В добрый час

Евгения взглянула на него. По его лицу было видно, какую пытку она заставила его перенести, предоставив ему на выбор или напасть на нее, или самому отвести ее к мужу. У молодой женщины не хватило духу благодарить, и она безмолвно протянула ему руку, но Ульрих оттолкнул ее.

– Вы слишком многого потребовали от меня, госпожа! Еще бы чуть-чуть – и, пожалуй, сорвалось бы! Ваша воля исполнена, но не пытайтесь больше подвергать меня подобным испытаниям, особенно при нем… Тогда, клянусь вам Богом, не пожалею вас обоих!

На передней террасе стояли оба лакея – Франц и Антон, со страхом и вместе с тем с любопытством глядя в сторону завода. Они отскочили с не меньшим страхом, чем шихтмейстер, когда перед ними вдруг появилась их госпожа, которая должна была находиться в резиденции, причем они не слыхали ни стука экипажа, не видели ни горничной, никого, кто бы сопровождал ее. Через завод она не могла пройти ни в коем случае, через парк тоже, потому что на лугу, за парком, было еще хуже, чем на заводе, а между тем она здесь! Они были так поражены, что едва могли ответить на наскоро заданный им вопрос. Евгения узнала, что ее муж был в настоящую минуту дома, и быстро пошла по лестнице. Франц, последовавший за ней, удивлялся все больше и больше: в прихожей она едва дала снять с себя плащ и шляпу и, приказав остаться, когда он хотел войти во флигель, где жил Артур, и доложить ему о приезде, объявила, что сама отыщет мужа. Лакей стоял в недоумении с плащом в руках и смотрел на нее, разинув рот. Все произошло с быстротой молнии. Что же могло случиться в резиденции?

Евгения быстро прошла зал и первые две комнаты и вдруг остановилась: из кабинета Артура слышались голоса. Молодая женщина рассчитывала застать мужа одного; она хотела войти к нему неожиданно и без доклада – и вдруг услышала, что там кто-то еще. Нет, их свидание должно состояться без свидетелей! Евгения остановилась в нерешительности, уйти ей или остаться. Наконец, она неслышно подошла к портьере, складки которой почти совсем скрыли ее.

– Это невозможно, господин Берков! – говорил резким, звучным голосом главный инженер. – Если вы будете продолжать щадить их, то это обратится во зло для тех, кто возвращается к порядку. Сегодня они уступили, и это кончилось рукопашной схваткой, потому что их было меньше, но дальше будет все больше кровопролития. Гартман доказал, что не щадит своих же товарищей, если они ему не подчиняются. Он готов проливать кровь друга и недруга, только бы твердо отстаивать свои принципы.

Через открытую дверь Евгения могла рассмотреть внутренность кабинета. Артур стоял как раз против нее у открытого окна, и яркий свет падал на его лицо, которое стало еще суровее с тех пор, как она не видела его. Тень забот и тогда уже омрачившая его лицо ныне прорезалась на его лбу двумя глубокими складками, которые, возможно, уже ничто не в силах изгладить. Каждая линия обозначилась резче, строже; воля и энергичность, едва проявлявшиеся прежде, да и то лишь в моменты сильного волнения, теперь полностью вытеснили с его лица былую мечтательность и апатию. В манерах и голосе тоже ощущались твердость и энергия. Видно было, что молодой Берков за неделю научился тому, на что иным требуются годы.

– Я, конечно, всегда против постороннего вмешательства, – продолжал инженер. – Но мне кажется, что все мы, а главным образом вы сами сделали все, чтобы их образумить. Нас нельзя, да и никому в голову не придет, упрекать, что мы, наконец, обратились к тому, к чему давно уже прибегали на соседних заводах и даже без такой крайней необходимости, как у вас.

Артур мрачно покачал головой.

– Другие заводы не могут служить нам примером; там все ограничилось несколькими царапинами и арестами, там хватило пятидесяти человек и двух-трех выстрелов в воздух, чтобы подавить бунт. У нас же во главе бунтовщиков стоит Гартман, и все мы знаем, что это значит. Он, а вместе с ним и его приверженцы не отступят даже перед штыками. Они дойдут до крайности… К миру мы можем прийти только по трупам.

Инженер молчал, но многозначительно пожал плечами, показывая, что разделяет опасения хозяина.

– Но если иначе мир не может быть заключен… – начал он снова. – Если он вообще может быть заключен! Но это невозможно, и жертвы окажутся напрасными. Допустим, я подавлю сейчас бунт, а в следующем году, а может быть, даже и месяце, он вспыхнет снова, а вы знаете так же хорошо, как и я, что в таком случае я вынужден буду закрыть заводы. В других местах заметны, по крайней мере, проявления справедливости и доверия, там люди, кажется, начинают браться за ум, – у нас на это нечего надеяться: трудно побороть недоверие, посеянное годами. Ненависть и вражда были паролем рабочих, когда я принял в свои руки управление заводами, – это продолжается и до сих пор. Если же я допущу пролитие крови, все будет кончено. Гартман может принудить своих людей к сопротивлению в открытом поле, он силой заставит их повиноваться себе. Для них он еще до сих пор Мессия, от которого только и ждут спасения. Если я допущу хоть один выстрел по ним, если вооружусь для личной обороны, меня назовут тираном, который хладнокровно убивает всех, притеснителем, который радуется их гибели. Недаром мне сказал тогда старый шихтмейстер: «Если у нас разразится гроза, то помилуй нас Бог!»

В этих словах не было ни жалобы, ни отчаяния, а только глубокая скорбь человека, доведенного, наконец, до края бездны, для избежания чего он напрягал все силы. Может быть, молодой хозяин и не стал бы этого говорить никому из служащих, но в последнее время он как-то сблизился с главным инженером, который в моменты опасности был рядом и решительно поддерживал все его распоряжения. Он был единственным человеком среди всех служащих, кто иногда слышал из уст Артура не только приказы и ободрения.

– Однако часть рудокопов уже хотела приступить к работе, – сказал инженер.

– И это заставит меня объявить войну остальным. Нечего надеяться на примирение с Гартманом, – я тщетно попытался это еще раз.

– С кем? Что вы попытались, господин Берков? – спросил инженер с таким ужасом, что Артур удивленно взглянул на него.

– У меня было объяснение с Гартманом, разумеется, не официальное, чтобы это не расценили как слабость. Мы случайно встретились наедине, и я еще раз протянул ему руку.

– Вы не должны были этого делать! – горячо вскричал инженер. – Вы протянули руку этому человеку!.. Боже мой!.. Конечно, ведь вы ничего не знаете…

– Я не должен был? – резко повторил Артур. – Что вы хотите этим сказать? Будьте уверены, я хорошо знаю, как надо держать себя в таких случаях.

Инженер между тем несколько овладел собой.

– Простите, господин Берков! Я сказал это не с целью критиковать ваши действия. Это касалось только сына, который, конечно, ничего не подозревает о слухах, связанных со смертью его отца. Руководствуясь лучшими намерениями, мы дали друг другу слово не говорить вам об этом. Но теперь я вижу, что мы были неправы, скрыв это от вас. Вы протянули руку Гартману, а этого, повторяю, делать не следовало.

Артур пристально посмотрел на него. Он страшно побледнел и губы его дрожали.

– Вы говорите о Гартмане и о последнем часе моего отца? Разве здесь есть какая-то связь?

– Боюсь, что да: мы все боимся этого. Общее подозрение, даже у его товарищей, падает на штейгера.

– Тогда? В подъемной? – вскричал Артур в страшном волнении. – Коварное нападение на безоружного? Гартман не способен на это.

– Он ненавидел покойного, – многозначительно сказал инженер, – и никогда не скрывал этой ненависти. Господин Берков мог вызвать его гнев каким-нибудь словом или приказанием. Действительно ли канаты оборвались случайно, и он воспользовался этим, чтобы самому спастись, а его столкнуть в пропасть, было ли это заранее обдумано, – все покрыто мраком неизвестности, но я готов поручиться, что он не безгрешен.

Видно было, что это сообщение сильно взволновало Артура. Он тяжело оперся на стол.

– Следствие выяснило, что это несчастный случай! – неуверенно возразил он.

– Следствие ничего не выяснило – все свалили на несчастный случай. Никто не решился обвинить его без доказательств, и, кроме того, это привело бы к бесконечным стычкам с рабочими, защищавшими бы своего вожака, и в конце концов он был бы оправдан. Мы знали, господин Берков, что из-за сложившихся обстоятельств вам не удалось бы избежать борьбы с ним, и мы хотели, по крайней мере, избавить вас от угрызений совести в связи с тем, что боретесь с таким противником. Вот почему мы молчали.

Артур провел рукой по влажному лбу.

– Этого я не подозревал. Нет! И даже если это не более чем подозрение… Вы правы, я не должен был протягивать руку этому человеку.

– И этот же человек, – энергично продолжал инженер, – стоя во главе своих товарищей, навлек на нас все эти несчастья, бесконечно тянул и раздувал этот раздор, а теперь, когда власть его колеблется, старается не допустить примирения. Неужели вы и теперь готовы его пощадить?

– Его? Нет! С ним я покончил еще тогда, когда он так грубо отверг мое предложение о примирении, а после сегодняшних событий я не хочу больше щадить и остальных – они доводят меня до крайности. Двести человек хотели сегодня утром начать работы, а они вправе требовать себе защиты, и потому шахты должны быть защищены во что бы то ни стало. Один я не в состоянии с этим справиться, следовательно…

– Следовательно… Мы ждем ваших приказаний, господин Берков.

Наступила минутная пауза; на лице Артура отражалась борьба, которая постепенно уступила место суровой решительности.

– Я напишу в М. Письмо дойдет сегодня же. Чему быть, того не миновать!

– Наконец-то! – как бы с упреком вполголоса сказал инженер. – Давно пора.

Артур подошел к письменному столу.

– Теперь идите и позаботьтесь о том, чтобы директор и остальные служащие остались на тех местах, которые я им указал, когда был на заводе. Пусть они не трогаются с места, пока я сам не приду. Сегодня утром было бесполезно вмешиваться в этот дикий хаос; может быть, это возможно теперь. Через полчаса я приду туда. Если за это время случится что-нибудь особенное, сообщите мне немедленно.

Собираясь уходить, инженер еще раз обратился к хозяину.

– Я знаю, чего вам стоило это решение, господин Берков, – серьезно сказал он, – и никто из нас не упрощает положения, но не следует всегда предполагать только худшее. Может быть, обойдется и без кровопролития.

Выйдя из кабинета, инженер так спешил и настолько был поглощен разными мыслями, что не заметил спрятавшейся за портьерой молодой женщины. Не взглянув ни разу в ее сторону, он быстро пересек комнату и затворил за собой дверь. Супруги остались одни.

На последние слова инженера Артур ответил горькой усмешкой.

– Слишком поздно, – глухо сказал он. – Они не сдадутся без кровопролития. Я должен ответить за содеянное отцом!

Он бросился в кресло и положил голову на руку. Теперь, когда он остался один, когда ему не надо было как хозяину подавать пример мужества другим, лицо его резко изменилось: только что решительное и энергичное оно стало изможденным и измученным, как это бывает и с самым сильным человеком, если он неделями живет в напряжении, на пределе нравственных и физических сил. Это лицо выражало отчаяние и безысходность, столь естественные для того, кто постоянно тщетно борется с проклятием прошлого, которое неожиданно обрушилось на него всей своей тяжестью. Казалось бы, вина его – всего лишь в безразличии к делам отца, в равнодушном отношении к предстоящим обязанностям. Горький упрек отцу, готовый сорваться с его уст, невольно замер при воспоминании о только что прозвучавшем ужасном намеке. Но ведь именно он, отец, был единственным виновником сложившегося положения, когда его сын, на грани разорения, покинутый женой и друзьями, после отчаянной борьбы доведен до страшной необходимости использовать крайнюю меру, чтобы спасти себя и то, что еще в эту минуту считал своим, от застарелой ненависти, которая росла долгие годы и теперь принесла свои горькие плоды. Артур закрыл смертельно усталые глаза и облокотился на спинку кресла… Силы покинули его.

Евгения тихо вышла из своей засады и переступила порог кабинета. Все было забыто: и угрожающая ей опасность, и обвинение, заставившее ее только что содрогнуться, и тот, кого оно касалось, и все, что с ним связано. Теперь, приближаясь к своему мужу, она видела только его одного и думала лишь о нем. Завеса, так долго разделявшая их, должна была, наконец, разорваться, и все выясниться, а между тем она трепетала перед развязкой, как перед смертным приговором. Что, если она ошиблась и будет встречена не так, как этого ожидала и заслужила, принеся в жертву свою гордость? Кровь бурным потоком приливала к сердцу женщины, и оно бешено колотилось от страха, – в следующую минуту для нее решалось все.

– Артур! – тихо окликнула она.

Он вскочил, озираясь вокруг, как будто услышал голос духа. Там, на пороге, где она сказала ему последнее «прощай», стояла его жена, и в ту минуту, когда он узнал ее, исчезли все сомнения и раздумья. Он сделал движение, чтобы броситься ей навстречу, а вырвавшийся у него крик радости и блеск в глазах выдали ей все то, что скрывало долгое самообладание.

– Евгения!

Молодая женщина вздохнула свободно, как будто гора свалилась у нее с плеч. Его взгляд и тон, каким он произнес ее имя, убедили ее, что все сомнения напрасны. Хоть он сдержал свое страстное движение и, как будто защищаясь, облекся в прежнюю маску, было уже поздно – она увидела слишком много.

– Откуда ты? – наконец, спросил он, с трудом овладев собой, – так внезапно, так неожиданно… и как ты попала в дом? На заводах самый разгар бунта, и там ты никак не могла пройти.