Гонцы весны

– Эдмунд, ты не отпустишь так своего брата. Ты обязан дать ему необходимые разъяснения, сразу же, не сходя с места! Ты видишь, что он заблуждается!

Услышав это «ты», Освальд невольно отступил назад. Но и Эдмунд, казалось, был крайне изумлен этим энергичным, почти повелительным тоном, который он, несомненно, слышал из этих уст впервые.

– Но, Гедвига, ты же сама велела мне молчать, – промолвил он, – иначе я никогда не скрыл бы от Освальда нашей любви. Ты права, мы должны посвятить его в нашу тайну, иначе мой ментор в состоянии прочитать и тебе, и мне строгую нотацию. Итак, пусть представление состоится по всем правилам. Освальд, это моя невеста и твоя будущая двоюродная сестра, которую я поручаю твоим родственным чувствам любви и уважения.

Молодой граф и при этом представлении не оставил своего шутливого тона, но Гедвига, раньше готовая вторить ему, теперь была, по-видимому, очень им недовольна. Она молча стояла рядом с женихом и напряженно смотрела на все еще молчавшего будущего родственника.

– Ну? – удивленно спросил Эдмунд, обиженный этим молчанием. – Что же ты не поздравляешь нас, Освальд?

– Во-первых, я должен извиниться, – сказал тот, обращаясь к девушке. – К этой новости я, конечно, совершенно не был подготовлен.

– В этом ты сам виноват, – засмеялся Эдмунд. – Зачем ты так сурово принял мой рассказ о моем первом посещении Бруннека? У тебя были все основания стать моим поверенным. Не правда ли, Гедвига, не везет нам с нашим свиданием? Сегодня мы впервые встретились с глазу на глаз не под теплым крылышком тети Лины, и нас сразу же застал этот Катон, на лице которого при виде того, как я поцеловал твою руку, настолько отчетливо отразился ужас, что мы немедленно должны были успокоить его, объявив о нашей помолвке. Надеюсь, Освальд, теперь ты возьмешь назад свою дерзкую фразу относительно того, что помешал нам, и вообще мы ждем от тебя поздравлений.

– Желаю тебе счастья. – Освальд пожал протянутую ему руку двоюродного брата и добавил, обращаясь к Гедвиге: – И вам также.

– Ой, как сухо! – воскликнул Эдмунд. – Неужели и ты хочешь записаться в ряды наших противников? Этого еще недоставало! С нас довольно предстоящего возмущения наших родителей. Буря надвигается с обеих сторон, и ты необходим мне, по крайней мере, как союзник.

– Ты знаешь, что у тетушки я не пользуюсь никаким авторитетом, – спокойно проговорил Освальд. – В этом случае ты должен положиться исключительно на свои силы. Но именно поэтому теперь тебе необходимо было бы избегать всяких поводов к стычкам с матерью, а это обязательно случится, если ты пропустишь сегодняшнее совещание. Твой Поверенный, конечно, уже в Эттерсберге, а тебе до замка, по крайней мере, целый час ходьбы. Простите, – обратился он к девушке, – но я должен напомнить брату об одной обязанности, явно им забытой.

– У тебя совещание? – спросила Гедвига, став удивительно молчаливой.

– Да, по поводу Дорнау, – засмеялся Эдмунд. – Мы из-за него все еще воюем друг с другом. С тобой я, конечно, забыл и о процессе, и о всяких совещаниях; счастье, что Освальд напомнил мне о них. Волей-неволей мне придется сегодня с мамой и адвокатом ломать голову над тем, как нам отсудить у противника Дорнау. Они и не подозревают, что мы оба покончили с процессом, же совсем, правда, обычным, но в высшей степени практичным путем – нашей предстоящей свадьбой.

– А когда они узнают об этом? – спросил Освальд.

– Едва лишь мне станет известно, как отнесется к делу отец Гедвиги. Он возвратился вчера, и именно поэтому мы должны были наедине обсудить план своих дальнейших действий. Но это не удастся, и нам придется открыть нашу тайну. Эттерсберг и Бруннек придут, конечно, в ужас и в течение некоторого времени будут разыгрывать роли Монтекки и Капулетти, но мы позаботимся о том, чтобы драма не имела печального исхода, а окончилась веселой свадьбой.

В словах молодого графа было столько веселого задора, а улыбка, которой ему ответила Гедвига, была полна такой уверенности в победе, что видно было, насколько не принималось в расчет мнение родителей. Юная парочка была полностью убеждена в своей власти над отцом и матерью.

– А теперь мне необходимо домой, – воскликнул Эдмунд. – Это верно, я не имею права вызывать недовольство мамы и не должен заставлять ее ждать. Прости, Гедвига, что я не провожу тебя через лес! Вместо меня это сделает Освальд. Ты вообще должна познакомиться с ним поближе, как с родственником; он не всегда бывает так молчалив, как при первой встрече. Освальд, торжественно поручаю свою невесту под твое покровительство. Итак, прощай, моя ненаглядная Гедвига!

Он нежно поцеловал руку невесты, кивнул брату и поспешно пошел по тропинке.

По-видимому, оставшиеся вовсе не были приятно поражены заявлением Эдмунда и далеко не так скоро, как он предполагал, нашли тон родственной доверчивости.

– Из своих отношений с вами мой двоюродный брат делал такую тайну, – начал, наконец, Освальд, – что сегодняшнее ее открытие чрезвычайно поразило меня.

– Вы показали это очень наглядно, – ответила Гедвига. Удивительно, как гордо и уверенно могла она говорить, когда была действительно сердита.

Освальд медленно приблизился к ней.

– Вы обиделись, и вы правы, но в этом больше виноват Эдмунд. Я никогда не мог подумать, что свою невесту, свою будущую жену он поставит в настолько неловкое положение, чтобы я мог, хотя и невольно, оскорбить вас.

Гедвига снова густо покраснела.

– Упрек вы адресуете Эдмунду, а относиться он должен ко мне; ведь я сама в этом виновата. Что это было неосторожно, я поняла по вашему взгляду и тону.

– Я уже раз попросил прощения, – серьезно сказал Освальд, – и повторяю эту просьбу снова. Но посудите сами, как отнесся бы к этому свиданию любой посторонний человек, которому нельзя было бы так быстро, как мне, все объяснить! Я остаюсь при своем мнении: мой двоюродный брат не должен был допускать этого.

– Эдмунд постоянно называл вас своим ментором, – с нескрываемым раздражением вырвалось у Гедвиги. – По-видимому, вы имеете теперь право поучать и меня, его невесту?

– Я хотел только предостеречь, а не обидеть. Вы вольны принять или не принять мое предостережение.

Гедвига ничего не ответила. Очень серьезный тон, которым были произнесены последние слова, не остался без внимания, хотя и не успокоил ее.

Она опустилась на траву и подняла все еще валявшуюся на земле шляпу, чтобы поправить смявшиеся на ней цветы. Нарядная весенняя шляпа немного пострадала от сырой травы; вообще она мало подходила к стоявшей в данный момент суровой, прохладной погоде. В горах весна наступает поздно, а на этот раз о ней вообще ничто не напоминало. Все вокруг было пусто и голо, несмотря на апрель. Освальд не делал попытки завязать разговор; Гедвига тоже молчала, но ей было не по себе, и она воспользовалась первым удобным случаем, чтобы проронить несколько слов:

– Какой неприятный апрель! Словно туманная осень, и мы должны готовиться к зиме. На этот раз все наши весенние надежды будут обмануты.

– Разве вы так любите весну?

– Хотела бы я знать, кто ее не любит. В молодости надо наслаждаться ароматом цветов и солнечным светом. Или вы, может быть, другого мнения?

– Не всякая весна богата цветами и солнечным светом, равно как и не всякая молодость.

– Разве в вашей не было ни того, ни другого?

– Нет!

Это «нет» прозвучало очень решительно и сурово.

Гедвига скользнула взглядом по собеседнику; про себя она, по-видимому, подумала, что он так же суров и неприветлив, как этот весенний день, вызвавший ее недовольство. Громадная разница была также между этим разговором и беззаботной болтовней, которой еще так недавно занимались жених и невеста. Ни единого серьезного слова ими не было произнесено; даже сам «план военных действий» против родителей был разработан с шутками и прибаутками, и каждая мысль о каких бы то ни было препятствиях была высмеяна ими на славу. Но теперь, когда перед Гедвигой стоял этот серьезный Освальд фон Эттерсберг, у нее пропала не только вся веселая беспечность, но даже и охота к ней; этот серьезный разговор казался вполне естественным, в его продолжении девушка находила даже своего рода прелесть.

– Правда, ведь вы очень рано потеряли своих родителей, – произнесла она. – Я это знаю от Эдмунда. Но ведь в Эттерсберге вы нашли вторую родину и вторую мать.

По лицу молодого человека снова пробежало прежнее, исчезнувшее было суровое и неприязненное выражение, и его губы незаметно дрогнули.

– Вы подразумеваете мою тетку, графиню?

– Да. Разве она не заменила вам матери?

Губы Освальда снова дрогнули, но отнюдь не улыбкой; все же он ответил совершенно спокойно:

– О, конечно! Но ведь есть разница между тем, когда человек живет в доме как единственное, любимое дитя, как, например, вы и Эдмунд, или когда его берут в дом как чужого.

– Эдмунд смотрит на вас совсем как на родного брата, – заметила Гедвига. – Он очень горюет, что вы скоро хотите разлучиться с ним.

– Относительно меня Эдмунд, по-видимому, был очень словоохотлив, – холодно произнес Освальд. – Значит, он и об этом уже рассказал вам?

Гедвига слегка покраснела.

– Да ведь вполне естественно, что он знакомит меня со всеми взаимоотношениями в семье, в которую через некоторое время я должна буду вступить. Он жаловался, что все его старания уговорить вас остаться в Эттерсберге были тщетны!

– Остаться в Эттерсберге? – с нескрываемым изумлением повторил Освальд. – Серьезно думать мой брат совершенно не может. В качестве кого же я должен был бы остаться?

– В качестве старого друга и родственника. Молодой человек горько засмеялся.

– Вы не имеете представления о положении такого совершенно лишнего друга и родственника, в противном случае не предлагали бы мне терпеть его дольше, чем этого требует необходимость. Некоторые люди заблуждаются относительно удобств такой жизни. Я никогда не обладал способностью к этому. Вообще у меня не было намерения долго оставаться в Эттерсберге, а теперь и подавно нет – ни за что на свете!