Огнедева. Аскольдова невеста

– Огни горят палючие, котлы кипят кипучие – хотят козла зарезати… – пробурчал Сокол, вспоминая кощуны, и Дивляна содрогнулась: эти строки очень хорошо подходили к ощущению неведомой жути, которое вызывал огонь в ночи. Так и казалось, что духи, обитатели Той Стороны, собрались тут и ожидают неосторожных путников. Сидящие рядом поежились и невольно сдвинулись друг к другу плотнее.

– И что, часто так бывает, чтобы серебро огнем из земли выходило? – спросил Белотур, подув на кашу и окинув непринужденным взглядом лица сидящих тесным кружком ладожан, озаренные неровным светом костра.

Покосившись на него, Дивляна подумала, что он это спрашивает не столько из любопытства, сколько ради того, чтобы отвлечь впечатлительных отроков от пылающего в темноте зловещего огня. Его собственная полянская дружина все-таки однажды уже проделала этот долгий путь от среднего Днепра до Варяжского моря, а вот ладожане забрались так далеко от дома впервые и чувствовали себя неуютно.

– Случается! – заверил Селяня, несмотря на свои пятнадцать лет, рассудительный и при этом веселый и бойкий парень. – Помнишь, Радоня, с Родоумихой случай был? – Он подтолкнул локтем одного из братьев. – Родоумиха, ты видел ее, Тур, вот такая баба!

Он обвел руками нечто округлое, раскинув их почти во всю ширь, и мужчины у костра засмеялись:

– Да уж, это чудо трудно не заметить!

– Это да – баба, обнять рук не хватит!

– Втроем надо!

– Тогда Родоум еще жив был, – продолжал Селяня. – Вот пошла она однажды белье на реку полоскать, пральником[4 - Пральник – инструмент вроде совка на ручке, которым колотили белье в процессе стирки.] колотит – аж мостки трясутся. И вдруг чует – за спиной стоит кто-то. Обернулась, глядь, а там девка незнакомая, а сама красивая такая, нарядная. Девка и говорит: «Ударь меня пральником!» Родоумиха думает себе: «Зачем же я такую красоту буду бить?» И спрашивает: «Девка, ты чья? Что-то я не знаю тебя!» Та не отвечает и опять за свое: «Ударь меня пральником!» А Родоумиха опять: «Не буду, а то я как вдарю, от тебя мокрое место останется». Та еще раз попросила, а потом говорит: «Сто лет я в земле лежала, видно, еще сто лежать придется». И пропала. А то и был клад старый варяжский. Уж ее Родоум потом ругал, ругал за дурость: ударила бы, девка бы серебром рассыпалась. Вот бы они разжились – сам бы Родоум с товаром ездил. А та, дура, счастье свое проворонила.

– А еще мой стрый Волога рассказывал, – подхватил Нежата. – Он тогда молодой был, неженатый, но уже к невесте своей, тетке моей, присватался. И вот шел он раз вдоль Волхова, где сопки, и вдруг видит девку перед собой – откуда взялась, непонятно. А красивая – глаз не отвести. Он и спросить не успел, чья она такая, а она сразу и говорит: «Возьми меня замуж». Он кабы ничего, то прямо сразу взял бы. А он и задумался: да как, просватали невесту, по рукам ударили… Он и говорит: «Не могу, есть уже невеста». А девка вдруг как превратилась в котел железный, да как тот котел покатился с берега, а в нем серебро так и гремит! Покатился ? и в Волхов бултых! Только круги пошли. Это значит, если бы он согласился ее в жены взять, то остался бы котел и все серебро ему бы было. Вот так оно…

Поляне посмеивались и покачивали головами, слушая эти предания, хорошо известные в Ладоге и ее окрестностях, на древнем Пути Серебра. А Дивляна поглядывала на Белотура – благодаря его уверенному спокойствию и ее страх прошел, и она уже смотрела на горящий в ночи неведомый огонь не более чем с любопытством. Старший киевский посол приходился ее будущему мужу двоюродным братом по матери и примерно ровесником – ему было чуть за тридцать, а самому Аскольду, по его словам, на два года меньше. В полянском племени Белотур уже несколько лет ходил в воеводах, унаследовав эту должность от отца, а тот – от деда: их род издавна славился сильными, умелыми и удачливыми воинами, любимцами Перуна. У него было продолговатое лицо с крупными чертами, широкий рот, крепкие белые зубы блестели в бороде, совсем светлой, как и волосы, и брови. Красотой он не отличался, но открытое лицо с дружелюбным выражением и мощная фигура делали его весьма приятным для взора. Общительный и приветливый, он с самого начала обращался с невестой брата по-родственному заботливо и тем внушал ей надежды на хороший прием в роду мужа. Казалось, при каждом взгляде на нее он заново радуется и поздравляет себя с тем, что раздобыл для брата такое сокровище, и эта радость в его серо-голубых глазах согревала сердце Дивляны и понемногу примиряла ее с судьбой. Окажись ее будущий родич не столь добросердечным, она себя не помнила бы от отчаяния в этом пути, навсегда уводящем ее от родного и привычного.

– Так что, не жалел твой стрый, что невесту на котел серебра не променял? – Белотур улыбнулся Нежате.

– Не. – Тот ухмыльнулся, но подумал, скорее всего, о своей собственной невесте Тепляне, родственнице Дивляны и Велема, которая ждала его в доме воеводы Домагостя.

– Ну, как говорится: коли в дому лад, не надобен и клад!

Белотур глянул на Дивляну, и она улыбнулась ему. В последнее время ей не раз приходило в голову: ах, если бы ее будущий муж, князь Аскольд, оказался похож на Белотура, был бы таким же добрым, искренним, надежным человеком! Тогда жизнь ее могла бы сложиться не так уж несчастливо. Хотя настолько счастливой, как собиралась быть с Вольгой, она не будет уже ни с кем и никогда. Потому что никогда и никого, будь он хоть сам Ярила, она не полюбит так сильно, как любила Вольгу… любила и сейчас еще…

Прочие поляне – нарочитые мужи Битень, Валун, Бориполк с сыновьями Жданом и Желаном, Родобуд, отроки из их дружин – тоже выглядели людьми неплохими. Говорили они немного иначе, порой вставляли словечки, которых ладожане не понимали, но в целом были такими же людьми с такими же чувствами и стремлениями, а не выходцами из Закрадного мира[5 - Закрадный мир – мир мертвых; от «за крадой», то есть погребальным костром.].

Но сейчас взгляд Белотура почему-то смутил ее: она даже спрятала руки, плотнее завернувшись в Велемов толстый плащ из колючей шерсти. Белотур смотрел так, будто любовался ею, а чем тут любоваться? Рубашка простая, вотола эта зеленая, своими руками крашенная… На подоле сухие стебли: в таких случаях девке говорят, что-де «вдовцы налипли», за вдовцом замужем быть. И где только подцепила? Ах, ну да, Аскольд же двух княгинь похоронил, вдовец, стало быть…

Не умея взглянуть на себя чужими глазами, Дивляна не понимала, что даже сейчас, в плаще, покрашенном дубовой корой в зеленовато-бурый цвет, почти без украшений, она выглядит как та самая Солнцедева, дочь Перуна и невеста Ярилы. В самом расцвете девичьих лет – весной ей исполнилось шестнадцать, – среднего роста, легкая, стройная и подвижная, она вся дышала теплом, жизненной силой, которая горела в румянце на щеках, в ярких, как спелая земляника, алых губах, сияла в серо-голубых глазах под густыми черными ресницами. В ее толстой косе, рыжевато-золотистой, словно затаилось солнце; она казалась теплой даже на вид, и ее все время хотелось потрогать. Легкие кудряшки возле висков и надо лбом красиво обрамляли нежное лицо. Ее старшая сестра Яромила, которую Белотур поначалу сватал за своего брата, была, пожалуй, красивее чертами, да и ростом выше, но эта жизненная сила, которой Дивляна была переполнена, привлекала и привязывала к ней прочнее всякой красоты. Нередко она бывала грустна и задумчива – ничего удивительного, если знать, что ей пришлось навсегда покинуть родные края и всех родичей. Но порой, забывая об этом, она смеялась, и тогда радость разливалась вокруг широкой волной, как бывает, если меж тучами вдруг проглянет солнце и бросит золотой луч, оживляя хмурую промокшую землю. Белотур был рад, что в конце концов им досталась именно эта невеста – девушка, способная одним своим присутствием согревать все вокруг и радовать сердце. Неудивительно, что Солнцедева выбрала ее своим земным воплощением: она была полна расцветающей прелестти, точно сама богиня весны. И хотя он старался держать себя в руках и не давать воли мечтам о невесте брата, близость Дивляны и в нем зажигала кровь, наполняла огнем и удалью, будто он сам – не воевода и отец уже почти взрослого сына, а молодой парень, жених! Рядом с ней, казалось, каждый мог начать все заново, вернуться в юность – в то время, когда все еще впереди, – потому что весну человеческой жизни она несла в себе.

Ночь прошла спокойно: несколько раз Дивляна просыпалась и слышала, как переговариваются отроки у костра, как с треском ломают сучья, чтобы подкинуть в огонь, однажды различила голос Белотура, проверявшего дозоры. А утром она проснулась раньше всех – обе ее челядинки, Кунота и Долговица, еще сопели по бокам, укутавшись в одеяла до самого носа, и снаружи не доносилось никакого шевеления. Между тем, судя по яркому свету, проникавшему сквозь щель полога, погода наладилась. Потеплело, Дивляне даже было жарко в шушке из толстой шерсти и вязаных чулках, в которых она спала под одеялом и большой овчиной.

С усилием выкопавшись из-под всего этого и нашарив среди одеял свой пояс, она на коленях поползла к пологу и выглянула наружу. И дух захватило от радости – какой прекрасный день начинался! Небо совершенно очистилось от туч и сияло яркой, льющейся в глаза голубизной; вставшее солнце сушило вчерашнюю влагу, трава зеленела, и будто вернулось лето. Сквозь утреннюю свежесть уже веяло теплом, блестела золотом река, мир казался открытым на все стороны, приветливым и светлым. И не скажешь, что тут уже почти Та Сторона…

Дивляна выбралась из шатра, обулась, оправила рубахи и пояс, подтянула чулки, пригладила косу. Потом сходила умыться к реке. Костры погасли, вокруг них, под пологом и просто на траве, спали ладожские отроки и Белотуровы кмети, плотно завернувшись в плащи. От легкого шелеста ее шагов по траве никто не проснулся. Но лезть обратно в темный, душный шатер, полный запахов влажной шерсти и кожи, Дивляне совсем не хотелось.

Она осмотрелась по сторонам. За близкой рекой виднелись ивы, справа зеленела роща. Где-то там, за рощей, они вчера видели парящий в воздухе огонь… «Пойти посмотреть?» – подумалось Дивляне. Глубоко внутри что-то испуганно ойкнуло, но любопытство победило. Сейчас ведь не то, что вчера: светло и совсем не страшно. И она побрела через луговину к роще, выбирая места, где поменьше травы, чтобы не слишком мочить подол. Она не знала, далеко ли придется идти, но роща кончилась довольно быстро, сменившись заросшей лядиной. Видимо, ее пахали в последний раз лет десять назад – молодые березки поднялись как раз по плечи человеку, а между ними сплошным строем стояли грибы-подберезовики с коричневыми шляпками. Лядина указывала на близость жилья, но почему же тогда грибы никто не собирает? Дивляна еще подумала, что на обратном пути наберет, сколько влезет в подол, – в котел все сгодится. Но вот кончилась и лядина, а за ней…

Ясно, что это был жальник – точно такие же длинные курганы, вытянутые порой на десятки шагов, она не раз видела в последние дни на берегах, где они перемежались с округлыми словенскими сопками. В таких курганах хоронили прах своих умерших кривичи, чьи поселения встречались уже и на Ловати, а здесь, в ее верховьях, начинались их коренные земли. Вот почему тут никто не собирает грибов – здесь владения мертвых. Судя по длине и высоте, эти два курганы были довольно стары и приняли в себя прах не одного поколения. На склонах тут и там шелестели листвой на утреннем ветру те же молодые березки – на ветвях качались рушники с особой погребальной вышивкой, где совсем свежие, а где давно полинявшие, избитые пральниками ветров и выполосканные дождями. Под березками в траве виднелись горшки с поминальными угощениями. Но главное…

Некоторое время Дивляна стояла, мертвой хваткой сжав в кулаке сине-голубую бусину-глазок, висевшую у нее на шее: прощальный дар Ильмерь-озера и всех ее предшественниц, ранее носивших священное звание Огнедевы. Нет, это ей не мерещится. Здесь жальник, и на склонах кургана – только одного из двух – прямо на траве застыли дети и подростки. Живые… или нет? Ни ран, ни крови на них не было видно, но они лежали неподвижно, будто не замечая в своих тонких исподних рубашках утренней прохлады и сырости земли…

Ближе всех, всего в паре шагов от нее, лежала девочка лет восьми, со светлой косичкой, – скорчившись и прижав кулачки к груди. На обоих ее запястьях Дивляна увидела науз – красную шерстяную нить с узлами. Заставив себя сделать шаг, она наклонилась и всмотрелась в лицо девочки. Та выглядела спящей, а на шее у нее был еще один науз – множество сложных узлов, каждый из которых завязывается с особым заговором. Дивляна, наследница многих поколений волхвов, хорошо разбиралась в таких вещах. Кроме науза, на шее девочки виднелась костяная фигурка птички – таких оберегов словены не носили.

Глубоко вдохнув, собрав в кулак всю свою смелость, Дивляна опустила дрожащую руку и прикоснулась к руке девочки. Кожа ее была прохладной, как у всякого, кто слишком долго пробыл на воздухе в нежаркое время, но мягкой. Она сжала пальцами запястье, прислушалась… жилка билась!

Ух! Дивляна почувствовала такое громадное облегчение, будто с плеч свалился сам Дивинец, знаменитая ладожская сопка, могила древнего конунга Ингваря. Она вдруг обнаружила, что сама все это время, похоже, не дышала. Уже смелее она схватила девочку обеими руками за плечи и стала трясти.

– Просыпайся! – требовательно позвала Дивляна. – Ты ведь живая, да? Просыпайся, ну, быстрее!

Девочка вздрогнула и очнулась. Шевельнулись белесые ресницы, поднялись веки, на Дивляну глянули светло-голубые, будто у котенка, еще бессмысленные глаза…

– Слава Макоши! – воскликнула Дивляна.

А девочка распахнула глаза во всю ширь и резко отстранилась, бросила взгляд по сторонам и оцепенела.

– Не бойся! – Дивляна присела перед ней на корточки и снова взяла за руку. – Я тебе ничего дурного не сделаю. Как ты здесь очутилась? Почему вы все здесь лежите, что это значит? Кто вас сюда привел? Где ваши родные?

Она огляделась, потом оставила в покое девочку, которая только смотрела на нее с ужасом и недоумением, и принялась тормошить всех подряд – подростка лет тринадцати, к которому прижался братишка лет четырех, красивую пятнадцатилетнюю девушку, еще двоих мальчиков лет семи-восьми… Все были босы, с ледяными руками и ногами, в одних сорочках, и у всех обязательно на руках и на шее Дивляна видела те же наузы из красной шерстяной нити. Все матери навязывают их своим детям, и Дивляна с сестрами в детстве носила такие же, но не в таких количествах! Этих детей хотели от чего-то уберечь… Но почему они оказались ночью на жальнике, будто жертвы, почти раздетые и бесчувственные? Ни на ком не было поясов – значит, они собирались спать… Здесь, на земле?

Бегая от одного к другому, она теребила, тормошила, звала, старалась привести в чувство. Постепенно жальник оживал: девочки, мальчики, парни-подростки и юные девушки приподнимались, хватались за головы, терли глаза… Кто-то заревел, кто-то подхватил, раздались первые осмысленные голоса, старшие утешали младших. Но большинство тех, кто уж пришел в себя, не отрывали глаз от Дивляны. Ну, еще бы – красивая и совершенно незнакомая девушка, разбудившая их на жальнике, должна была показаться им видением.

Один за другим вставая на ноги, поднимая младших, они все стягивались к ней и вскоре обступили плотным кольцом.

– Кто вы такие? – Убедившись, что неподвижных, оцепеневших фигур на траве больше нет, что все уже поднялись или хотя бы очнулись, Дивляна огляделась, выискивая взглядом более взрослых. – Как вы сюда попали? Откуда вы все? И почему вы спите на земле… на жальнике? Кто вас сюда привел? Зачем?

Но ответа ей удалось добиться не сразу: даже старшие, даже те, кому было лет по тринадцать-четырнадцать, а значит, с кем уже можно было разговаривать как с разумными взрослыми людьми, поначалу только таращились на нее с немым изумлением. И чем дальше, тем сильнее в голубых глазах, смотревших на нее со всех сторон, разгорался страх. Подростки оглядывались, жались друг к другу, иные продолжали реветь.

– А кто ты? – наконец раздался чей-то робкий тонкий голос.

Дивляна обернулась и увидела ту девочку, которую разбудила первой.

– Я… Огнедева, – ответила она, немного поколебавшись.

Конечно, можно было сказать, что она – Дивомила Домагостевна, дочь ладожского воеводы, внучка Радогневы Любшанки, невеста полянского князя Аскольда… Но едва ли эти дети, живущие уже за чертой Того Света – если здесь вообще живут, – знают всех этих людей.

– А, я знаю! – помедлив, откликнулась та же девочка, и ее смышленое личико просияло. – Огнедева – это то же, что Сауле. Ты – Сауле? Ты пришла, чтобы нас спасти?

– Что такое Сауле? – не поняла Дивляна.

– Да вон она… ты! – Девочка подняла руку и указала на встающее над рощей солнце, вовсе не удивленная тем, что оно находится на небе и на земле одновременно.

Дивляна улыбнулась:

– Да, это я. Но вы кто такие? Откуда вы родом?

– Мы из Межи, – вступил наконец в разговор один из подростков. – Кореничи мы.

– А мы – Синеличи! – подхватил другой голос.

– И где ваша Межа?

– Вон там. – Ей показали в другую сторону, где зеленел лес.