Крэнфорд

Я была ужасно занята, пока Марта лежала. Я ухаживала за мисс Мэтти, приготовляла ей кушанье, поверяла счеты и рассматривала состояние её цибиков и ящиков. Иногда помогала ей в лавке; и наблюдение затем, так она там поступает, забавляло меня, а иногда и несколько тревожило. Если ребенок приходил спрашивать унцию миндальных конфет – а четыре такие конфеты весили несколько больше – она всегда прибавляла одну лишнюю, чтоб «дополнить весы», как она это называла, хотя вес и без того перетягивал. Когда я возражала против этого, она отвечала:

– Малютки так любят конфеты!

Говорить ей, что пятая конфета весила четверть унции и составляла в каждой продаже убыток для её кармана – не было никакой пользы. Я припомнила зеленый чай и хотела поразить мисс Мэтти её собственным оружием. Я сказала ей, как не здоровы миндальные конфеты и как вредны они для маленьких детей. Этот аргумент произвел некоторое действие: с-тех-пор, вместо пятой конфеты она всегда заставляла протягивать их крошечные ручонки и всыпала в них или имбирные или мятные лепешки, как предохранительное средство от опасностей, могущих произойти от проданного вредного товара. Торг, производимый на этих основаниях, не обещал большего вознаграждения; но я рада была узнать, что она получила более двадцати фунтов в прошлый год от продажи чая, и, сверх того, привыкнув, полюбила свое занятие, которое ставило ее в дружеские сношения с многими из окрестных жителей. Если она прибавляла им весу, они, в свою очередь, приносили разные сельские подарочки старой пасторской дочери: сыр, свежие яйца, пучок цветов. «Прилавок бывает иногда совершенно покрыт этими подарками», говорила она мне.

Что касается до Крэнфорда вообще, то все в нем шло как обыкновенно. Вражда Джемисонов и Гоггинсов все еще продолжалась, если можно назвать враждой, когда только одна сторона поддерживает ссору. Мистер и мистрисс Гоггинс были очень счастливы вместе, и, как многие очень счастливые люди, были совершенно расположены жить в мире со всеми, и действительно, мистрисс Гоггинс желала войти снова в милость к мистрисс Джемисон, восстановить с нею прежнюю короткость; но мистрисс Джемисон считала их счастье оскорблением для гленмайрской фамилии, к которой она имела еще честь принадлежать, и упорно отвергала всякий шаг к сближению. Мистер Мёллинер, как верный вассал, принял сторону своей госпожи. Если он встречал мистера или мистрисс Гоггинс, то переходил на другую сторону улицы и казался погружен в созерцание жизни вообще и своего пути в особенности, покуда не проходил мимо них. Мисс Поль забавлялась желанием узнать, что будет делать мистрисс Джемисон, если она, или мистер Мёллинер, или кто-нибудь из домашних, заболеют; как она решится призвать мистера Гоггинса после выражений своего презрения к ним. Мисс Поль почти с нетерпением ожидала нездоровья, или какого-нибудь приключения с мистрисс Джемисон, или с её слугами, чтоб Крэнфорд мог видеть, как она будет действовать в таких затруднительных обстоятельствах.

Марта начала оправляться и я уже назначила срок, не очень отдаленный, моему отъезду, когда, в один день, сидя в лавке с мисс Мэтти (я помню, что погода была теперь холоднее чем в мае, за три недели перед тем, камин был разведен и дверь плотно притворена), мы увидели мужчину медленно-прошедшего мимо окна и потом остановившегося прямо против двери, как бы отыскивая имя, так старательно-скрытое. Он взял лорнет и несколько времени отыскивал его; наконец отыскал. Вдруг меня, как молния, поразила мысль, что это сам Ага! Одежда его была странного, чужеземного покроя, а лицо чрезвычайно смугло, как будто загорело и перегорело от солнца. Цвет лица его составлял странную противоположность с густыми, белыми, как снег, волосами; глаза его были темны и проницательны; он как-то странно щурил их, как-то странно съёживал щеку в бесчисленные морщины, когда пристально присматривался к предметам. Он посмотрел так на мисс Мэтти, когда вошел. Взгляд его сначала остановился на мне, потом обратился с особенным испытующим выражением на мисс Мэтти. Она несколько смутилась, но не более того, как случалось с нею всегда, когда какой-нибудь мужчина входил в лавку. Она подумала, что у него, верно, билет или по крайней мере соверен, с которого ей придется давать сдачи, чего она весьма не жаловала. Но покупатель стоял прямо против неё, не спрашивая ничего, только смотря на нее пристально и барабаня пальцами по столу, точь-в-точь, как делывала это мисс Дженкинс. Мисс Мэгти собиралась спросить его, что ему нужно (как она сказывала мне после), когда он вдруг обернулся ко мне с вопросом:

– Вас зовут Мэри Смит?

– Да, отвечала я.

Все мои сомнения касательно его личности рассеялись и я только желала знать, что он скажет или сделает, и как мисс Мэтти перенесет радостное волнение при известии, которое он должен ей сообщить. Очевидно он не знал, как объявить о себе, потому что осмотрелся кругом, как бы отыскивая, что купить ему, чтоб выиграть время; случилось, что глаза его упали на миндальные конфеты и он смело спросил фунт «этих вещей». Я сомневаюсь, чтоб у мисс Мэтти был целый фунт в лавке, и кроме необычайной огромности требования, ее смутила мысль о расстройстве желудка, какое произведут они, употребляемые в таком неограниченном количестве, и подняла голову, чтоб сделать возражение. Что-то нежное в его лице поразило ее в самое сердце. Она сказала:

– Это… о, сэр! не Питер ли вы? и задрожала с головы до ног. В минуту он обежал кругом стола и схватил ее в объятия, с бесслезными рыданиями старости. Я принесла ей стакан вина, потому что она побледнела так, что и я и мистер Питер испугались. Он повторял:

– Я испугал тебя, Мэтти, испугал, моя крошка!

Я предложила, чтоб она сейчас прилегла в гостиной на диван; она пристально взглянула на брата, которого крепко держала за руку, хотя была готова упасть в обморок; но, при его уверениях, что он ее не оставит, она позволила ему повести ее наверх.

Я подумала, что ничего лучше не могу сделать, как побежать приготовить чаю и потом заняться лавкой, оставив брага и сестру размениваться друг с другом бесчисленными рассказами. Я поспешила также рассказать новость Марте, которая приняла ее с потоком слез, почти заразившим меня. Опомнившись, она спросила меня, точно ли я уверена, что это брат мисс Мэтти? Ведь я говорю, что у него седые волосы, а она всегда слышала, что он был красивый молодой человек. Это приводило и мисс Мэтти в недоумение за чаем, когда она сидела в большом покойном кресле против мистера Дженкинса, чтоб досыта на него наглядеться. Она с трудом могла пить, все смотря на него; а что касается до еды, то о ней не было и речи.

– Я полагаю, что жаркие климаты очень скоро стареют людей, сказала она, как бы сама-себе. – Когда ты уехал из Крэнфорда, у тебя не было ни одного седого волоса на голове.

– А сколько этому лет? спросил мистер Питер, улыбаясь.

– Ах, да! правда! Я знаю, что мы с тобой состарились, но я все-таки не думала, чтоб мы были так уж стары! Белые волосы очень к тебе идут, Питер, продолжала она, несколько испугавшись, не оскорбила ли его замечанием, как его наружность поразила ее.

– Кажется, что и я тоже забываю время, Мэтти. Что, ты думаешь, я привез тебе из Индии? В моем чемодане, в Портсмуте, есть для тебя платье из индийской кисеи и жемчужное ожерелье.

Он улыбнулся, забавляясь несообразностью подарка с наружностью сестры; но это сначала не так ее поразило, как изящество привезенных ей вещей. Я видела, что с минуту её воображение самодовольно покоилось на мысли видеть себя в таком наряде; инстинктивно поднесла она руку к шее, к этой нежной шее, которая (как мисс Поль мне говорила) составляла в юности одну из её лучших прелестей; но рука встретилась с складками мягкой кисеи, закрывавшими ее всегда до самого подбородка, и это ощущение возвратило ее к чувству несовместности жемчужного ожерелья с её возрастом.

– Я боюсь, что я уж слишком стара, сказала она: – но как ты добр, что подумал об этом. Как бы мне это понравилось прежде… когда я была молода!

– Я так и думал, моя милая Мэтти. Я вспомнил твой вкус; он был так похож на матушкин.

При этом имени брат и сестра еще нежнее пожали друг другу руки, и хотя они хранили совершенное молчание, я подумала, что, может быть, они найдут что сказать, когда мое присутствие не будет стеснять их, и собиралась пойти приготовить мою комнату для мистера Питера, намереваясь сама разделить постель с мисс Мэтти. При моем движении он вскочил.

– Я должен пойти занять комнату в гостинице Сен-Джорджа. Мой дорожный мешок уже там.

– Нет! сказала мисс Матти, в сильном беспокойстве: – не уходи, пожалуйста, милый Питер… пожалуйста, Мери, не уходи!

Она была так взволнована, что мы оба обещали исполнить все, чего она желает. Питер опять сел и протянул ей руку, которую, для большей верности, она схватила обеими руками, а я вышла из комнаты, чтоб сделать распоряжения по хозяйству.

Долго, долго ночью, поздно, поздно утром разговаривали мы с мисс Мэтти. Ей так много надобно было рассказать мне о жизни брата и приключениях, которые он сообщил ей, когда они оставались одни. Она сказала, что все было для неё совершенно ясно; но я ничего не могла понять из всей истории; и когда, в следующие дни, перестала бояться мистера Питера и решилась расспросить его сама, он засмеялся моему любопытству и рассказал мне истории до того похожие на «не любо не слушай, а лгать не мешай», что я была уверена, что он насмехается надо мною. То, что я слышала от мисс Мэтти, состояло в том, что он служил волонтером при осаде Рангуна, был взят в плен, вошел в милость и получил наконец свободу, пустив кровь начальнику небольшого племени в какой-то опасной болезни; что, освободившись после нескольких лет рабства, он получил назад письма свои из Англии с зловещей подписью: «Возвращается за смертью», и, считая себя последним в роде, поселился плантатором индиго и располагал провести остаток жизни в стране, к образу жизни и к обитателям которой он начал привыкать. Получив мое письмо, он с странной пылкостью, отличавшей его и в старости, как в юности, продал свою землю и все свои владения первому покупателю и вернулся домой к бедной старухе-сестре, которая считала себя счастливее и богаче всякой принцессы, когда глядела на него. Она говорила до тех пор, покуда я не заснула. Я вскоре была пробуждена легким стуком в дверь, в чем она попросила у меня прощения, с раскаянием, добравшись до постели; но когда я перестала утверждать ее в мысли, что пропавший любимец был действительно тут, под одной кровлей с нею, она начала бояться, не вообразила ли она себе все это: может быть Питер вовсе не сидел с нею в этот благословенный вечер, он, может быть, лежал мертвый далеко под морскими волнами, или каким-нибудь странным восточным деревом. И так было сильно её опасение, что ей захотелось встать и пойти убедиться, действительно ли он тут, прислушиваться сквозь дверь к его правильному дыханию (мне не хочется назвать это храпеньем, но я сама слышала его дыхание сквозь две запертые двери); наконец мало-помалу мисс Матти успокоилась и заснула.

Не думаю, чтоб мистер Питер воротился из Индии миллионером-Набобом, он даже считал себя бедным; но ни он, ни мисс Мэтти не очень заботились об этом. По крайней мере он имел довольно, чтоб жить «очень прилично» в Крэнфорде вместе с мисс Мэтти. Через несколько дней после его приезда, лавка была заперта и группы маленьких мальчишек радостно ждали дождя конфет и лепешек, падавшего на них время от времени, когда они стояли, глазея на окошки мисс Мэтти. Иногда мисс Мэтти говорила им, полузакрытая занавесами: «милые деточки, не заболейте», но сильная рука тянула ее назад и начинался еще сильнейший дождь. Часть чаю была подарена крэнфордским дамам, а остальное роздано старикам, помнившим мистера Питера в дни его шаловливой юности. Платье из индийской кисеи было оставлено для милой Флоры Гордон (дочери мисс Джесси Броун). Гордоны были за границей эти последние годы, но их вскоре ожидали, и мисс Мэтти, в своей сестринской гордости, заранее восхищалась, как она покажет им мистера Питера. Жемчужное ожерелье исчезло и вскоре после того множество красивых и полезных подарков явилось в жилищах мисс Поль и мистрисс Форрестер; некоторые редкие и деликатные индийские вещицы украсили гостиные мистрисс Джемисон и мистрисс Фиц-Адам, и я не была забыта. Между прочим, я получила в красивейшем переплете лучшее издание сочинения доктора Джонсона; и милая мисс Мэтти, со слезами на глазах, просила меня считать это подарком от её сестры столько же, как от неё. Словом, никто не был забыт, и скажу более, каждый, как бы ни ничтожен ни был, кто только показал дружбу к мисс Мэтти, мог быть уверен в дружеском уважении мистера Питера.

V. Мир Крэнфорду

Неудивительно, что мистер Питер сделался любимцем Крэнфорда. Дамы соперничали друг с другом, кто больше будет им восхищаться, и неудивительно: их спокойная жизнь была так оживлена приезжим из Индии, особенно потому, что приезжий рассказывал более удивительных историй, чем Синдбад мореходец, и, как мисс Поль говорила, точь-в-точь, как из «Тысяча Одной Ночи». Что касается меня, я странствовала всю свою жизнь между Дрёмблем и Крэнфордом, и почитала весьма возможным, что истории мистера Питера были справедливы, хотя удивительны; но потом я открыла, что если мы проглотили анекдот довольно порядочного размера на одной неделе, то на следующей чудеса значительно увеличивались, и начала сомневаться, особенно, когда приметила, что в присутствии сестры рассказы об индийской жизни значительно смягчались не потому, чтоб она знала больше нас, напротив, может быть, потому именно, что она была слишком простодушна. Я приметила также, что когда приходил пастор, мистер Питер гораздо скромнее говорил о тех местах, в которых был. И я не думаю, чтоб крэнфордские дамы считали его удивительным путешественником, если б слышали только его спокойные разговоры с пастором. Они любили его больше всего за то, что он был, как они называли, настоящим жителем Востока.

Однажды на избранной вечеринке в честь его, которую давала мисс Поль и из которой, так как мистрис Джемисон почтила ее своим присутствием и прислала даже мистера Мёллинера служить, мистер и мистрис Гоггинс и мистрисс Фиц-Адам, разумеется, были исключены – на этой вечеринке у мисс Поль мистер Питер сказал, что он устал сидеть на беспокойных жестких стульях, и спросил не может ли сесть положив ноги крест-накрест. Согласие мисс Поль было дано с жаром и он воспользовался им с величайшею важностью. Но мисс Поль спросила меня внятным шепотом: «не напоминает ли он мне азиатского муллу», и между тем, как мистрисс Джемисон пространно рассуждала об изяществе и удобстве этой позы, я припоминала, как мы все следовали примеру этой дамы, осуждая мистера Гоггинса за пошлость, потому что он просто клал ноги крест-накрест, когда сидел на своем стуле. Многие из привычек мистера Питера в еде были несколько странны при таких светских дамах, как мисс Поль, мисс Мэтти и мистрисс Джемисон, особенно, когда я припоминала неотведанный зеленый горошек и двухзубцовые вилки на обеде бедного мистера Гольбрука.

Имя этого господина напоминает мне разговор между мистером Питером и мисс Мэтти в один летний вечер. День был очень жарок; мисс Мэтти было очень душно от жару, которым брат её наслаждался. Я помню, что она была не в состоянии нянчить ребенка Марты, что сделалось её любимым занятием в последнее время, и которому было так же ловко у ней на руках, как у матери. В тот день, о котором я говорю, мисс Мэтти казалась более обыкновенного слаба и томна, и оживилась только, когда солнце закатилось и диван её подвинулся к открытому окну, сквозь которое, хотя оно выходило на главную крэнфордскую улицу, вылетал, время от времени, душистый запах, приносимый с соседнего сенокоса нежным ветерком, волновавшим душный воздух летних сумерек и замиравшим вдали. Безмолвие знойной атмосферы терялось в глухом шуме, выходившем из открытых окон и дверей; даже дети возились на улице, несмотря на позднее время, одиннадцатый час вечера, наслаждаясь игрою, к которой не были расположены во время дневного жара. Для мисс Мэтти было источником наслаждения видеть, как немного свечей было зажжено даже в тех домах, из которых выходили самые веселые признаки жизни. Мы все, мистер Питер, мисс Мэтти и я, сидели тихо, задумавшись каждый о своем; вдруг мистер Питер сказал:

– Знаешь ли ты, Мэтти, я готов бы поклясться, что ты была на дороге выйти замуж, когда я уезжал из Англии! Если б кто-нибудь сказал мне тогда, что ты проживешь и умрешь старой девой, я засмеялся бы ему в лицо.

Мисс Мэтти не отвечала. Я напрасно придумывала, как бы дать другой оборот разговору; по я как будто оглупела и не успела ничего изобрести; он продолжал:

– Я думал, что мою Мэтти возьмет Гольбрук, тот прекрасный юноша, что жил в Уддлее. Вы не поверите теперь, Мери, по моя сестрица была некогда прехорошенькой девушкой, по крайней мере я так думал и знаю, что думал так и бедный Гольбрук. Очень нужно было ему умереть прежде, чем я вернулся домой поблагодарить его за все его ласки к такому негодному мальчишке, каким я был тогда! Вот что заставляло меня думать, что он занят тобою: на всех наших рыбных ловлях мы говорили только о Мэтти и о Мэтти. Бедная Дебора! Какое нравоучение она прочитала мне, когда я привел его к нам завтракать однажды, а она увидала экипаж мистрисс Арлей и думала, что миледи заедет к нам. Ну, с того времени прошло много лет, прошло более, чем полжизни, а кажется, будто все было только вчера! Я не знаю человека, которого более желал бы иметь зятем. Ты, верно, дурно повела свою игру, Мэтти – вот и жаль, что не было братца сватом. Э! прибавил он, протянув руку, чтоб взять её руку, лежавшую на софе: – что ж ты дрожишь, Мэтти? Верно, от этого проклятого окна. Закройте его, Мери, сию минуту!

Я так и сделала, и потом, нагнувшись, чтоб поцеловать мисс Мэтти, увидела, что действительно она была холодна. Она схватила мою руку и крепко ее сжала, но думаю, сжала бессознательно; минуту или две она говорила потом с нами совершенно обыкновенным голосом и рассеяла наше беспокойство; однако терпеливо покорилась нашим требованиям: легла в постель и выпила стакан слабого нигуса[14 - Вино с водой, приправленное лимоном, сахаром и мушкетным орехом.]. Я уезжала из Крэнфорда на следующий день и до отъезда удостоверилась, что все вредное влияние действия открытого окна совершенно миновалось. Я надзирала за переменами в доме и по хозяйству в продолжении нескольких последних недель. Лавка опять превратилась в гостиную; пустые комнаты снова наполнились мебелью до самого чердака.

Были предположения поместить Марту с Джимом в другой дом, но мисс Мэтти не хотела об этом и слышать. Точно, я никогда не видала ее в таком волнении, как в то время, когда мисс Поль уверяла ее, что это будет прекрасное распоряжение. Пока сама Марта захочет остаться с мисс Мэтти, мисс Мэтти будет слишком рада иметь ее возле себя, и Джима тоже, потому что он очень приятный мужчина в доме, потому что она не видела его по целым неделям. А что касается до детей, если они все будут так милы, как крестница её, Матильда, то мисс Мэтти очень рада, если их будет и много, лишь бы Марта была тому рада. Кроме того, следующая дочь должна называться Деборой; мисс Мэтти с трудом уступила упорной решимости Марты, чтоб и первая непременно называлась Матильдой. Итак мисс Поль надо было уступить, и она сказала мне, что так как мистер и мистрисс Горн будут по-прежнему жить с мисс Матильдой, то мы, конечно, поступили благоразумно, наняв в помощницы им племянницу Марты.

Я оставила мисс Мэтти и мистера Питера спокойными и довольными; единственный предмет сожаления для нежного сердца одной и для кроткой натуры другого была несчастная ссора между мистрисс Джемисон и плебеями Гоггинсами и их последователями. Шутя, я предсказала однажды, что это продолжится только до первой болезни мистрисс Джемисон, или мистера Мёллинера, потому что тогда они сами будут рады сделаться друзьями мистера Гоггинса; но мисс Мэтти неприятно было видеть, что я ожидаю чьей-нибудь болезни таким легкомысленным образом; и прежде, чем прошел год, все устроилось самым удовлетворительным образом.

Я получила из Крэнфорда два письма в одно прекрасное октябрьское утро. Мисс Поль и мисс Мэтти приглашали меня приехать повидаться с Гордонами, которые воротились в Англию живы и здоровы, с двумя детьми, теперь уже почти-взрослыми. Милая Джесси Броун сохранила свой милый характер, хотя переменила имя и звание, и написала, что она с майором Гордоном надеется быть в Крэнфорде четырнадцатого, и просят напомнить о себе мистрисс Джемисон (упомянутую прежде всех, как требовало её сиятельное звание), мисс Поль и мисс Мэтти… может ли она когда-нибудь забыть их доброе расположение к её бедному отцу и сестре?… также мистрисс Форрестер, мистер Гоггинс (тут опять следовал намек на доброту, оказанную покойным её родственником), его супруге, которая должна позволить мистрисс Гордон с ней познакомиться, и которая, кроме того, была знакома еще по Шотландии её мужу. Словом, было упомянуто о всех, начиная от пастора, поселившегося в Крэнфорде в промежуток времени между смертью капитана Броуна и замужеством мисс Джесси, до мисс Бетти Баркер; все были приглашены к завтраку, в гостиницу Сен-Джорджа, все, исключая мистрисс Фиц-Адам, приехавшей в Крэнфорд после отъезда мисс Джесси Броун, которая была приведена в некоторое уныние этим исключением. Все удивлялись, как мисс Бетти Баркер включена в почетный лист; но мисс Поль сказала, что мы должны припомнить незнание приличий жизни, в каком бедный капитан воспитал дочерей своих, и ради этого изменить наши сомнения; а мистрисс Джемисон сочла даже комплиментом себе, что мисс Бетти её бывшую служанку поставила наравне «с этими Гоггинсами».

Но когда я приехала в Крэнфорд, намерения мистрисс Джемисон еще не были известны: поедет ли эта сиятельная дама, или не поедет? Мистер Питер объявил, что поедет непременно; мисс Поль покачала головой и не надеялась. Но мистер Питер был человек находчивый. Во-первых, он уговорил мисс Мэтти написать к мистрисс Гордон, уведомить ее о существовании мистрисс Фиц-Адам и попросить, чтоб особа такая добрая, такая радушная, такая великодушная, была включена в приятное приглашение. Ответ пришел по первой почте, с премиленькой записочкой к мистрисс Фиц-Адам и просьбой к мисс Мэтти, чтоб она сама ее вручила и изъяснила причину прежнего опущения. Мистрисс Фиц-Адам была ужасно-рада и бесконечно благодарила мисс Мэтти. Мистер Питер сказал: «предоставьте мне уговорить мистрисс Джемисон», и мы согласились, тем более, что не знали, как изменить решение, однажды ею принятое.

Ни мисс Мэтти, ни мы не знали, о положения дел, когда мисс Поль спросила меня накануне приезда мистрисс Гордон: как мне кажется, нет ли между Питером и мистрисс Джемисон чего-то похожего на брачное предположение, потому что мистрисс Джемисон едет завтракать в гостиницу Сен-Джорджа. Она послала туда мистера Мёллинера изъявить желание, чтоб была приготовлена скамеечка на самом теплом месте в комнате, так как она намеревалась быть и знала, что там кресла очень высоки. Мисс Поль узнала эту новость и выводила из неё разные заключения и тужила еще больше:

– Если Питер женится, что станется с бедной мисс Мэтти? а мистрисс Джемисон…

Мисс Поль, казалось, думала, что в Крэнфорде были другие дамы, которые сделали бы больше чести его выбору, и мне кажется, она имела в предмете какую-то девицу, потому что повторяла беспрестанно: «Какой недостаток деликатности в женщине вдовой думать о таких вещах!»

Воротившись к мисс Мэтти, я точно начала думать, что Питер располагает жениться на мистрисс Джемисон, и была так же озабочена этим предположением, как и мисс Поль. Когда я вошла, Питер держал в руке корректуру огромной афиши. Синьор Брунони, чародей Великого Могола делийского, Раджи удского и великого тибетского Далай ламы, и проч. и проч. даст в Крэнфорде одно только представление в следующий вечер; мисс Мэтти в восторге показала мне письмо Гордонов, обещавших остаться в Крэнфорде для этого представления, которым, как мисс Мэтти говорила, обязаны мы Питеру. Он написал, чтоб синьор приехал и брал на себя все издержки. Билеты будут даром розданы всем, и публики будет столько, сколько может поместиться в комнате. Словом, мисс Мэтти была в восхищении и говорила, что завтра Крэнфорд напомнит ей праздник, на котором она была в молодости, завтрак в гостинице Сен-Джорджа, с милыми Гордонами и представление синьора в зале собрания вечером. Но я… я только смотрела на роковые слова:

«Под покровительством её сиятельства мистрисс Джемисон.»

Итак она была выбрана покровительницей увеселений, которые дает городу мистер Питер; может быть, она заменит милую мисс Мэтти в его сердце и сделает жизнь её снова одинокой! Я не могла ожидать с удовольствием завтрашнего дня, и невинная преждевременная радость мисс Мэтти только увеличивала мою досаду.

В-сердцах, в раздражении, преувеличивая каждое маловажное обстоятельство, которое могло действовать на мою раздражительность, я беспокоилась и тосковала до тех пор, как мы все собрались в гостиницу: мистер и мистрисс Гордон, и хорошенькая Флора, и мистер Людовик – все сияли и красотой и хорошим расположением духа; но я почти не обращала на них внимания, наблюдая за мистером Питером; я приметила, что мисс Поль также была занята праздником. Я никогда не видала мистрисс Джемисон прежде в таком восторге: лицо её было исполнено участия к тому, что говорил мистер Питер. Я подвинулась ближе, чтоб послушать. Велика была моя радость, когда я услышала не слова любви; несмотря на его серьёзное лицо, он рассказывал ей о своих путешествиях в Индии и описывал удивительную высоту Гималайских Гор; каждое новое слово увеличивало их вышину и каждая новая фраза превосходила предыдущую неправдоподобием, но мистрисс Джемисон верила всему чрезвычайно искренно. Я полагаю, что она нуждалась в сильных ощущениях, чтоб выйти из своей апатии. Мистер Питер довершил рассказ свой, говоря, что, разумеется, на такой высоте не находится животных, какие существуют в нижних областях; дичь… и все совершенно там в другом роде. Выстрелив однажды в какое-то улетающее существо, в какое пришел он смущение, увидев, когда оно упало, что он застрелил Пери! Мистер Питер встретился глазами со мной в эту минуту и так лукаво мне подмигнул, что я удостоверилась с этой секунды, что он не думает жениться на мистрисс Джемисон. Она, казалось, была неприятно изумлена.

– Но, мистер Питер… убить Пери… как вы думаете… это не совсем хорошо!

Мистер Питер тотчас же состроил новую гримасу и выразил сожаление. Этот выстрел представился ему в новом свете в первый раз; но мистрисс Джемисон должна припомнить, что он так долго жил между дикарями. Увидев, что подходит мисс Мэтти, он торопливо переменил разговор и, немного погодя, обернувшись ко мне, сказал:

– Не оскорбляйтесь, моя миленькая, скромная Мери, моими удивительными историями; я смотрю на мистрисс Джемисон, как на хорошую добычу и, кроме того, расположен умилостивить ее; а первый шаг к этому – разбудить ее хорошенько. Я приманил ее сюда, попросив принять под свое покровительство моего бедного фокусника; и не желаю оставлять ей ни минуты свободного времени помнить о нерасположении к Гоггинсам, которые входят теперь сюда. Я желаю, чтоб все были друзьями: Мэтти не может без огорчения слышать об этих ссорах. Я буду продолжать свои проделки с этой целью, и потому вы не должны оскорбляться. Я намерен войти в залу собрания сегодня вечером с мистрисс Джемисон под одну руку, а с мистрисс Гоггинс под другую. Вот посмотрите, исполню ли я это.

Уж не знаю, как он это сделал, только ввел их в разговор между собою. Мистер и мистрисс Гордон помогали доброму делу с совершенным неведением о существовавшей когда-то холодности между обитателями Крэнфорда.

С-этих-пор в крэнфордском обществе наступило прежнее общее дружелюбие, которому я очень рада, по любви милой мисс Мэтти к миру и дружбе. Мы все любим мисс Мэтти и мне кажется, что все мы становимся добрее, когда она с нами.

notes