Княгиня Ольга. Стрела разящая

– Я сразу понял: уж слишком ты много о себе мнишь! – рявкнул он и сделал к ним шаг.

Соколина успела за один миг подумать сразу о многом. Недооценила она своего отца, а напрасно. Доблесть не пропьешь, как говорят старые хирдманы. Несмотря на годы, он оставался воином, который любого заткнет за пояс: бдительным, осторожным и терпеливым. Обманул ли он ее притворным храпом или потом проснулся и обнаружил, что в избе нет ни дочери, ни новой рогатины, а это уж точно неспроста?

– Вот как ты не желаешь жениться на моей дочери! – продолжал он, медленно делая к ним шаг за шагом вдоль бревенчатой стены. – Ты, видать, решил обойтись без женитьбы и просто ее одурачить, а вот попробуй-ка одурачить меня!

Пока он шел, эти двое не оставались безучастны. Логи-Хакон невольно пытался отодвинуться от Соколины, чтобы не задеть ее в случае драки; девушка, напротив, придвинулась еще ближе и вцепилась в его рубаху, надеясь таким образом не дать отцу на него наброситься. Со стороны это было очень похоже на некую любовную борьбу и лишь укрепило старика в его подозрениях.

– То он не будет жениться, потому что она не слишком для него хороша, а то заманивает ее ночью за угол! Сам не знаешь, как быть с твоим негодным корешком, так я тебе его оторву напрочь!

– Это я его заманила! – крикнула Соколина в лицо Свенгельду, повернувшись и прижавшись спиной к Логи-Хакону, чтобы заслонить его собой. – А не он меня!

Логи-Хакон молчал, не пытаясь снять это обвинение, но Соколина никак не могла допустить, чтобы другой пострадал по ее вине. Такого она никогда бы себе не простила.

Взяв девушку за плечи, Логи-Хакон попытался отодвинуть ее в сторону, но она упиралась изо всех сил. Приблизившись, Свенгельд выбросил руку, ухватил дочь за основание косы – привычным движением, явно не в первый раз, – и отшвырнул прочь.

Освободившись, Логи-Хакон шагнул назад, дабы выбраться на простор, и приготовился к драке.

– Давай, старый хрен! – позвал он, с ненавистью глядя в угрюмые глаза Свенгельда. – Довольно я тебя терпел! Ты бранишь меня дураком и неудачником при моей и твоей дружине, распоряжаешься мной, будто своим холопом, но больше этого не будет! Если ты так прыток, то давай, выясним наконец, вправе ли ты давать волю языку!

Лицо Свенгельда неожиданно прояснилось, и тут между ними вклинилось нечто весьма объемное.

– А ну прекратите! – с трудом пытаясь придать почтительность своему властному голосу, воскликнул Сигге Сакс. – Вы оба – слишком знатные и уважаемые люди, чтобы выяснять отношения в драке, будто отроки!

Оба противника невольно огляделись и обнаружили что вокруг полно народу. С одной стороны столпились хирдманы Логи-Хакона, с другой – отроки Свенгельда. Оружия ни у кого в руках не было, но решительные лица говорили о готовности постоять за жизнь и честь вождя.

– Я приехал не за тем, чтобы затевать драку с таким уважаемым человеком, – слегка задыхаясь, ответил Логи-Хакон. – Но всему есть предел. Ни одно застолье здесь не обходится без того, чтобы меня не угостили большим или малым оскорблением. И больше я не намерен терпеть этого, пусть бы ты был воспитателем троих моих братьев, а не одного!

– Убирайся отсюда! – рявкнул Свенгельд. – Проваливай к твоему братцу! И передай ему: если он хочет знать, не снюхался ли я с Маломиром и не скрипят ли на ходу мои кости, пусть приезжает сам! Завтра на рассвете чтоб духу твоего здесь не было!

Он ухватил похищенную Соколиной рогатину, все так же стоявшую у стены, повернулся и пошел к себе в избу, опираясь на древко, как на посох. Через несколько шагов обернулся и кивнул дочери:

– Пошли домой! У меня пес есть рыжий, такого же внука не хочу!

Логи-Хакон вздрогнул и стиснул зубы, напряжением всех душевных сил удерживая себя в руках. Соколина вспыхнула, глаза обожгли слезы стыда и негодования. Но у нее больше не было сил, хотелось лишь скрыться от десятков этих изумленных лиц. Ни на кого не взглянув, она пустилась бегом, обогнала отца и скрылась во тьме.

* * *

Дура девка так и не сделала, о чем ее просили. Лис убедился в этом, когда уже в тишине, наконец сменившей шум и суету, пробрался к навесу воеводской избы и нащупал лежащую там рогатину, всеми забытую. Лезть самому в избу означало немалый риск – потому он и хотел, чтобы все сделала Соколина. Но оставить все как есть означало риск гораздо больший. Хладнокровно прикинув возможности, Лис решился.

Неслышно открыв дверь, он прошел в избу, нашарил возле воеводской лежанки древко и заменил одно на другое. Потом так же тихо вышел и отправился спать.

* * *

Когда Лис уже заснул, та же мысль вдруг осенила Бьольва, который все ворочался и заснуть никак не мог. Он стал вспоминать: вот Свенгельд стоит перед этими двоими, рогатина прислонена к стене… Потом старик берет ее и уходит, опираясь на древко… Йотунов ты свет, Свенгельд забрал ту же самую рогатину, которую Соколина принесла!

Бьольв спустил ноги на пол и встал. Не обуваясь, неслышно скользнул к выходу из дружинной избы. Прошел через пустой и темный двор, пошарил под навесом воеводской избы. Вот она лежит! Так и есть – за шумом ссоры никто не вспомнил, что ее нужно было заменить!

Еще через несколько мгновений Бьольв вновь очутился под навесом с рогатиной в руке, но уже с другой. Свою добычу он унес к кузне и положил у задней стены, чтобы никому на глаза не попалась. До рассвета оставалось всего ничего…

* * *

На белой заре дружина Логи-Хакона, успевшая за ночь собраться в дорогу, стала выходить и выводить лошадей. Дозорный десяток открыл ворота, и Логи-Хакон на своем рыжем коне первым выехал из городка. На тихую избу Свенгельда он лишь бросил беглый взгляд. Стыдно было уезжать, как выгнанный из дому бродяга, не оправдав надежд старшего брата… Впрочем, было бы стыдно, если бы он твердо верил, что знает, в чем те надежды заключались. Однако сомнение, зароненное вчера вечером, за ночь только разрослось. Гнев и негодование заливали душу: собственный брат пытался использовать его, будто клинок, которому не сообщают, кого и почему владелец хочет лишить жизни! И чтобы не выглядеть дураком в своих и чужих глазах, стоит поскорее в этом разобраться.

В опустевшей гостевой избе стояла, прислоненная к столбу напротив входа, старая рогатина с полустертыми рунами на древке.

* * *

Встав наутро, Свенгельд ни словом не упомянул, что здесь недавно был какой-то Хакон, сын Ульва. Однако отменить выезд на лов и не подумал. Напротив, он собирался с оживлением и охотой: засиделся, пора поразмяться! Пора показать этим жеребятам, каков старый конь!

Соколина всегда любила ездить на лов. Отец разрешал ей сопровождать ловцов, еще когда девочку не сажали в седло и ее брал к себе на лошадь кто-нибудь из отроков, и с тех пор эти дни бывали для нее самыми яркими и счастливыми. Даже если ей не удавалось ничего особенного подстрелить, она наслаждалась общей возбужденностью, лаем псов, криками кличан, азартом и духом состязания. Нравилось и скакать по лесу, и рассматривать добычу, и вечером сидеть на пиру, где усталые, но довольные кмети смеются, хвалятся и поддразнивают друг друга.

Но сегодня она села на Аранку, едва замечая обычную суету. Все ее мысли были во вчерашнем дне и особенно вечере. Отец ничего не сказал ей о последнем свидании с Хаконом, лишь пару раз она поймала на себе его насмешливый взгляд. Да неужели он подумал, что она и впрямь влюбилась! Но даже опровергнуть это воображаемое обвинение Соколина не смела: было стыдно об этом заговаривать. Поэтому она выехала со двора, едва замечая и прочих ловцов, и взгляды, которые отроки бросали на ее ноги в стременах, высовывающиеся из-под подола почти по колено.

На ногах были новые высокие чулки, связанные из пряжи, выкрашенной в красный цвет. Подарок рукодельницы Предславы. Натягивая их, Соколина сообразила, что ведь Предслава еще ничего не знает, и послала Осинку в Коростень – рассказать все как было. Пусть подруга успокоится: ее драгоценный мордебро… модирбродир… или как его там, вуй, короче, уехал в целости домой, то есть в Киев, и ничего ему больше не угрожает.

Под кручами Коростеня Свенгельда ждал со своими людьми князь Володислав. Поклонившись с седла воеводе и кивнув его дочери, он продолжал шарить глазами по толпе ловцов.

– Будь жив, воевода! А где же… гость ваш? – крикнул он наконец Свенгельду. – Проспал, ли? Поедем или будем ждать?

– Ждать не будем, – хмыкнул Свенгельд. – Проспал, значит, проспал.

– Может, еще догонит?

– Может, и догонит! – Свенгельд захохотал и пустил коня вскачь.

Видно, и его не тянуло рассказывать, как постыдно закончилось его знакомство с младшим братом киевского князя. А ведь мало какое известие сейчас порадовало бы Володислава больше этого!

Растянувшись длинной вереницей по тропам – сперва вдоль реки, потом через лес, поля, луга и лядины, – обе дружины ехали довольно долго. Путь их лежал к охотничьим угодьям коростеньских князей, куда они пригласили киевского гостя, а отправились в итоге без него. Правда, не сказать, чтобы Володислава это огорчало. Он был ловким и лихим всадником: в седле его небольшой рост был почти не заметен, он приобретал величавость осанки, которой ему не хватало на земле. Он ехал во главе дружины, далеко от Соколины, но порой оглядывался, пытаясь найти в строю ее платье, крашенное дубовой корой и крушиной в цвет темного вересового меда.

Ее тоже не тянуло на разговоры. Несколько раз она оглядывалась – не ожидая, конечно, что Логи-Хакон и правда их догонит, но желая убедиться, что этого не произошло. Сколько ни уговаривала себя, что он с белой зари едет совсем в другую сторону и сейчас уже так далеко, что его можно навсегда выкинуть из головы, – тем не менее ей казалось, будто он где-то совсем рядом, за плечом. Сейчас она с изумлением припоминала, что там, за углом гостевой избы, они с ним чуть ли не обнимались на глазах у отца – а когда все это происходило, она вовсе этого не замечала!

Мысленно оглядываясь назад, вспоминая его напряженный, встревоженный взгляд, она вдруг с опозданием на день разглядела в нем живого человека, а не просто нечто в красной рубахе и очень гордое собой. И именно сейчас, когда забыть о Хаконе, сыне Ульва, было самым лучшим и разумным, она не могла отделаться от мыслей о нем и даже едва замечала, где находится. Почему-то его отъезд стал огорчать ее, будто утрата чего-то важного и даже дорогого… Грустно было осознавать, что, вернувшись домой, она больше не увидит его красную рубаху и рыжую голову – ни во дворе, ни в гриднице, ни на луговине возле Коростеня, где он почти каждый день гулял с Предславой и ее детьми. Сейчас Соколина вдруг пожалела, что не выходила к ним.

Но постепенно прекрасный летний день и скачка отвлекли ее от грустных мыслей. Эти угодья она уже знала: Володислав приглашал Свенгельда сюда на лов каждый год. Чащи, кое-где прорезанные руслами небольших речек, изобиловали дубравами и прочим лиственным разнолесьем. Ловища менялись часто: какие-то участки леса вырубались и сжигались под пашню, какие-то поля после нескольких лет использования оказывались заброшены и постепенно зарастали лесом. Здесь охотно паслась копытная дичь: косули, лоси, олени объедали кусты и молодые деревца, которыми зарастали покинутые пашни.

Сейчас Володислав привел их как раз на свежую лядину, которая еще прошлой весной засевалась. Теперь она поросла сорняками, но была еще легко проходима и давала нужное для лова свободное пространство.

Когда подъехали, вдали уже слышался шум и перекличка рогов. Кличане, из числа жителей окрестных весей, шли широким полукольцом, охватив большой участок: трубили в рога, орали, били палками по деревьям и старались произвести как можно больше шума. Напуганное зверье гнали на поляну, где ожидали ловцы.

Едва успели расположиться, как по веткам побежали белки, а по траве – первые зайцы. Отроки стреляли по ним, состязаясь друг с другом, Соколина тоже застрелила одного, не сходя с кобылы. Довольный Ранота подал ей добычу, чтобы повесила к седлу.

– Хоть супротивник наш запоздал, я от состязания не отказываюсь! – крикнул ей Володислав, весело размахивая шапкой. – А ну давай с тобой: кто скорее дичь настигнет!

На дальнем краю лядины из-под кустов выскочил первый олень-четырехлеток. Увидев людей, испуганно прянул в сторону и вновь скрылся в зелени; Володислав отчаянно свистнул, махнул рукой, давая понять, что это его добыча, и устремился за ней.

Но Соколина сидела на своей кобыле даже ближе к оленю. Вихрь азарта подхватил ее и толкнул вперед, туда, где голова с небольшими еще рогами показалась и почти сразу исчезла в кустах. После вчерашнего Соколине особенно хотелось отличиться. Вскрикнув, она послала Аранку вперед; пришлось приостановиться, чтобы не затоптать отроков. За эти мгновения Володислав вырвался вперед, но Соколина рванулась в погоню.

Рыжевато-бурая шкура делал оленя малозаметным в лесу, а скачущий впереди Володислав заслонял добычу, и лишь изредка, вскинув глаза, Соколина видела мелькающее белое пятно подхвостья. Олень мчался напрямик через чащу, оба ловца скакали за ним, и сердце Соколины так же прыгало между небом и бездной, как сама она подпрыгивала в седле, почти стоя на стременах. Чувство опасности и жажда догнать добычу смешивались в некий напиток, пьянящий сердце ужасом и восторгом. Начисто были забыты все тревоги и огорчения. Все исчезло, кроме белого пятна оленьего хвоста и спины Володислава, которая была так близка и все же чуть впереди…