Опасная близость

– На вашем месте я не слишком надеялась бы на это.

Выдернув свою руку, Катрин направилась впереди него к дверям.

Катрин могла не беспокоиться, что кто-нибудь осудит ее за то, что она так разоделась. Она была среди друзей. К тому же каждый постарался предстать перед Ротемом во всем своем блеске. Некоторых дам даже трудно было узнать: светлые кисейные платья, белые шелковые чулки и шелковые же розы в вычурных прическах. Так что она ничем не выделялась среди них. Джентльмены, в свою очередь, словно старались перещеголять друг друга невероятными жилетами, у одних – в полоску, у других – украшенные шитьем, а у третьих – пестрые, как павлиньи перья. Маркус был одет скромней всех, и это вызвало в ней раздражение. У нее было такое чувство, будто он сделал это намеренно, чтобы выставить всех дураками.

Она с облегчением вздохнула, когда к ним подошел Мелроуз Ганн и увел ее от Маркуса. Мелроуз был человек лет под сорок, с запоминающейся внешностью, с серебряными нитями в темных волосах. Самый подходящий холостяк в их кругу, средоточие всех качеств, какие привлекали ее в мужчинах. Он ценил ее ум, интересовался теми же вещами, которыми интересовалась она, и поощрял ее желание писать о них. Катрин знала его почти так же давно, как Эмили. Он просил ее руки, но она ответила отказом – и не потому, что была несвободна. По ней, говоря откровенно, Мелроуз был слишком скучен, и если бы он знал, какая она на самом деле, то бежал бы от нее без оглядки.

– Вижу, вы приехали с Ротемом.

– Да, – ответила она, принимая предложенный им бокал пунша, – он довез меня в своей карете. Не правда ли, любезно с его стороны?

Уловив необычные нотки в ее голосе, Мелроуз внимательно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на гостей, окруживших Маркуса, и осторожно заметил:

– Женщины, наверно, находят его привлекательным.

– О, он очень привлекателен. – Катрин была совершенно искренна в своем ответе.

Она не могла объяснить, в чем заключается привлекательность Маркуса, но знала, что не в силах противиться его обаянию, несмотря на то, что он не нравился ей и не внушал уважения. Это и делало его столь опасным.

Мелроуз неторопливо потягивал пунш. Потом спросил:

– Говорят, он порядочный волокита, как и его отец в свое время.

Она ласково похлопала его по руке.

– Если, Мелроуз, вы хотите таким образом предупредить женщину, то все делаете не так. Не говорите ей, какой он ловелас. Женщина всегда думает, что уж она-то перевоспитает его. Нужно поступать иначе: напомните ей, что он женат. Это обязательно подействует.

Маркус в течение вечера наблюдал за Катрин и ее собеседником. Он слишком хорошо умел владеть собой, чтобы позволить обнаружить свое любопытство, слишком честен, чтобы отрицать, что непринужденность джентльмена вызвала в нем внезапное раздражение. Не прошло и часа, как он осторожно выведал у Эмили все, что можно, о Мелроузе Ганне и его отношениях с Катрин Кортни. Катрин, сказала Эмили, – ее лучшая подруга, а Мелроуз – двоюродный брат. Она разочарованно поведала ему, что Катрин и Мелроуз никогда не поженятся – слишком долго они остаются просто друзьями.

Маркус продолжал осторожно расспрашивать то одного, то другого гостя о Катрин. Он узнал, что в двенадцатилетнем возрасте она потеряла мать, что воспитывалась ужасной брюзгливой теткой, что ее сестра сбежала из дому, когда Катрин было четырнадцать, и с тех пор о ней никто ничего не слыхал. О безвременной смерти в Португалии ее отца он уже знал.

Он пытался представить на месте Катрин, – живущей одиноко, вынужденной самой зарабатывать себе на жизнь, – других женщин и не мог. Его удивляло, что она не пошла по легкому пути и не вышла за Мелроуза Ганна, который, что, очевидно, был бы счастлив видеть ее своей женой.

За весь вечер у него не было возможности сказать Катрин и нескольких слов. Как почетный гость, он был в центре внимания. В отличие от балов у крестной матери с их скукой и пустой болтовней, здесь с увлечением рассуждали о политике и религии, причем даже дамы принимали участие в спорах. У каждого было свое мнение по любому вопросу. К концу вечера он начал подумывать, что у скучной необязательной болтовни все же есть своя положительная сторона.

С Мелроузом Ганном ему так и не удалось поговорить, пока они с Катрин не собрались покинуть вечер. Катрин представила их. Они с тщательно скрываемой неприязнью приглядывались друг к Другу, но оставались вежливыми. Маркус узнал, что Ганн остается у Эмили и Уильяма, так что вопрос о том, кто проводит Катрин, отпал сам собой. Впрочем, Маркус пожалел об этом, поскольку лишился удовольствия продемонстрировать свое превосходство над Мелроузом.

Усевшись рядом с Катрин, он весело хмыкнул, подал знак кучеру, и карета неторопливо покатила по дороге.

– Что вас так развеселило? – спросила она, поправляя растрепавшуюся прическу.

– Что? А, вопрос о правах территорий. Мне казалось, что я выше подобных вещей.

– Не понимаю вас.

– И не поймете.

– Почему же не пойму?

– Потому что вы женщина.

Повисло странное молчание. Что-то мелькнуло и исчезло в его глазах. Катрин перестала нервно поправлять цветы в своих волосах. У нее перехватило дыхание.

– Что с вами? – мягко спросил Маркус.

Он весь вечер не мог отвести от нее глаз. Самый искусный художник был бы бессилен передать теплое сияние ее волос, нежный румянец на щеках. Он любовался ее плавными движениями, ее оживленным лицом и жестами, когда она говорила о чем-то, что интересовало ее. Он знал, что его тянет к ней. Она вызывала в нем восхищение, уважение, пробуждала благородные чувства. Но сейчас, сидя рядом с ней в закрытой карете, впивая исходящий от нее благоуханный аромат, он чувствовал, как в нем поднимается нечто темное, первобытное, побуждающее наброситься на нее, овладеть ею. Только одна женщина до этого пробуждала в нем такое необоримое желание – Каталина.

– Должно быть, я схожу с ума, – пробормотал Маркус и потянулся к ней. – Нет, не сопротивляйтесь. Не надо бояться. Успокойтесь и позвольте мне… позвольте… – Он притянул ее к себе и приник к ее устам.

Она тоже весь вечер то и дело поглядывала на него и удивлялась мощному обаянию, которое исходило от этого необыкновенного мужчины. Эти чувственные губы, голубые глаза, загоравшиеся, когда разговор увлекал его. Она старалась оставаться равнодушной, действительно старалась, но, когда видела, как он откидывает со лба волнистую прядь темных волос тем жестом, который она запомнила с Испании, что-то в ней таяло.

Теперь, в теплом коконе полутемной кареты, Катрин растаяла совсем. Она уже была не Катрин – но вновь Каталина, а он – прежний Маркус.

Ее губы уступили его настойчивым губам, раскрылись, ощутив нежное прикосновение его языка. Он погрузил пальцы в ее волосы, освобождая их от шпилек и цветов, собрал в кулак шелковистые пряди. От ее пьянящего аромата кружилась голова, и хотелось утонуть, раствориться в ней.

Она потеряла власть над своими мыслями, чувствами. Никогда прежде она не испытывала столь острого ощущения. В ушах стоял оглушительный шум, сердце бешено колотилось в груди, перед глазами все плыло. Беспомощно застонав, Катрин обвила руками его шею и прильнула к нему.

Его руки проскользнули под ее плащ и блуждали по телу. Но этого было мало; ему хотелось слиться с ней воедино. Поцелуй разжег страсть в них обоих.

Маркус с трудом оторвался от нее. Некоторое время они сидели молча, говорили их глаза. Карета покачнулась на ухабе, и их бросило друг к другу. Она притянула его голову, чтобы возобновить поцелуй.

Он посадил ее себе на колени и принялся ласкать. Катрин и не думала сопротивляться; вся ослабев, она позволила его рукам блуждать по ее телу.

Маркус знал, что значит желать женщину, но такого с ним не бывало никогда. Нет, это было не наслаждение, это было безумие. Ему хотелось овладеть ею прямо здесь, в карете, и владеть ею так безраздельно, чтобы она поняла, что принадлежит только ему. И всегда будет принадлежать ему одному.

У него было такое чувство, будто он бежит сломя голову к высокому обрыву. Это творилось будто не с ним, а если с ним, то он не узнавал себя. Она еще не знала мужчины. Нельзя было бросаться на нее, подобно распаленному быку. Надо взять себя в руки, не торопиться, дать ей действовать самой.

Маркус нежно расцепил ее руки, обнимавшие его за шею. Длинные ресницы дрогнули, и она непонимающе взглянула на него. Он попытался улыбнуться.

– Каталина… – проговорил он.

В следующее мгновение она отпрянула от него и забилась в угол кареты.

– Я не Каталина! Не ваша жена! – закричала она. – Не Каталина!

Маркус закрыл руками лицо.

– Простите меня, сорвалось с языка. Я хотел сказать – Катрин.

Он не был уверен, что говорит правду. В какой-то миг их страстных объятий Каталина и Катрин слились в его сознании в одно. Это была непростительная ошибка, какой с ним прежде никогда не случалось, и он почувствовал себя неловко, как неопытный юнец, впервые имеющий дело с женщиной.

– Не следовало вам целовать меня. А мне не следовало позволять вам это делать. – Голос ее дрожал, дыхание прерывалось. – О боже! Как я могла забыть, что вы женаты?

– Вам не в чем укорять себя, – сказал Маркус.

У нее в глазах блестели слезы, и ему хотелось обнять ее, поцеловать эти глаза. Но он прекрасно понимал, что произойдет, если сейчас осмелится коснуться ее. «Дьявол!» – пробормотал он и нервно откинул со лба волосы. Маркус не отрываясь смотрел на нее пронизывающим взглядом, сжимая и разжимая кулаки. Ему хотелось опять целовать ее, прижаться к ней, довершить начатое. Его тело по-прежнему мучительно стремилось к ней.

Неожиданно он встал и взялся за ручку дверцы.