№ 16

Миссис Бьюдон взяла поднос и, тяжело ступая, вышла из комнаты.

Легкий пар поднимался над тарелками. Джейн Оутс ела, не чувствуя вкуса: она обожгла рот бульоном, и теперь рыбный пирог лежал на языке, словно вата. Бьюдоны представляли собой еще более жалкое зрелище. Джейн не слышала, о чем говорят, она вообще перестала слышать. Когда ленч подходил к концу, она почувствовала слабость и уронила голову на руки. Максимилиан налил себе стакан воды. Солнце покинуло сразу же потухшую террасу дома напротив, вслед за ним из северной комнаты ушли тени. Кто-то встал из-за стола; Джейн приподняла голову, и Максимилиан сказал:

– Нэнси пошла приготовить кофе.

– Здесь слишком яркое солнце.

– Самое мучительное время дня, – согласился Максимилиан.

Джейн осмотрелась. Они сидели спиной к полкам с книгами, залитым ровным светом угасающего дня. Она взглянула вверх, на трещины, пересекающие потолок, и на связку шаров – воздух уже вышел из них, и они сморщились, как сухие виноградины.

– Откуда здесь эти шары?

– Их продавал человек на улице, он все ходил взад и вперед, вот я и купил у него все шары.

– Как великодушно.

– Я подумал, мой долг – сделать это, – Максимилиан закинул руку за спинку кресла; он отвернулся от Джейн, в его резком движении было что-то безумное.

– Мистер Бьюдон, вам не надо разговаривать.

– Но ведь наша первая встреча никогда не повторится. Мы больше никогда не будем вот так сидеть и говорить, не отдавая себе отчета в собственных словах.

У Джейн в ушах звенели птичьи голоса и шумел водопад; вошла миссис Бьюдон с подносом и стала разливать кофе; она что-то говорила, но Джейн только улыбалась и не слушала ее.

– Максимилиан, твой кофе остыл. Что ты крутишься, от солнца все равно не спрячешься. Лучше поди ляг. Мисс Оутс простит тебя.

– Мисс Оутс посидит со мной и почитает свои стихи.

– Что ж, почитайте, мисс Оутс, но ему нельзя разговаривать. Когда он заснет, можете тихонько уйти. Мне тоже лучше подняться к себе и лечь.

Максимилиан прошел в другую комнату и лег на диван. Миссис Бьюдон укрыла ему ноги пледом; вскоре от пледа потянуло горячим запахом шерсти, прогревшейся в тепле газовой печки. Наверху послышались шаги миссис Бьюдон; заскрипела пружина – она легла. Максимилиан сплел пальцы и прикрыл ими глаза. Джейн взяла папку и села на скамеечку; подперев щеку, облокотилась на столик для пишущей машинки. Их больше не томило по-зимнему холодное солнце; его косые лучи падали на сад, на ветви деревьев. Джейн и не подозревала, что знает свои стихи наизусть, но теперь, словно под гипнозом, слышала, как произносит их. Ей стало страшно: что сейчас произойдет? Что-то надвигалось на нее из сумрака комнаты; она не могла понять, что это с ней, и ей снова сделалось страшно. Джейн замолкала, и тишина обволакивала их, рождая неизъяснимую тревогу. Казалось, где-то в городе остановились огромные часы.

Джейн сидела опустив глаза, будто читала, но вот, сделав паузу, взглянула на Максимилиана, на его суровое лицо, приподнятое на подлокотнике дивана, на сплетенные пальцы, закрывающие глаза. Вдруг он сказал: «Довольно». Она смолкла на полуслове.

– Как вы прекрасны!

– Но вы же не видите меня!

– Я помню, как вы стояли в лучах солнца. Такая же больная, как и я. Должно быть, вы – та прелестная соседка. Это вы вчера играли на рояле.

– Вчера я лежала больная в постели.

– Все равно это вы играли вчера на рояле. Подойдите ко мне, Джейн.

Джейн уронила стихи на пол и опустилась на колени около дивана. Максимилиан открыл глаза, потом схватил ее за запястья, прижал пальцы к своим вискам.

– Пламя и боль, – проговорил он. – Вы дарите мне музыку. А вы, что слышите вы?

– Шум водопада, – она чувствовала, как у него под ладонью бьется тонкая жилка на ее руке. – Так нам станет совсем худо. – Он закрыл глаза, она смотрела на его лицо. – Если бы у меня были прохладные руки!

– Тогда бы вы ушли. Пройдет болезнь, и я потеряю вас, – говорил он, прижимая ее пальцы к вискам. – Все исчезнет, как этот дом. И следа не останется. Некуда будет возвращаться. – Он резко отпустил ее руки. – Но я и не хочу, чтобы вы возвращались.

– Почему?

– Скоро поймете.

– А мои стихи…

– Унесите их. Сожгите. Вы обманываете сами себя.

– А вы?

– Я человек конченый. Вы еще не понимаете. Истина открывается нам только в болезни – музыка, которую я слышу, водопад, который слышите вы. Ваш образ передо мной, такой близкий. Мы носим вечность в душе – это тайна, которой мы никогда, никогда не должны изменять. Взгляните, что сделало со мной время, как оно предало меня. Никому не рассказывайте обо мне.

– Но вы же похвалили мою книгу, – сказала она взволнованно и поднялась.

– Мне надо на что-то жить. Мог ли я написать в газете: «Лучше бы она отсекла себе руку, но не бралась за перо»?!

– Разве мы не должны верить друг в друга?

– Подойдите сюда. Положите голову рядом. – Максимилиан отодвинулся к спинке дивана, и Джейн, присев на корточки, опустила голову на освободившееся место. Голос Максимилиана звучал все глуше, веки сомкнулись. – Прелестная соседка, – бормотал он, – прелестный смятенный друг.

– Но Шекспир…

– Спите, Джейн, все пустое, спите.

Миссис Бьюдон проснулась и отправилась на кухню приготовить чай. Она поставила чайник на огонь, затем прошла в комнату, зажгла свет и увидела, что Джейн и Бьюдон спят, прижавшись друг к другу лбами: он лежал на диване, она, изогнувшись, стояла рядом на коленях. Они были похожи на самоубийц. В комнате пахло теплой шерстью. Миссис Бьюдон задернула шторы, наклонилась к Джейн и легонько тронула ее за плечо:

– Пора пить чай.

Джейн очнулась; миссис Бьюдон подала ей руку, помогая встать. Максимилиан тяжело дышал во сне.

– Мне пора уходить.

– Сначала выпьем горячего чая. У вас совсем скверный вид. Он будет спать, – сказала она, даже не взглянув на диван, – и вы сможете уйти, когда захотите.

Женщины тихо беседовали в гостиной за чаем, стараясь не разбудить Максимилиана. Ради собственного покоя им не хотелось его будить. Из того, как миссис Бьюдон говорила о муже, Джейн поняла, что он вызывает в ней угрюмую, безрадостную, не согретую любовью жалость верной жены. Весь ее понурый вид говорил, что она смирилась со своей участью – быть женой несостоявшегося человека. Должно быть, ее замужество было ошибкой молодости.

В голосе миссис Бьюдон звучала доброжелательность, от которой Джейн охватила щемящая тоска. Миссис Бьюдон сказала:

– А все-таки хорошо, что вы пришли сегодня. Надеюсь, вы не зря ехали в такую даль. Не обижайтесь на мужа, он просто нездоров, сами знаете, что такое инфлюэнца. Максимилиан всегда проявляет интерес к молодым писателям, хотя, мне кажется, он стремится лишить их веры в себя. Он любит им говорить: «Бросьте писать».

– И они слушаются его советов?

– Они думают, что он шутит, – ответила миссис Бьюдон, ища глазами сахарницу. – Или завидует им. Но, право, он относится к ним с искренним интересом. И огорчается, когда они больше не приходят.

Джейн попыталась посочувствовать человеку, спящему в соседней комнате. Она еще ощущала его близость – а ведь он всего лишь держал ее за руки, но никто прежде к ней так не прикасался. Теперь, слушая спокойный голос миссис Бьюдон и начиная догадываться о правде, она возвращалась к действительности. Он и меня потерял, подумала она. Выздоровею, буду несчастна.