Утренний Всадник

– Ничего я не красивая! – почти сердито воскликнула Смеяна. – Дажьбог да будет с тобой, княжич светлый! Какая уж тут красота: веснушек что на мухоморе, и нос кверху глядит, и рот как у лягухи – только на кочке сидеть да песни орать. Ведь так?

– Нет, ну… – Светловой внимательно рассматривал ее лицо и сам был смущен внезапно изменившимся впечатлением.

Смеяна был такой же, как и раньше, но вдруг стала казаться красивой. Какой-то особый свет проступил из глубины и осветил черты, теплый золотистый свет, дыхание лета.

А за спиной ее стоял лес, густое переплетение желтых и бурых пятен листвы, коричневых и черных ветвей, беловатых проблесков изморози. Смеяна, в своем пестром рысьем полушубке, с рыжими косами под платком, сливалась с лесом и казалась живой его частью. Зоркие и дикие глаза самого леса смотрели из ее желтых зрачков. Дух леса бросал отблески такой необычной и живой жизни на ее подвижное лицо. Она казалась рысью, вольной и ловкой лесной княгиней, неутомимой и неудержимой, воплотившей в себе силу и живую красоту всех Велесовых творений. И как непохожа она была на Лелю, Деву Весны, чистую и прекрасную в каждой черте! Леля сама освещает мир вокруг, не отражает красоту, а несет ее в себе и щедро дарит каждой былинке, излучает красоту, как солнце излучает свет.

Удивленная и встревоженная долгим молчанием Светловоя, Смеяна шагнула через ручей назад на этот берег, и чары сгинули. Она снова стала такой же, как всегда. Светловой провел рукой по лбу: пестрый берег поплыл вокруг. Его снова кружило наваждение, уже испытанное им на этом берегу. И вдруг он вспомнил: шагнув через ручей, Смеяна встала на то самое место, где в тот давний вечер сидела Леля-Белосвета. Может быть, этим волшебством Дева Весны хотела напомнить о себе?

Но нет – ни малейшего ее следа не осталось на берегах Бычьего ручья. Березы, дубы, орешник, тогда весело зеленевшие, теперь тянули к небу голые ветви, как будто просили о помощи. Берега покрывала жухлая трава и подмерзшие бурые листья, ветер над Истиром пел о холоде и одиночестве, о близкой зиме. Светловой напрягал память, но не мог вспомнить, как все здесь было в тот вечер. Даже прекрасные черты самой Лели стали расплывчатыми: он видел не девушку, а нежную радугу, помнил не лицо ее и не речи, а только свое ощущение счастья. Нет, напрасно он шел сюда, напрасно надеялся поздней осенью вернуть весну хотя бы в воспоминаниях.

– Боюсь я, как бы тебе, княжич светлый, со мной беды не нажить, – подала голос Смеяна.

Не зная, как получше высказать свои сомнения, она прошлась по берегу, прикидывая, где бы присесть, но земля была слишком холодна.

Светловой проследил за ней глазами, не понимая, о чем она говорит. Какие еще беды – куда уж хуже?

– Старики-то просто так от меня не отступятся, – продолжала Смеяна. – Я и сама-то забыла, а они, видишь, опять… А все голова моя дурная! – в досаде воскликнула вдруг она и даже дернула себя за косу. – Я сама во всем виновата! Ведь жила я себе спокойно, где хотела, там и гуляла, чего хотела, то и делала! Так нет – и моему свиному рылу за ласточками в Ирий захотелось! Красавицей я хотела стать, женихов хотела много! Вот и дождалась!

– Ну ты ведь не виновата! – хотел утешить ее Светловой. – В желании беды нет. Душа человечья так устроена – всегда чего-нибудь да желает…

– Нет, я сама и виновата! – горячо возразила Смеяна. – Мне желать было мало! Я ведь к полудянке ходила! Это она мне и женихов приворожила, и приданого дала!

Смеяна досадливо дернула расшитый рукав рубахи, добытой из сундука полудянки, точно он тоже был в чем-то виноват. Светловой смотрел на нее с новым чувством: до сих пор она не рассказывала ему о своем достижении, и сейчас он заново изумился силам, скрытым в этой девушке, то веселой, как дитя, безо всякой причины, то казнящей себя за то, чем другие гордились бы.

– А ведь мне Велем про другую дорогу говорил! – продолжала Смеяна, уже давно жалевшая о своем тогдашнем малодушии. – Говорил, что в Чаше Судеб и моя судьба хранится. Настоящая моя судьба, ты понимаешь?

Она посмотрела в глаза Светловою, словно умоляла его: если и ты не поймешь, то кто же поймет? А он вдруг шагнул к ней и взял ее за руку, как если бы она грозила сейчас же убежать и не вернуться.

– В Чаше Судеб, говоришь? – повторил он. – Это та чаша, что Макошь в руках держит? И в которой все судьбы рода людского кипят?

– Да, да! – Смеяна обрадованно закивала и сама сжала его руку. – Мне Велем рассказал. Что если Макошь пожелает, то Чаша Судеб сама человеку покажется и все ему расскажет: и кто он, и зачем он, и куда его дорога лежит. А я побоялась, дура! Как, думала, одна пойду да куда еще зайду…

– А со мной пойдешь? – перебил ее Светловой.

– С тобой? – повторила Смеяна, не сразу взяв в толк.

– Да! – Светловой тряхнул ее руку, словно это могло помочь убедить девушку. – Пойдем вместе! Мне самому хуже смерти… больше жизни надо знать, в чем моя судьба! Не могу я так жить! Да я и не живу как будто! На душе одно, наяву – другое! Княжна эта… Какая мне княжна, когда я только о ней и думаю…

Это была очень путаная речь, и слова ее мало были способны донести смысл до слушательницы. Светловой запинался, говорил первое, что подворачивалось на язык, и не заботился о толке – для выражения его чувств подходящих слов не было вовсе. Но Смеяна понимала его: лучше слов говорили его голос, его взгляд, то тоскливый, то смятенный, то решительный.

– Да, да, верно! – воскликнула Смеяна, лишь только Светловой замолчал. – Верно, и твоя судьба там есть! Макошь тебя научит! Вот только… как же мы ее найдем?

– Надо в святилищах Макошиных спрашивать! – Обрадованный, что она его поняла, Светловой уже видел и пути к цели. – Макошины волхвы и ворожеи знают.

– Да сколько же ее святилищ на свете? Жизни не хватит их все обойти.

– А мы не все. Только главные.

– А какие есть главные?

– Главные есть… – Светловой ненадолго призадумался. – Я знаю, на Краене-реке в дрёмической земле есть. Нет, не на Краене – на Пряже.

– В дрёмичах… – неопределенно-опасливо протянула Смеяна.

– Еще есть на Кошице-реке, в смолятичах…

– Ой! – воскликнула вдруг Смеяна, осененная новой мыслью. – Смолятичи! А как же невеста твоя… ну княжна смолятинская? Тебе же за ней ехать надо! Она же ждать будет… в Велишине или где там сговорились?

Светловой выпустил руку Смеяны и опустил голову. Бросить смолятинскую княжну ждать бесконечно, ничего ей даже не объяснив, было бы недостойным делом. Но как ей это все объяснить? Сможет ли она хоть что-то понять?

– Вот что! – решил Светловой. При проблеске надежды он снова обрел былую бодрость духа и ясность мысли. – Мы с тобой вместе поедем в Велишин к ней, а там я ее с собой позову к Макоши. Пусть сама Макошь нас благословит. Она, Скородумова дочь, верную дорогу знает, лучше всех. Ведь Макошь – ее покровительница от самого рождения. Она согласится. А с ней мы Чашу Судеб куда быстрее и вернее найдем.

– А потом?

– А потом – как Макошь велит. Если она велит мне на Дароване жениться – значит… – Светловой запнулся и опустил глаза, не в силах даже в мыслях допустить такой приговор богини судеб. – А если не велит – так сама же Дарована настаивать не будет.

– Ах, как хорошо! – Помедлив самую малость, Смеяна уложила в голове все части замысла и расцвела – так удачен он ей показался.

В самом деле – пусть княжна сама убедится, что Макошь предназначила Светловоя вовсе не ей! Не будет же она настаивать на присвоении чужой судьбы! Не будет! И тогда… Смеяне хотелось прыгать от радости. Как хорошо Светловой придумал! Ее счастливый и восхищенный взгляд выражал такое обожание, что Светловою стало неловко, но в глубине души и приятно. Смеяна была земной девушкой, но в ней собралось все самое лучшее, что только есть на земле.

– Постой, а как же мои женихи? – вдруг почти с ужасом вспомнила Смеяна. – Им что толку про Чашу Судеб вещать – не поверят!

– О них не тревожься! – весело утешил ее Светловой. – Это моя забота.

– Да как же ты со стариками моими управишься?

– А вот увидишь!

Светловой улыбнулся, и Смеяна замерла от восхищения: его лицо осветилось, улыбка сделала каждую черту невыразимо прекрасной – он снова был тем Ярилой, которого она впервые увидела на кромке ржаного поля. Как разлука убила в нем радость, так надежда на новую встречу воскресила все силы, бывшие прежде, и даже больше. Так и новая весна возрождает не одно зерно, упавшее в землю, а целый колос.

Незадолго до полудня десятки человек со всей округи собрались на поляне возле священного дуба. В других племенах на Перунов суд не допускают женщин, но речевины полагают, что такое важное дело должно вершиться на глазах всего рода. Женщины и дети только не подходили к самой площадке и теснились поодаль, под первыми деревьями на краю опушки.

Речь не шла об оскорблении или мести, противники не желали крови друг друга, и поэтому поединок был назначен рукопашный. Заревник и Премил были ровесниками и уже не первый год выходили на Перунов день и на Медвежий велик день биться в схватках парней. Заревник был выше ростом и сильнее, и поначалу многие думали, что победа и невеста достанутся ему. Но, удивительное дело, отроки Светловоя, пришедшие посмотреть вместе со всеми, с самого начала схватки предпочли Премила и дружно подбадривали его. Чернопольцы радовались такой поддержке, люди из других родов оглядывались с удивлением, не понимая, за что парню такая честь.

Но скоро все это поняли. Средний сын Леготы не зря еще в молодых годах ушел в дружину Лебединского становища. И не зря племянник так часто ездил проведать дядю. Тот научил его биться. Пусть не так, как бьются княжеские отроки, но Премил оказался способен поставить против силы Заревника удивительную ловкость, верткость, умение уходить из-под самого удара, заставляя противника даром тратить силы. Сам он бил не так чтобы очень сильно и не сумел бы кулаком вогнать в дно опору моста, но удары его неизменно достигали цели и были весьма болезненны.

Второй раз Заревник бился за Смеяну, и второй раз ему грозило поражение от того же самого оружия! Стараясь после драки с Грачом поскорее забыть свой позор, он был уверен, что второго такого же противника не найдется. И напрасно. Второй раз столкнувшись с ловкостью, грозящей опрокинуть его силу, Заревник утратил уверенность. А без веры и сила немного стоит.

От криков мужчин гул разлетался по дубраве, священная зола чернила ноги и одежду поединщиков, залетала на ближних зрителей. Дубы по краям поляны тихо качали ветвями, невидимые глаза из толщи грубой коры наблюдали за схваткой во славу Перуна.

Разгоряченная зрелищем Смеяна тихо повизгивала от избытка чувств, подпрыгивала на месте и изо всех сил желала победы Премилу. Она совсем забыла, что бьются за нее, за право ввести ее в свой род – ее увлекла сама схватка. Своим умением Премил и ей тоже напомнил Грача, тот давний поединок в березняке. Не сила важна, а умение ее применить. Сама она, Смеяна, всю жизнь вела такой же поединок со своей бурлящей непонятной силой – так пусть же умение победит!

Она не замечала, что все вокруг то и дело поглядывают на нее. Ее увлечение, румяные щеки, блестящие глаза, стиснутые кулачки значили много: она сама и есть удача, и победа достанется тому, с кем она будет.

– Перуне-Громоверже! Славен и триславен буди! – десятками голосов ревели мужчины, когда Заревник вдруг оказался лежащим на черной золе, крепко прижатый спиной к земле.

Премил продержал его так, пока слава Перуну была провозглашена трижды, а потом отпустил, поднялся, рукавом вытирая взмокший лоб. Чернопольцы радостно гомонили и хлопали друг друга по плечам.

Заревник тоже поднялся, смущенно отворачивая лицо. Перепела приуныли. Варовит развел руками и бросил выразительный взгляд в небо: воля Громовика!

– На свадьбу всех просим! – кричал Легота, широко омахивая рукавом всю поляну. – Всех к нам на Черное Поле зовем – и места, и пива, и еды всем хватит!

– Ох, и кто же теперь пойдет-то за него! – Тетка Купава глядела на Заревника, жалостливо качая головой. – Пропадет парень!

– Кто? – тихо ответила Верёна. – Да я и пойду…

Лицо ее было грустно и ясно. Впервые за много дней с самой весны на сердце у Верёны стало спокойно. Боги отказали Заревнику в праве на другую невесту – они вернут его к его давно известной судьбе. Как далеко ни летает птица от гнезда – а всегда возвращается.

Бабка Гладина подозвала к себе Смеяну. Та подошла, еще не остыв от переживаний, с широкой улыбкой на лице. Увидев суровое лицо бабки, Смеяна как будто разом погасла – вспомнила. Гладина сунула ей в руки тонкий вышитый платок. «Поди, подай жениху утереться!» – гневно-укоряющими движениями бровей приказывала она недогадливой внучке. Стыда с ней не оберешься – и порядка не знает, да и платок-то чужой работы! Слава Макоши, про это люди не ведают.

Смеяна отчего-то медлила протянуть руку за платком. Она не хотела понимать, что за удовольствие от поединка ей придется платить своей свободой.

– Постойте, добрые люди! – вдруг крикнул Светловой.

Радостный гомон на поляне разом затих. Смеяна обернулась, так и не взяв у бабки платка. А Светловой шагнул вперед. Светловолосый, статный, в красном плаще и с поясом в серебре, с мечом в дорогих ножнах, он сам казался сейчас воплощением небесного воина.

– Что не так, княжич светлый? – удивленно спросил Варовит.

Легота насупился: своего права, отвоеванного перед лицом богов, он не собирался уступать даже князьям.

– Суд Перунов творился по правде, и справедлив его исход! – вежливо и твердо сказал Светловой. – Но окончен ли он? Скажи, старче мудрый: если сейчас объявится другой человек, желающий получить эту девушку, позволят ли обычаи предков ему сразиться с победителем?

Варовит и старейшины молчали среди общей тишины, пытаясь взять в толк, к чему княжич завел речь об этом. Даже Перепела вскинули понурые головы.

– Позволят! – подал голос старик Добреня. – Знаешь как, княжич: по древним Перуновым обычаям не только девку, но и жену можно поединком отбить. Сыскался бы охотник.

– Да где же ему сыскаться? – недоуменно спросил Варовит.

– Это я, – спокойно и просто сказал Светловой.

Отроки его молчали, а по всей поляне пролетел изумленный возглас. На всех лицах, мужских и женских, молодых и старых, читался один и тот же вопрос: зачем? И Светловой ответил на этот вопрос.

– Смеяна из рода Ольховиков приносит удачу, ведь так, старче мудрый? Ты сам рассказывал мне об этом. В ней живет благословение богов. Кому же оно нужнее, чем князю? Перед удачей все равны. Перед богами каждый должен отстоять свое право на нее. И я хочу биться за право увести ее с собой. Твой род, Легота, принимает мой вызов?

– Принимает! – Не смешавшись, Легота сорвал с головы шапку и размашисто бросил ее на черный край площадки. – Не было такого, чтобы Черное Поле от поля отказывалось! А! – Он окинул взглядом родичей и первый засмеялся своей шутке. – Давай, княжич! Только так решим: тебя с детских рубашек учили биться, а внук мой больше за сохой да с косой… Сам я против тебя выйду!

– Да ведь стар ты! – охнула бабка Гладина.

– Стар, да не слаб! А Перун Праведный – он рассудит не по годам, а по своей воле, по своей правде! Кому удача нужнее – тот ее и получит!

– Коли так – отдал бы даром! – снова вставил дед Добреня. – Счастье – одно, а совесть – другое. Ты сам со своим родом удачу сожрешь, а с князем всему племени достанется. Подумал бы!

Но Легота тряхнул головой.

– Это, – он выразительно показал на черный круг священной золы и низко поклонился ему, – это древнее князей! И правда Перунова древнее!

И Светловой нагнул голову в знак согласия.

Велем тут же раздул у жертвенника новый маленький костерок, Светловой и Легота капнули туда по капле крови. Смеяна проследила за опущенной рукой Светловоя, всей душой желая, чтобы порез затянулся мгновенно и без следа, чтобы он не потерял ни единой лишней капли крови и силы. Теперь она поняла, что он имел в виду сегодня утром, когда обещал ей одолеть упрямых стариков. Конечно, он спрашивал об обычае ради одной вежливости. Княжича с раннего отрочества обучили всем древним обычаям и всем их возможным толкованиям.

Светловой сбросил плащ на руки отрокам, Легота тянул с плеч медвежий кожух.

– Ничего, я и мечом научен! – бодро отвечал старейшина на расспросы об оружии поединка. – Врукопашную мне с княжичем не по чину – не моими медвежьмим лапами его кости белые давить. А мечом – это по-княжески!

– Да какое твое уменье! – охали старики.

С тех пор как Легота ходил в походы с князем Творимиром, дедом Светловоя, прошло уж лет тридцать. Да и там он, как и все ратники, воевал больше копьем, секирой, луком, а меч попадался ему в руки нечасто.

– На то и Перунов суд! – отмахивался Легота от опасений родни. – Будет Перунова воля – и горбатый старик княжеского воеводу одолеет. А не будет воли Перуновой – нечего и браться!

Светловой молчал и был спокоен. Для него победа или поражение в поединке означали гораздо больше, чем для Леготы и для всего рода Чернопольцев. Кроме желания помочь Смеяне, его вело и желание помочь себе самому. Девушка, приносящая удачу, – это оружие, с которым можно побороться и против злой судьбы, и против самых незыблемых установлений мирового порядка. А Светловой верил в ее силу, как верил в силу самого Сварога и в жар Небесного Огня. Разве он не испытал ее на себе? Она навела его на мысль о Чаше Судеб, она поможет и дойти до нее.

Смеяна постепенно протолкалась к самой границе черного круга, но ее никто не прогонял. Все взгляды были устремлены в середину площадки даже дружнее, чем при первом поединке. Светловой и Легота были почти одного роста, но разница между ними была как между оленем и медведем. Легота был шире в плечах и толще, двигался медленнее и был очень осторожен. Их клинки изредка скрещивались, и звон оружия падал в тишину, как льдинки в стоячую воду. Люди на поляне не просто молчали – они затаили дыхание. Даже древние старухи, приковылявшие на поляну к дубу только ради родового обычая, не отрывали глаз от поединщиков, словно здесь решалась судьба каждого.

Поединок был похож на еле тлеющий костер: то долгое затишье, когда противники только кружили по площадке, как в обрядовом воинском танце, то вдруг вспышка – несколько резких ударов.

Теперь Смеяна не забавлялась – ей было почти страшно. Веселый Легота вдруг стал похож на голодного медведя, выжидающего удобного мгновения, чтобы броситься. Даже в лице его, густо заросшем бородой, появилось хищное выражение. Нет, не так он бился раньше на обрядовых или даже судебных поединках: он безудержно бросался на соперника, норовя смести мощным напором, непоколебимо верил в свою правду и свою силу. Теперь же он кружил, выжидал, следил, и меч в его руке казался жалом.

Светловой тоже не стремился нападать: он был не из тех, кто легко проливает лишнюю кровь, свою ли, чужую ли. Он был достаточно уверен в себе – многолетние уроки Кременя не пропали даром, меч был живым продолжением его руки, таким, что не замедлит отразить удар, но не вырвется, не причинит напрасных ран. Каждое движение Светловоя было точным и рассчитанным, он выбирал миг для единственного удара – того, который принесет ему единственную нужную каплю крови на самом краю лезвия.

«Помоги ему, боже-Перуне! Помоги!» – совсем по-детски молилась Смеяна, стиснув руки на груди и ломая пальцы, как если бы это могло помочь. Нет, не то. Такого бессвязного бормотания Громовик не услышит. Да и не станет он слушать девчонку, которая сама не знает, что ей нужно. Она должна помочь Светловою сама, но как? Как дать ему сил, таких нужных сейчас? У Смеяны не хватало терпения следить за этим медленным, изматывающим зрителей поединком.

Пальцы ее коснулись рысьего когтя в ожерелье. Когда-то давно именно Светловой помог ей добыть у прижимистой бабки Гладины эту единственную память о незнакомой матери, наследство неведомого кровного рода. И сила, жившая в рысьем клыке, вдруг проснулась. Смеяне вспомнился березняк, лицо Синички, искаженное смертельным страхом. Где-то в глубине ее существа снова потянулась красавица-рысь, разминая лапы, готовясь к прыжку. Вспыхнули желтым огнем ее узкие глаза, в оскале коротко и остро сверкнули клыки. Сила потекла по жилам Смеяны, как жидкий огонь; казалось, вот-вот тело ее само поднимется в длинный прыжок и приземлится на четыре сильные лапы, на мягкие подушечки с острыми когтями…

Огромные янтарные глаза глянули из чащи дубравы прямо в лицо Леготе. Охнув, он выпустил меч, и тот скользнул на землю, в притоптанную золу. Легота покачнулся, едва удержавшись на враз ослабевших ногах. Он увидел – на священному дубу, на высокой толстой ветке, сидит, собравшись в тугой комок, огромная рысь, и взгляд ее желтых глаз жжет его, пронзает, как раскаленный клинок молнии.

Раздался общий крик, Легота моргнул, мотнул головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Когда он поднял веки, рыси на дубу уже не было. Княжич Светловой стоял в трех шагах перед ним, опустив чистый клинок, так и не узнавший сегодня крови.

– Ох, чуры меня сохраните… – отрешенно бормотал Легота, не понимая, что с ним случилось, и не в силах побороть страха.

Оглянувшись, точно в поисках ответа, он внезапно вздрогнул, споткнулся и повалился наземь, словно соломенная кукла. В душу ему снова глянули те же глаза. Тот же янтарный цвет, тот же острый зрачок и хищная угроза, схожая с блеском оружия. Только поменьше.

У края площадки стояла Смеяна.

А люди потрясенно молчали, вертели головами, выискивая то, что так напугало отважного и решительного старейшину Чернопольцев. Но никто из них не видел Лесного Князя. Леготу лишила сил воля богов, и люди смотрели на него со страхом.

Варовит махнул рукой, и несколько мужчин подбежали к Леготе, подняли его, поставили на ноги.

– Не удержал, стало быть, Перун тебя, человече! – сочувственно подвел итог дед Добреня. – Стало быть, правда его не с тобой.

Легота открывал рот, желая что-то сказать, но не находил слов. Он не мог смотреть в сторону Смеяны. Да была ли она на месте во время поединка? Не она ли обернулась рысью и сидела на дубу? Сила леса, внезапно проглянувшая в ней, внушала ужас. И ее-то, оборотня, он хотел взять в род! Чуры уберегли!

– Справедлив ли вышел Перунов суд? – спросил тем временем Светловой у Варовита. – Признают ли люди исход его?

Варовит оглядел лица мужчин. Все были слишком растеряны, сбиты с толку ходом и концом поединка, чтобы осмыслить его и объявить решение. Никогда в роду такого не бывало, чтобы княжич бился за девку со старейшиной и чтобы поединок закончился даже без требуемой обычаем капли крови. Или боги даже на судебном поле предпочитают князей?

– А чего? По обычаю. Ничего не скажешь, – стало раздаваться в рядах мужчин.

Голоса звучали неуверенно, но по сути были согласны.

– Пусть Чернопольцы княжичу кланяются, – буркнул Мякина, отчасти довольный, что княжич отомстил за поражение Заревника. – Захотел бы – была бы тебе и первая кровь, и последняя…

– Значит, род Ольховиков и род Чернопольцев не сочтут себя обиженными, если эта девушка пойдет со мной?

– Ты хочешь идти с княжичем? – спросил Варовит, повернувшись к Смеяне.

Она посмотрела в глаза деду, торжествуя в душе. Все-таки он спрашивает ее саму!

Но едва она встретила погасший взгляд Варовита, словно бы ушедший глубже под седые космы бровей, как торжество ее разом угасло. Ей задавали этот вопрос только ради порядка, но на самом деле выбора у нее больше нет. Этот единственный путь ей и остался. Откажись она сейчас идти со Светловоем – род ее не примет. Ни Ольховики, ни какой-нибудь другой, даже бившиеся за нее сегодня, не примут к своему огню девушку, в которой живет сила леса. Пусть никто, кроме Леготы, не видел рыси на священном дубе – его присутствие почувствовали все, все заново испытали давящий страх и трепет перед неуловимым ликом Леса, перед которым человек слаб и беззащитен.

– Да, – тихо сказала она, но ее услышали все. – Я хочу пойти с ним. Я желаю вам добра, роды Лебединской округи, но я не ваша удача. Я пойду с тем, кого мне указали боги.

Она окинула взглядом лица, множеством окружившие поляну поединка. Лица были везде, и теперь Смеяна не различала своих родовичей и чужих. Ей казалось, что их разделило другое: они были – род человеческий, а она была – лес.

Вышитый платок, не взятый Смеяной, выпал из руки бабки Гладины и оказался на черной земле, смешанной с золой от множества поединков прошлых веков и поколений. И это маленькое белое пятнышко, как волшебная река из чародейного рушника, отгородила Смеяну от всех женщин, с которыми она почти двадцать лет делила место возле печи, за прялкой, на луговинах и репищах. Тесный круг родни разомкнулся, чтобы ее выпустить, и сомкнулся снова.

Помолчав, люди стали расходиться. А Смеяна все стояла, как потерянная, не зная, куда и с кем ей теперь идти. Кто-то сзади тронул ее за плечо. Смеяна обернулась и увидела Велема.