Рука и сердце

– Эстер, – попросил Том, – принеси мне, пожалуйста, холодной воды, ею лучше всего остановить кровь; и не могла бы ты отыскать для нее миску?

Эстер побежала выполнять просьбу, польщенная доверием Тома. Когда кровь почти остановилась, Том попросил девочку принести какую-нибудь ткань, и она принялась шарить под комодом в поисках тряпки, которую спрятала там накануне. Тем временем Джонни перестал плакать, заинтересовавшись приготовлениями к перевязке ранки и довольный тем, что сделался важной персоной и центром внимания. Самая младшая девочка сидела на полу, глубоко захваченная происходящим, и таким образом все они успокоились и совершенно забыли о проказах до прихода Энн, которая, развесив белье и покончив с этой частью утренних дел, была готова заняться своими детьми в свойственной ей нетерпеливой и грубоватой манере.

– Ну и ну! Право же, Том, ты со всем справился лучше некуда; вот бы кто-то вроде тебя всегда приглядывал за ними; однако тебе пора бежать, паренек, твоя мама звала тебя, когда я входила в дом, и я обещала отправить тебя домой. До свидания и спасибо тебе.

Когда Том выходил, малышка, все с тем же серьезным видом сидевшая на полу, каким-то образом сумев оценить ласковую помощь Тома, подставила ему губки для поцелуя; в ответ он склонился к ней, совершенно счастливый и исполненный любви и доброты.

После завтрака мама сказала ему, что пора в школу, потому что ей не хочется, чтобы он бегом влетал в класс, запыхавшийся и растрепанный, когда учитель уже готов начать урок; она бы предпочла, чтобы он вошел со спокойным достоинством, с мыслями о том, чем ему предстоит заняться. Так что Том взял шапку и сумку и отправился в путь с легким сердцем, отчего, наверное, и шаг его был легким, и он уже прошел полдороги, когда до начала занятий оставалось еще четверть часа. Поэтому он замедлил шаг и повнимательнее огляделся вокруг. По другой стороне улицы шла маленькая девочка; в одной руке она несла большую корзину, а другой вела за собой ребенка, едва начавшего ходить; ребенок, должно быть, устал, потому что жалобно плакал и через каждые два-три шага садился на землю. Том быстро перебежал через дорогу, поскольку, как вы, я думаю, догадались, он очень любил малышей и не выносил их слез.

– Девочка, почему он плачет? На ручки хочет? Я возьму его и понесу, пока нам по дороге.

Сказав это, Том намеревался привести план в исполнение, но ребенок предпочитал, чтобы его несла сестра, и не принял любезности Тома. Тогда Том забрал у девочки тяжелую корзину с картошкой и нес ее, пока пути их совпадали, а перед расставанием девочка поблагодарила его, попрощалась и сказала, что теперь она сама справится, потому что до дому совсем недалеко. И Том, умиротворенный и счастливый, отправился в школу, где заслужил похвалу за хорошо выученный урок, о чем рассказал матери, вернувшись домой.

Случилось так, что это был короткий день, и после школы у Тома оказалось много свободного времени. Разумеется, после обеда он прежде всего выучил уроки на завтра, а потом, убрав книги в сумку, задумался, чем бы ему еще заняться.

Он праздно стоял, прислонившись к двери и предаваясь всяким пустым мечтаниям, к чему был весьма склонен. Он воображал себя то мальчиком, живущим напротив, у которого целых три брата и с ними можно играть в короткие дни; то Сэмом Харрисоном, которого отец однажды покатал по железной дороге; то мальчиком, который всегда ездит на омнибусах, – приятно, должно быть, ехать на ступеньке и видеть столько людей вокруг; а еще он был моряком, отплывающим в страны, где растет дикий виноград и можно ловить обезьянок и попугаев. Как раз в ту минуту, когда Том представил себя принцем Уэльским, едущим в запряженной козами повозке, и размышлял, не будет ли он стесняться покачивающихся у него на шляпе трех больших страусиных перьев, по которым его все сразу узнают, его мама пришла из кухни, где мыла посуду, и увидела его погруженным в глубокую задумчивость, свойственную мальчикам и девочкам, если они единственные дети в семье.

– Том, дорогой, почему бы тебе не пойти прогуляться в такой прекрасный день? – спросила она.

– Ах, мамочка, – ответил он (вдруг снова сделавшись Томом Флетчером, а не принцем Уэльским и слегка заскучав от этого), – гулять одному совсем неинтересно. И поиграть не с кем. Не пойдешь ли ты со мной в поле хоть разочек?

Бедная миссис Флетчер всем сердцем желала бы откликнуться на столь естественное желание своего мальчика, но ей пора было в магазин, да и других дел хватало, и пришлось отказаться. Однако, если она и сожалела об этом, твердая вера не позволяла ей роптать. Поразмыслив минутку, она бодро сказала:

– Пойди погуляй в поле и поищи для меня полевых цветов; когда вернешься, я достану папин кувшин, и ты их туда поставишь.

– Но, мама, рядом с городом так мало красивых цветов, – с некоторой неохотой ответил Том, еще не смирившийся с утратой положения принца Уэльского.

– Боже правый, да их там очень много, если приглядеться. Думаю, ты найдешь не меньше двадцати разных цветов.

– Маргаритки подойдут?

– Конечно, они ничуть не хуже остальных.

– Ну, если тебе такие по вкусу, думаю, найду и больше.

И он побежал в поле, а мама смотрела ему вслед, пока он не скрылся из вида, а потом вернулась к работе. Том вернулся часа через два; на щеках его, обычно бледных, расцвел румянец, глаза сияли. Загородная прогулка доставила ему удовольствие, принесла пользу и вернула привычное радостное настроение, чего и хотела его мама.

– Мама, посмотри, тут двадцать три разных цветка; ты сказала, что считаются все, и я посчитал даже вот этот, похожий на крапиву с сиреневыми цветами, и этот простой синий цветочек.

– Это подорожник, он очень красивый, если к нему присмотреться. Один, два, три… – Мама пересчитала цветы – их действительно было двадцать три.

– Мамочка, они тебе очень нравятся? – спросил Том.

Она не поняла, почему он спрашивает, но ответила:

– Конечно.

Том помолчал немного и еле слышно вздохнул.

– В чем дело, дорогой?

– Ни в чем, просто я подумал, можно было бы отнести их хромому Гарри, он же не может гулять в поле и не знает, как там красиво летом. Хотя если они тебе так нравятся…

– Очень мило; я рада, что ты о нем вспомнил.

Хромой Гарри сидел совсем один в подвале соседнего дома. Он притерпелся к одиночеству, потому что его дочь, у которой он жил, работала на фабрике.

Цветы и в поле были красивы, а уж в подвале, куда их доставил Том, они казались в десять раз красивее. При виде букета глаза хромого Гарри заблестели от удовольствия, и он принялся рассказывать о давних временах, когда мальчонкой выращивал лечебную полынь и желтофиоль в отведенном ему уголке отцовского сада. Том налил в кувшин воды и поставил цветы на стол рядом с Гарри; там же лежала оставленная для него дочерью старая Библия, страницы которой истончились от многократного, хотя и благоговейного употребления. Книга была открыта, а очки в роговой оправе отмечали то место в тексте, на котором Гарри остановился.

– Сдается мне, очки малость поизносились: стекла не те, что прежде, буквы расплываются перед глазами, и глаза начинают болеть от долгого чтения, – сказал Гарри. – Плохо, когда больше не можешь читать. Раньше-то я не замечал, как время летит, а теперь едва могу дождаться конца дня, хотя ночью тоже плохо: ноги так ноют, что не уснуть. Но на все Божья воля.

– Если хотите… я не слишком хорошо читаю вслух, но буду изо всех сил стараться, если вы позволите мне почитать вам. Я только сбегаю домой, выпью чаю и тут же вернусь. – С этими словами Том умчался.

Ему очень понравилось читать вслух хромому Гарри, потому что старик мог рассказать много интересного и был рад обрести слушателя, так что, мне кажется, в тот вечер разговоры заняли ничуть не меньше времени, чем чтение. Но темы для разговоров задавала Библия: в своей долгой жизни старый Гарри видел и слышал много чего, что он связывал с событиями, предсказаниями и заповедями из Священного Писания, и Том с любопытством следил за тем, как рассказы старика совпадают с текстами, которые они читали, дополняя их примерами из жизни.

Когда Том собрался уходить, хромой Гарри горячо поблагодарил мальчика за то, что тот скрасил старику вечер, и заверил, что сон его в эту ночь будет крепким и безмятежным. Том вернулся домой весьма довольный собой и признал:

– Мама, ты все правильно сказала: добро можно творить и без денег. Я сегодня совершил столько добрых дел, не имея ни фартинга. Сначала, – тут он загнул мизинец, – я помог Энн Джоунз развесить белье, когда…

Слушая его рассказ, мама листала Новый Завет и, найдя нужную страницу, ласково обняла Тома и притянула его к себе. Он прочел то место, которое она отметила: «Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что творит правая», – и умолк.

В следующую минуту мама негромко произнесла ласковым голосом:

– Дорогой мой Том, мне не хочется говорить об этом, потому что ты только исполнил свой долг, но я рада, что ты убедился, насколько больше может сделать любящее сердце, чем просто рука, дающая милостыню; а доброе сердце есть у каждого.

Я рассказала об одном дне из жизни Тома, когда ему было восемь лет и он жил с мамой. Теперь перейду к совершенно иной жизни, которую ему пришлось вести по прошествии года. Мама его никогда не отличалась крепким здоровьем; испытав много горестей, она захворала и вскоре почувствовала, что надежды на выздоровление нет. Долгое время мысль о том, что ей придется покинуть своего мальчика, причиняла ей страдание и была испытанием для ее веры. Но Бог укрепил ее и умиротворил ее душу, и перед смертью она приготовилась передать свое любимое дитя в руки Того, кто Отец всех сирот и судия вдов.

Чувствуя, что дни ее сочтены, она послала за братом своего мужа, жившим за много миль в городе, и вручила ему судьбу маленького Тома со словами:

– У меня есть немного денег в банке – не знаю, сколько именно, – и кое-что можно выручить за мебель и товары в магазине; надеюсь, этого хватит, чтобы обучить его столярному делу, чтобы пошел по стопам отца.

Она говорила прерывисто и с трудом. Ее деверь, человек простой и грубоватый, был глубоко тронут и всеми силами стремился облегчить ее последние минуты; в память о своем покойном брате он пообещал исполнить ее волю.

– Я возьму его к себе после…

Он хотел сказать «после похорон», но не произнес этого слова, однако она поняла его и ласково улыбнулась.

– Боюсь, мы не станем с ним особенно нежничать, но обещаю присмотреть за ним и уберечь от греха. Мои-то ребятишки погрубее будут, но ему это только на пользу пойдет – слишком уж он чувствительный для парня, а станут его обижать – я им задам, уж не сомневайся.

Не такие слова хотела бы она услышать, но речь его шла от сердца, и она была благодарна за то, что сын ее обретет такого друга и защитника. И возблагодарив Бога за радости, выпавшие ей на долю, и за печали, научившие ее смирению, и за жизнь, и за смерть, она скончалась.

Брат ее мужа сделал все по ее желанию. После тихих скромных похорон он взял Тома за руку, и они пешком отправились в путь. Им предстояло пройти шесть миль; в дороге Том плакал, пока совсем не выбился из сил, но каждый раз, проходя мимо какого-нибудь знакомого дома, куста боярышника или дерева, вновь разражался рыданиями. Дяде было искренне жаль мальчика, но он не знал, что сказать ему в утешение.

– Послушай, паренек, дай мне знать, если братья тебя обидят. Только скажи – и им мало не покажется.

Том ужаснулся при мысли о том, что же это за братья такие, хотя до слов дяди с радостью предвкушал встречу с ними. Настроение его не улучшилось, когда, пройдя несколько улиц и проулков, они оказались во дворе с неприглядными домишками и дядя открыл дверь одного из них, откуда доносился звук очень громких, хотя и незлобных голосов.

Высокая крупная женщина, резким движением отталкивая от себя одного ребенка, гневно выговаривала другому – мальчику чуть постарше Тома, который слушал ее с угрюмым видом.