Траур по человеку, которым не стал

Люди настолько погрязли в безысходности, бессилии перед судьбой, что не надеются на какой-либо хороший итог. В большинстве они склонны к фатализму, хотя и я зову это бездействием. Всё же куда проще винить что угодно, кого угодно, даже того, кто априори не обязан существовать. Человек обвиняет химию своей головы, свою сущность, строение и инстинкты, оправдывая это небольшой ролью перед масштабом вселенных.

Действительно, мы не уверены в наличии Бога, обитаемых планет и вообще в большей части законов природы. Даже свой собственный мир столь плохо изучен, что мы и не должны уверять себя в хотя бы малой доли мудрости. Люди ничего не знают о жизни, тогда что мы можем понимать в смерти?

Гибель никогда не означает конец. Он приходит задолго до физической утраты, в момент, когда потери заключаются в целях. Нам кажется, что мы никак не можем найти выход. Запутавшись в способах, поигрывая сотни собственных революций, человек становится тем, кем боялся стать.

Десять лет назад вы пытались быть героем. Спустя время каетесь в том, что не сумели. Не уж то столь напрасны труды? Или, на самом-то деле, просто сменился ваш герой?

Одна из многочисленных сутей жизни и состоит в том, что своего идеала вам достичь не удастся. Происходит так не потому, что вы столь бессильны и безнадёжны, а потому, что идеал растёт вместе с вами. Зарождаются новые мечты, приоритеты и ценности, отторгая прежние, младшего возраста.

Также не получится себя полюбить. Причина не в худшей натуре, но в постоянном стремлении. Принять свои достижения в какой-либо момент – перестать учиться, расти и развиваться. Как прекрасно себя недооценивать! Ведь таким образом есть та самая высшая цена.

Процесс сего достижения люди и зовут жизнью. Пытаясь, разбиваясь, сожалея, мы однажды дойдём до своего пика, какой зачастую не соответствует ожиданиям. В подобной борьбе результат не столь важен. Важно – то, что мы делаем, чтобы стать теми, кем, на самом-то деле, не хотели стать.

II

– Дорогой Эспер, за столько лет ты по-прежнему не сумеешь сыскать ту или иную причину для разочарований. Уверен, ты не сочтёшь за высокомерие мою надежду в собственной правоте, ибо, докажи ты мне своё актерство, я сам совсем опущу руки.

– Всё верно, – с улыбкой сказал я, – мне посчастливилось не изменить себе. Я всё так же бережен к своим слабостям и не отпускаю их. Не уж то ты в свою очередь похвалишься сменой власти своих принципов?

– Все мы обречены на подобные перемены, приятель, – с тоской посмеялся он. – К добру ли, людям обычно чуждо твоё единство. Время течёт, оно и лечит, и калечит: всё вместе и по отдельности. Оставаться в прежнем строю многим представляется, как конец жизни, другим – как её умиротворённая кульминация. Всё же лично мне приятно осознавать, что хоть что-то в нашем с тобой мире неизменно. Твой взгляд, к примеру.

– Что ты имеешь в виду?

– Всё, что могу себе позволить: и глаза твои, и мировоззрение. К тебе возвращаться – то же, что и в отчий дом. Всё по-старому искренне и светло, скромно и уютно.

Пропустив лишь минутное молчание, казавшееся тогда целой вечностью, он, отведя резко поникнувший взгляд, добавил едва слышимым голосом:

– Я худшей завистью отношусь к твоему счастью от безумства. Хотя и, когда многие убивают себя своей печалью, ты не уступаешь им путём незнания.

– Уж не понимаю, что ты зовёшь незнанием. Никоим образом не стремлюсь я к смерти. Уверяли меня многие, будто я знаю больше некоторых стариков.

– Но живёшь так, будто вчера родился, – добавил он.

Сразу после сказанного собеседник мой неловко замолчал, и в глазах его читал я сожаления об озвученных словах. Я был уверен, что обвинения его неискренние и выдвинуты не с целью причинения зла, посему ответил:

– Да, Лемаль, я страдаю тем недугом, который люди зовут безрассудством, но, по-моему, это и есть высшее проявление рассудка, ведь смысл жизнь в том, чтоб его не искать.

В ответ мне он лишь рассмеялся. Наверняка Лемаль потешался моей глупостью, а я в свою очередь сей глупостью был доволен.

– Подобный ход мыслей заметно приукрашивает жизнь, имей в виду, – интригующе сказал я.

– Я вдоволь наблюдаю это по тебе.

– Ведь так оно и есть! Разве ты замечаешь постоянно сменяющийся вид из окна, различную интонацию музыкантов, день за днём играющих, казалось бы, одно и то же? Я лицезрю мелочи, довольствуюсь ими, но не рассуждаю о том, какой это по счёту сценарий, где же там сбилась матрица и сколько раз обезьяна пыталась созидать нашу вселенную.

– Это-то мне в тебе и нравится! Бесконечное восхищение! Хотя и, по сути, ты видишь тот же мир, что и самоубийцы.

– Здесь ты ошибаешься. Мы обитаем в совершенно разных мирах.

– Как же так? Вот они, за каждым углом!

– Верно, мы ходим по одной земле, дышим одним воздухом, имеем склонность болтать схожими словами, однако мой мир сильно отличен от принадлежащего им. Секрет в том, что я вижу лишь то, что хочу видеть.

– Так же, как и они?

– Разумеется, друг. Так же, как и они.

Уверен я был в том, что прошлое помню сам: я волен к счастью, встречаю его с широкими объятиями, не забывая о горестях, но считая их не последним уроком. Предпочитая подобный ход действий, однако, я чаще и чаще подвергался догадкам о собственных иллюзиях.

Люди видят худшие мысли кошмаром, хотя и в этом их истинный облик. Они бездумно бегут от самих себя, пытаясь себя иного найти, будучи порою не в силах разделять выбор и лишь желание того выбора.

Жажда добра и добродетель – отнюдь не схожие понятия. Играя роль святых, мы гордо заявляем, что сами избрали путь светлый, однако и заблуждаемся здесь в том, что предпочитаем, на самом-то деле, не свет, но отсутствие мрака.

Человек ненавидит себя, и в этом цель его. Он смеётся над прежним счастьем, считая его пылью, обрекая ценности на покой. Так тягостно в правду уверовать в солнце во всей окружающей мгле.

Не ведаю, делал я это или только желал так думать, но ведь и выбор говорит нам о том, что многое можно изменить одним отношением. Я выбрал счастье. Я выбрал свет. Мне действительно не хочется знать все законы и речи философов. Они навеяли бы тоску.

Простота многим кажется глупостью. Человек по их неисчислимым мнениям не достоин судьбы своей, не изучая, не познавая и не вкладывая. Я был таковым, но увидел здесь лишь заблуждения, ведущие к не менее лживым страданиям.

Сверхчеловек не являлся моим идолом. За многими школьными уроками литературы, затем за лекциями в университете о трудах Ницше и Эйлера я считал, что стремлюсь к какому-либо образованию. Знание теорем и их доказательств, однако, никогда не спасёт вам жизнь.

Я также достаточно читал: читал в надеждах, что сумею прожить несколько судеб и выбрать из всех для себя одну идеальную. К несчастью, она вышла лишь подобием моих прежних черновиков.

Я не научился жить. Ни из книг, ни из бесконечно повторяющихся нотаций и драматичных протестов. Казалось, я учу лишь теорию параллельного мира. Когда меня спрашивали: «Дорогой, славный Эспер! Для чего же все наши страдания?», я без доли раздумий уверял их: «Вскоре всё встанет на свои места». С течением времени я осознал, что ничего из моих прежних наставлений не являлось правдой. По крайней мере, в обыденных реалиях подобное не работает безукоризненно.

Ложь одолевала меня. Оказалось, я и не был человеком, приближённым к мудрости, но только в моменты мне чудилось, что всё это имеет толк. Я бессовестно обманывал людей. Хотя и должен ли я спасать абсолютно всех?

Иллюзии разрушали мой ранее трезвый мир. Правда обернулась лицемерием, а долгие годы попыток для значимости впредь виделись бессмысленной тратой времени.

Я был столь глуп и оттого сбегал с ума. Какой же из меня герой, если я не умею спасать даже самого себя? Люди благодарили меня, говорили, что я здорово им помог. Это ложь, но пока они этого не знают. Разве кто из них поможет теперь мне?

«Познать мир невозможно!», – говорил я день ото дня, – «Вы все убиваете себя в поиске ответов, но после раскаетесь в том, что их отсутствие убило вас больше всего прочего!».

Злость на гуманитарность мира парализовала меня. Он действительно не подчинялся никаким законам. Всё это не под силу осознать, принять обычному человеку, а потому и существование наше заранее обречено.

Здесь я вспомнил слова отца: «Жизнь подвластна лишь одному твоему желанию». Тогда началось возрождение.

Я долгие годы плутал в вопросе судьбы и выбора. Предрешено ли бытие? Является ли оно чистым холстом творца? Имеют ли значение мои решения или вся жизнь – продуманный ход действий?

Кажется, желанный вами вариант ответа – и есть результат выбора. Фатализм и волюнтаризм – лишь предпочтения, однако яро ли вы уверены в том, что сей выбор не был, на самом деле, вашей судьбой?

По подобной безысходности я и перестал быть учителем. В итогах пройденной жизни я оказался ребёнком, не смыслящим самого главного: что определяет мой путь. Из бессмысленной суматохи нужно было искать выход. Я вынужден был сделать выбор.

Обвинять ли мне себя или некую «судьбу» во всех неудачах? Взять ответственность или навсегда её лишиться?

Я зарядил пистолет. Без пуль. Тогда я и предпочёл верить в собственную волю.

Меня не пугали мысли об обмане. Даже в случае, где сей выбор не был моим, но чьим-то ещё, я ясно осознавал, что совсем ничего не смогу с этим поделать. Единственный раз я поклялся не винить себя за принятое решение. Отныне я властен, и, поверьте, заблуждение того ещё ярче раздувало пожар.