастлива, – сказала она.

– Ваша милость молоды. У вас еще много времени.

– Вы счастливица, Маргарет. У вас было пятеро сыновей и дочь, когда вам еще не исполнилось тридцати. Мне уже тридцать, и у меня всего одна дочь.

– Запаситесь терпением и молитесь, мадам. Я уверена, ваши молитвы будут услышаны.

И тут у Екатерины зародилась идея. Она знала о недоверии Генриха к своим родственникам Плантагенетам. По примеру отца он рассматривал их как угрозу своей безопасности на троне, боялся заговоров с их стороны.

– Некоторые из них больше всего на свете хотят восстановления дома Йорков, – однажды поведал он супруге. – Считают нас, Тюдоров, узурпаторами. Они забыли, что мой отец женился на законной наследнице дома Йорков. Говорю вам, Кейт, я не потерплю никаких притязаний на мою корону!

Три года назад именно за такое преступление он казнил своего кузена Эдмунда де ла Поля, предыдущего герцога Саффолка. Тем не менее за границей скрывался отправленный в изгнание брат де ла Поля, Ричард, которому нравилось называть себя Белая Роза. Генрих был уверен, что в позапрошлом году он пытался вторгнуться в Англию из Бретани, хотя было заявлено, что целью вторжения являлась защита герцогства.

– Я слежу за ним, – рычал Генрих, – и не удивлюсь, если этот лис, король Франциск, предложил ему поддержку лишь для того, чтобы подразнить меня, как делал Людовик!

За прошедшие годы были обезврежены несколько других соперников короля, а их дети еще не доросли до того, чтобы представлять угрозу. Но когда они повзрослеют, то могут свернуть на ту же дорожку…

Екатерина размышляла. Ей представлялось, что есть способ покончить с этим соперничеством – лучший, чем все придуманные доселе.

– Маргарет, – сказала она однажды, отрываясь от вышивания, – вам не кажется, что брак Реджинальда с принцессой гармонично свяжет старую королевскую линию с новой? Это будет похоже на союз между родителями короля – объединение Ланкастеров и Йорков, а оно положило конец гражданской войне. Узы между домами Тюдоров и Плантагенетов укрепятся, и наши семьи свяжет вечная любовь.

Маргарет смотрела на королеву, и на ее продолговатом бледном лице отображалось движение чувств.

– Знаете, мадам, – сказала она, расплываясь в улыбке, – иногда я думаю, что лучше бы заниматься политикой предоставили нам, женщинам!

Рассвет майского дня 1517 года выдался золотисто-розовым, что предвещало прекрасную погоду. Дворцовые слуги были на ногах уже несколько часов, готовясь к дневным торжествам. Генрих выбрал место в парке Элтема, откуда открывался впечатляющий вид на Лондон, и там под деревьями были накрыты столы для королевского пикника. Неподалеку на поросшей вереском пустоши мирно паслись олени с молодым выводком; сегодня охотники их не потревожат.

Екатерина сидела в мягком кресле, зажав в руке письмо лорда Уиллоуби. Она была рада за Марию, с трепетом читала, какие у нее новости, но отчаянно завидовала ей и ненавидела себя за это. Потому что Мария родила своего первого ребенка – здорового сына, которого они с Уильямом, разумеется, назвали в честь короля. Лорд Уиллоуби спросил, не соблаговолят ли их милости оказать им честь быть восприемниками дитяти. О, конечно, конечно, они соблаговолят, и Екатерина собралась отправить своего священника Хорхе де Атеку, назначенного Генрихом епископом Лландаффа, провести обряд крещения. И все же она не могла удержаться и не сравнивать себя со счастливицей Марией. Казалось несправедливым, что ее подруга с такой легкостью и так скоро родила сына, а все сыновья самой Екатерины умерли. О чем только думает Господь?

Генрих повернулся к ней:

– Очнитесь, Кейт! Отведайте вот этого пирога. Он восхитителен!

Генрих жевал с очень довольным видом и сам наполнил тарелку Екатерины, не понимая, какие противоречивые чувства ее взволновали. Стоит ли сообщать ему новости Марии? Не хотелось портить его жизнерадостное настроение.

Они только что покончили со второй переменой блюд и им заново наполнили кубки, когда Екатерина краем глаза заметила, как к ним мчится Уолси, похожий на галеон под алыми парусами. За ним по пятам семенили несколько личных помощников.

– Ваша милость, – задыхаясь, возгласил кардинал, как только оказался в пределах слышимости, – в городе беспорядки! Подмастерья ополчились на иностранцев.

Генрих вскочил на ноги. За миг до этого он смеялся, но сейчас его лицо стало мрачнее тучи.

– Боже, как они смеют?! Годами я поощрял иностранных купцов, чтобы они селились в Лондоне, и следил, чтобы их здесь привечали.

– Да, сэр, и они процветали. Многие из них – соотечественники ее милости. – Уолси коротко кивнул в сторону Екатерины.

– И Англия от этого процветала, – сказал Генрих, пылая от гнева. – Как смеют эти негодяи нападать на тех, кто находится под моим покровительством!

– Сэр, многие возмущены. Люди не любят иностранцев, считают, что те отнимают у них работу. Но кто бы ни был прав, мы должны действовать. Шайки подмастерьев орудуют на улицах, и я опасаюсь за безопасность наших иностранных гостей.

– Я сейчас же отправлюсь в город, – заявил Генрих. – Пошлите вперед моих стражников и скажите, чтобы они усмирили бунтовщиков как можно скорее.

Уолси удалился. Генрих поспешил вернуться во дворец вместе с Екатериной и придворными, а оттуда неистовым галопом умчался в Лондон.

На следующий день Екатерина получила известие, что бунты подавлены и орды подмастерьев согнаны в Вестминстер-Холл, где они ожидают королевского правосудия. Ей надлежало немедленно сесть на барку и отправиться туда.

По прибытии Екатерину провели на высокий помост в просторном, но переполненном людьми зале. Однажды она уже была здесь – во время коронационного пира. Генрих сидел на троне, сбоку от него с видом повелителя восседал Уолси. С суровым лицом супруг поцеловал Екатерину и пригласил ее занять место рядом с ним. Она посмотрела вниз. Перед ней стояло множество молодых мужчин, у каждого на шее была удавка. Их испуганные лица, все до одного, были с мольбой обращены к королю, имевшему вид грозный и неумолимый.

Генрих склонился к Екатерине:

– Мир должен увидеть, что я тверд в решимости отомстить за оскорбления, нанесенные нашим иностранным гостям, а потому намерен учинить жестокую расправу. Мне желательно ваше присутствие, Кейт, чтобы вы засвидетельствовали, как свершится правосудие, потому что некоторые жертвы – ваши земляки. Но вы можете почувствовать, что где-то позволительно проявить милосердие. – Он приподнял бровь, глядя на нее. – Я оставляю это на ваше усмотрение.

Екатерина мигом сообразила, что от нее требуется. Она должна дать возможность королю умерить суровость милостью. Его слава строгого судьи не пострадает, если она будет молить его о снисхождении к кому-то.

Стальным голосом Генрих обратился к пленникам:

– Вы повинны в самом гнусном и постыдном преступлении против честных людей, которых я взял под защиту как гостей моего королевства. Какой иностранный купец решится рисковать своим делом и приедет в Лондон после этого ужасного майского дня? Они должны быть уверены, что Лондон – безопасное место и горожане примут их радушно. Поднявшие на них руку глумились над моим покровительством, и на их примере я покажу, что значит быть под покровительством короля. Я приговариваю всех вас к казни через повешение.

На лицах подмастерьев, по большей части людей молодых, отобразился ужас. Откуда-то сзади, из глубины просторного зала, раздались жалобные рыдания и причитания.

– Мы распорядились, чтобы матери и сестры виновных в преступлении явились сюда и слышали мой приговор, – провозгласил Генрих.

Некоторые из подмастерьев и сами уже плакали.

– О несчастные! – вздохнула Екатерина.

Будучи сама матерью, она могла представить себе, что чувствовали эти женщины. Как ужасно терять сыновей, совсем юных, и таким постыдным образом! Некоторые из осужденных, казалось, еще не доросли до того, чтобы бриться.

Екатерина понимала, чего ждет от нее Генрих, но она в любом случае сделала бы это, а потому встала со своего места, опустилась перед королем на колени и воздела сцепленные в мольбе руки. Из глаз ее непроизвольно полились слезы.

– Сир, – умоляющим тоном произнесла Екатерина, – ради меня и ради этих несчастных женщин, которые вот-вот потеряют своих сыновей, я прошу вас, пощадите подмастерьев.

К ее удивлению, Уолси тоже неуклюже преклонил колени.

– Позвольте мне прибавить свою мольбу к просьбе ее милости, – обратился он к королю.

Екатерина не могла отделаться от мысли, что это был обдуманный шаг, предпринятый ради повышения своей – и Генриха – популярности в народе.

Создалось впечатление, что вздохи и стоны стоявших в зале несчастных вмиг выжидательно смолкли. Генрих в раздумье смотрел на двоих коленопреклоненных просителей у его ног. Екатерина молилась, чтобы он проявил человеколюбие; конечно, он не упустит возможности завоевать любовь своих подданных.

Глаза короля подобрели, как только он остановил взгляд на Екатерине.

– Ни в чем не могу отказать вам, – произнес он, потом повернулся к Уолси. – Ваши молитвы услышаны, мой верный советник. – Король поднялся. Его голос зазвучал колокольным звоном. – Все прощены и освобождены. Вы, молодые люди, можете благодарить королеву и кардинала за спасение ваших жизней.

Раздались радостные крики, подмастерья скидывали с шей удавки, подбрасывали их в воздух и проталкивались сквозь толпу к своим родным. Раскаты смеха и возгласы ликования эхом разносились по сводчатому залу, и отовсюду слышались молитвы за добрую королеву, мягкая просьба которой возобладала над гневом короля. Екатерина слышала, что говорят люди, и была глубоко тронута.

Генрих стоял подбоченясь и с широкой улыбкой наблюдал за сценой, которая разыгрывалась внизу.

– Вы хорошо сделали свое дело, Кейт, – сказал он. – И вы, Томас, тоже. – Король поднял руку, отвечая на приветственные крики в свой адрес. Мало что любил он больше, чем выражение любви поданных. – Теперь все довольны, и никто не пострадал.

Екатерина была вынуждена признать: в деле управления государством ее супруг достиг немалого искусства.

Вскоре после этого Екатерина с некоторым облегчением распрощалась с Маргаритой Тюдор и ее маленькой дочкой. Они уже около года жили в Скотланд-Ярде на содержании у Генриха. Муж Маргарет, граф Ангус, к огорчению супруги, отказался воссоединиться со своим семейством и обнаружил корыстные мотивы женитьбы, присвоив себе ее ренту в Шотландии. С тех пор Маргарита только и делала, что причитала и жаловалась, и даже Екатерина, сочувствуя несчастной, устала от этого.

Генрих заключил новое перемирие с Шотландией, что давало Маргарите надежду на восстановление регентства и опеки над юным королем Яковом и позволяло Генриху наконец отправить ее домой. Генрих с не делающей ему чести поспешностью назначил герцога Шрусбери сопровождать королеву Маргариту на север. Прощание брата с сестрой было натянутым. Когда кавалькада удалилась по Большой северной дороге и скрылась из виду, Генрих повернулся к Екатерине и испустил долгий вздох.

– Слава Богу! – тихо произнес он. – Если еще когда-нибудь пойдут разговоры о том, что она снова здесь появится, мне придется быстро спланировать кампанию во Франции!

Глава 17

1517–1518 годы

– Кейт, мы должны немедленно покинуть Лондон! – сказал Генрих, дико вращая глазами. – Я сейчас узнал, что в городе появился первый больной потницей.

Екатерина сразу подумала о Марии в детской в Ричмонде. Она слышала об эпидемии потницы, которая поразила Англию в тот год, когда отец Генриха заполучил корону, но это было давно. Враги почившего короля считали это Божьей карой, ведь тогда умерли тысячи людей.

Для человека храброго почти во всех отношениях Генрих чрезмерно страшился болезней и смерти. Они ужасали его и вызывали в нем отвращение. Екатерина потеряла счет случаям, когда он показывал ей какое-нибудь пятно или сыпь на своем теле и спрашивал, не думает ли она, что это симптом какого-нибудь ужасного недуга. Если он подхватывал простуду, то лечил ее как серьезное заболевание. А находиться в обществе человека, пораженного какими-нибудь язвами или болячками, и вовсе не мог.

Екатерина задумалась, не внушили ли Генриху этот страх смерть Артура и последовавшая вскоре кончина матери. Она предполагала, что эта боязнь лишь усиливалась скорбным осознанием того, что в случае смерти у него не останется наследника. Но Екатерина была уверена: ее супруга приводила в панику не только возможность гражданской войны. Это было нечто гораздо более личное.

Она помнила, как Генрих убегал от чумы, которая навещала Лондон почти каждое лето и процветала на грязных узких улочках. Не раз наблюдала, как он, чтобы избежать заражения, прятался в каком-нибудь удаленном доме с несколькими слугами. «Чума, – часто говаривал Генрих, – не имеет почтения к личностям, и я должен беречь себя». И все же Екатерина еще ни разу не видела своего мужа таким испуганным, как сейчас. Он рассеянно привлек ее к себе. Он дрожал.

– Потница смертельна, – бормотал Генрих, – она гораздо хуже чумы. Кейт, нам повезло, что на нашем веку еще не случалось вспышек этой болезни, но я слышал о ней ужасные вещи. – Король повернулся к своим трепещущим докторам. – Доктор Чемберс знает, как она опасна.

– В самом деле, ваша милость. Это отвратительное заболевание и страшное, потому что человек может быть здоров за обедом и отправляется в мир иной к ужину.

– Большинство заразившихся умирают, – мрачно произнес Генрих.

– К тому же болезнь крайне заразна, – добавил доктор, – и распространяется с ужасающей скоростью. Ваша милость поступает мудро, удаляясь из Лондона.

– Но что происходит с теми, кто заражается? – поинтересовалась Екатерина, продолжая беспокоиться о Марии.

– Мадам, болезнь начинается с оцепенения, дрожи, головной боли, иногда головокружения. Больной испытывает сильный упадок сил. Через один-три часа развивается обильное потоотделение, пульс учащается, и эти симптомы продолжают усиливаться, пока не наступает кризис.

Екатерина вздрогнула:

– Принцесса в безопасности?

– Я распорядился, чтобы при первом же сообщении о заболевшем ближе пяти миль ее тут же перевезли в другое место, – отозвался Генрих. Он оставил Екатерину и взволнованно закричал ее фрейлинам: – Собирайтесь! Немедленно! Мы уезжаем в деревню!

Екатерина поспешила написать записку Маргарет, леди Брайан, которая отвечала за детский двор Марии, приказывая ей принять строжайшие меры предосторожности.

– Проследите, чтобы это отправили в Ричмонд немедленно! – велела она одному из конюших, сунув ему в руку письмо, а сама спешно вышла из своих апартаментов.

На крытой галерее у входа их ожидал Уолси, чтобы попрощаться. В детстве он переболел потницей и выздоровел, поэтому был невосприимчив к болезни, а значит, мог остаться в столице и заниматься делами.

– Объявите всем без исключения, чтобы ни при каких обстоятельствах ни один человек, бывший с больными потницей, не приближался к нам, – распорядился Генрих.

Потом вскочил на ожидавшего его скакуна – и был таков. Екатерине показалось, что они упаковали вещи и тронулись в путь за десять минут.

Через несколько часов, погоняя лошадей и выжимая из них все возможное, они прибыли во дворец Уокинг, который практически не использовался с того времени, когда им владела бабушка Генриха, леди Маргарет. Как только копыта простучали по подъемному мосту, Генрих заперся в наскоро приготовленных для него комнатах и стал придумывать профилактические средства против потницы. Он хорошо знал медицину и с удовольствием готовил для себя лекарства.

Екатерина оставила его заниматься этим, ни на миг не надеясь, что придуманные им зелья помогут в борьбе с этой смертельной напастью. Голова у нее раскалывалась весь день, что вызывало немалые опасения, а потому королева удалилась в свои покои полежать и отдохнуть. Уснуть ей не удавалось. Она тревожилась за малышку Марию и хотела быть с ней. И еще молилась, чтобы утихла головная боль, но напрасно. Когда Генрих пришел в ее комнаты ужинать, она слишком плохо себя чувствовала, чтобы разделить с ним трапезу, и начинала все сильнее беспокоиться. Услышав, что супруг спешно покинул ее покои, Екатерина не удивилась.