Утренний Всадник
Светловой поднял глаза, готовый поклониться Скородуму, как самому Сварогу. Восхищение его добротой заслонило даже стыд за собственного отца. Оказывается, есть на свете князья, которые искренне желают счастья своим детям, не принуждают их ради долга. Даже если Скородум на свете такой один, на этом свете уже стоит жить.
– Я согласился на обручение, но поставил условие, что моя дочь должна сначала увидеть тебя, – продолжал Скородум. – И если ты ей не понравишься, то я не стану ее заставлять. Тебе труднее – ты должен непременно привезти ее в Славен. Иначе твой отец будет искать себе соратников в другом месте. У заревического князя две дочери. И, насколько я знаю Доброволода Мстивоича, хотя бы одну из них, младшую, он отдаст хоть пущевику замшелому, если это покажется ему выгодным. Так что и тебе, и твоей матери придется трудно, куда ни кинь.
– Я думал вот о чем, – начал в ответ Светловой. Он не собирался заговаривать о главном так скоро, но Скородум уже казался ему ближе родного отца и хотелось рассказать ему все. – Я хотел просить твою дочь, чтобы она поехала со мной в святилище Макоши и помогла мне отыскать Чашу Судеб. Моя судьба настолько запуталась, что люди мне помочь не могут. Только богиня.
– Я передам ей. – Скородум кивнул. – Но сейчас говорить об этом не время – в ближайшие пять-шесть дней только зимние духи будут веселиться на свободе, а добрым людям следует сидеть возле огня. Ты не забыл, что сегодня – конец года?
* * *Пока речевины устраивались на ночлег в отведенной им дружинной избе, небо начало темнеть. Сегодня был самый короткий день в году – конец старого года. На княжьем дворе собирался народ. За Светловоем зашел посадник – пора было зажигать новый огонь.
Набросив свою рысью шубку, Смеяна первой побежала на двор. Она любила священный живой огонь, зажигаемый трижды в год: на проводах старого года, на Медвежий велик день и на Купалу. Но не меньше влекла ее возможность еще раз увидеть Даровану. Отроки украдкой переглядывались и недоверчиво двигали бровями, слыша, как Смеяна сыплет восторженными похвалами красоте княжны, а она говорила от души, не чувствуя никакой ревности. Напротив, после всего услышанного Смеяна преисполнилась радостной верой, что теперь-то все будет хорошо. Дарована, конечно, не захочет выходить за Светловоя, а отец не собирается ее заставлять; Светловой будет избавлен от невесты, но князю Велемогу не в чем будет его упрекнуть. И, может быть, Светловой все-таки полюбит ее, Смеяну! Она знала, что главной ее соперницей является вовсе не смолятичская княжна, а сама богиня Леля – хотя о каком же соперничестве могла здесь идти речь? Но все же, видя одно препятствие почти преодоленным, Смеяна всей душой верила, что и все остальное как-нибудь образуется.
Когда они вышли во двор, Дарована уже стояла возле своего крылечка с двумя девушками и князем Скородумом. Смеяна жадно рассматривала ее, пользуясь остатками дневного света. На Дароване была шубка из белого горностая, покрытая темно-красным шелком, из-под белого платка с шитым золотом очельем спускалась по спине одна из трех кос – две другие были закручены в баранки на ушах. По сторонам лица покачивались при каждом движении длинные золотые подвески. Подвески эти были славенской работы, знаменитой по всем говорлинским землям. Их князь Велемог послал в подарок Дароване еще летом, когда Прочен ехал восвояси. Княжна все-таки надела их – значит, хотела выказать уважение к сватовству.
Перед большим крыльцом посреди двора уже были готовы особые воротца, сверху вниз перегороженные бревнышком. Нижний его конец был заострен и вставлен в углубление большого куска сухого дерева, положенного на землю. Этот дуб сама Смеяна выбрала по дороге, почуяв в нем доброе дерево. Кто-то из смолятичей удивился такому странному подарку, что Светловой привез своей невесте, но велишинская волхва одобрила выбор, и даже суровый Прочен согласился, что лучше доброго нового огня даже князь княгине ничего не может привезти. Пусть это будет священный огонь их будущей семьи!
Когда все собрались, несколько велишинских отроков обкрутили стоячее бревнышко веревкой и принялись быстро вращать его в углублении. Старуха в темном платке сидела на корточках возле воротец, держа перед собой большую гадательную чашу с широким горлом. Знаки двенадцати месяцев по краям чаши были окрашены кровью. Лицо старухи было обращено к воротцам, но глаза закрыты. Смеяне отчего-то жутко было смотреть на это морщинистое коричневое лицо с провалившимся ртом и наглухо опущенными веками. Может, она слепая? Старуха бормотала что-то, но ни единого слова не могли разобрать даже отроки, держащие концы веревки. Велишинская волхва опасалась, что заговоры ее утратят силу, если их услышит чужой, и потому приговаривала так тихо, чтобы слышали только боги. За это ее прозвали Шепотухой. Голова ее мелко дрожала, тряслись длинные пряди седых волос, падающие из-под платка.
Из углубления, где вращался острый конец бревнышка, потянулся дым. Старуха придвинулась совсем близко, сунула сухой мох, солому из Велесова снопа. Блеснул огонек, и вся толпа на княжеском дворе радостно закричала. Родился новый живой огонь, знаменуя рождение нового солнца. Старуха опустила пылающий клок соломы в свою чашу. Видно, там лежала береста или мелкая щепа; из чаши сразу взметнулся мощный язык пламени. Старуха держала полную огня чашу перед собой, но глаза ее оставались по-прежнему закрыты. А Смеяна замерла, прижимая руки к груди, полная трепета и робости. Старуха с пламенной чашей в руках казалась ей самой Макошью.
– Благодарим тебя, Макошь Матушка, и тебя, Дажьбоже пресветлый, и тебя, Свароже-господине, за ваш великий дар! – глухим, низким голосом затянула старуха. Смеяне удивительно было слышать, что Сварога прославляют только третьим, но она вспомнила, что смолятичи считают своей главной покровительницей Макошь. – Благодарим тебя, Князь-Огонь, всем князьям князь, всем отцам отец! Храни нас в году новом, как хранил в году старом, обогрей наши очаги, дай нам хлеба в полях, зверя в лесах, рыбы в сетях, а злую нежить и навий черных, упырей и лихорадок гони прочь, в место пусто!
Горящей веткой из чаши старуха зажгла костер, сложенный посреди двора. Веки ее оставались опущены, но она двигалась так проворно и уверенно, что жутко было на нее смотреть. Яркое пламя озаряло красными и рыжими бликами широкий двор, многоголовую толпу велишинцев, хором повторявших вслед за старухой хвалу и благодарность богам. Все дрожало, колебалось между светом и тьмой. Яркие пламенные отблески играли на лице Дарованы, оно было таким же красивым, но стало загадочным, золотые глаза при свете огня казались черными. Она напряженно смотрела в огонь, точно хотела увидеть там свою судьбу.
– Подойди! – вдруг приказала старуха, обернув незрячее лицо точно к княжне.
Та вздрогнула, но смело шагнула к старухе. Смеяна на миг позавидовала: сама она не так быстро смогла бы решиться. Слепая волхва вызывала у нее тот же трепетный испуг, как когда-то Мать Макошь.
Дарована подошла к старухе. Та опустила свою огненную чашу на землю, сама села рядом и подняла лицо к княжне. Смеяна стала беззастенчиво проталкиваться поближе, чтобы услышать, о чем они будут говорить. На дворе стало шумно: мужчины волокли к костру двух барашков и вели бычка, предназначенных в жертву богам.
– Скоро судьба твоя будет решаться, – говорила тем временем старуха Дароване. – Дай мне волос твой, и священный живой огонь-Сварожич скажет тебе твою судьбу.
Дарована перебросила через плечо косу со спины, провела по ней рукой, вытянула волосок. Протянув его старухе, Дарована на миг задержала руку.
– Но я хотела спросить о моей судьбе саму Макошь. Отсюда мы отправимся к ней, – сказала она, и Смеяна обрадовалась, что княжна уже согласна сделать то, о чем ее просил Светловой.
Слепая старуха потрясла головой.
– Не нужно далеко ездить тому, кого судьба ждет у порога! – резко, с досадой ответила она, словно княжна хотела противоречить воле богов. – Твоя судьба придет к тебе сама. Но не сейчас. А сейчас…
Не договорив, она безошибочно точно выхватила волосок из руки княжны, сжала своими темными цепкими пальцами и бросила в огненную чашу. На миг пламя вспыхнуло так ярко, что княжна невольно отшатнулась, но тут же взяла себя в руки и снова шагнула к старухе.
Шепотуха протянула обе ладони к огню и замерла, на лице ее с опущенными веками было напряженное внимание, как будто она ловит слухом очень далекие, тихие голоса. Княжна ждала, стараясь казаться спокойной. Потом старуха заговорила, выбрасывая слова по одному, с перерывами:
– Вижу я дорогу… Человек чужой, черный, стережет ее. Сия дорога – неверна…
Женщины вокруг заохали, услышав такое сумрачное предсказание.
– Вижу я и другую дорогу… – продолжала старуха. – Дорога на гору… Белый человек идет за тобой, но нет у вас общего пути…
Княжна глубоко дышала от волнения и прижимала руки к груди; Скородум хмурился, стараясь лучше расслышать и понять, какими страхами грозит его любимой дочери эта грозная вестница Надвечного Мира. А Шепотуха тянула дальше:
– Вижу я и третью дорогу… Дорогу по осколкам… И красный человек встретится тебе…
– Что же дальше? – поспешно спросила Дарована, не в силах терпеть это напряженное ожидание. – Кто он?
Но старуха молчала, точно у нее кончились слова, и только трясла головой.
– Ты наговорила так много, а мы хотели знать только об одном, – сказал Скородум, подойдя к костру и обнимая дочь за плечи. – Что же ты скажешь про княжича Светловоя?
– Пусть княжич подойдет! – велела в ответ старуха.
Все оглянулись к толпе речевинов, где стоял среди своих отроков Светловой. Под десятками взглядов он медленно приблизился и подал старухе свой волос. Лицо у него было спокойное до равнодушия. Пламя ярко вспыхнуло, Шепотуха послушала голоса огня и заговорила. Теперь ее голос был ровен, как будто она видела перед собой прямую и ясную дорогу.
– Ликом ты светел, княжич, потомок Сварога, но семя думы тяжелой точит тебя, грызет твое сердце. Сам ты не знаешь, но помысел твой уже есть дело недоброе. Ты хочешь взять себе то, что принадлежит всем.
– Да нет же! – возразил Светловой, едва ли старуха замолчала. – Ничего я такого не хочу…
– Хочешь! – непреклонно повторила Шепотуха. – Взор твой смотрит в свет, но ноги идут во тьму. Берегись!
Стоявшие вокруг ничего не понимали. Понимала одна Смеяна, не сводившая со старухи зачарованных глаз. Княжич Светловой стремится за Лелей, но путь его направляет Вела, темная хозяйка подземной воды, мать засух. Ведун Велем еще дома, у Ольховиков, говорил ей о черном зерне, затаившемся в душе Светловоя. Так сказала ему мать-вода, а теперь и отец-огонь подтверждает пугающее пророчество.
В этот вечер Смеяна рано отправилась спать, но долго не могла уснуть. Сквозь щели оконных заслонок она видела огненные отблески со двора – священный огонь будет гореть все двенадцать дней новогодних праздников, до Велесова дня. Стоило Смеяне закрыть глаза, как те же пламенные отблески вспыхивали перед ее взором. Неприятные слова старухи не давали ей покоя, она ворочалась, мечтая, чтобы скорее пришло утро, чтобы наконец что-то начало происходить. Самые большие опасности казались ей лучше, чем ожидание их.
* * *Сквозь темную чащу ночного леса свет большого костра на поляне был виден далеко, но если бы кто-нибудь и заметил его, то ни за что на свете не посмел бы подойти. Не то люди справляют в лесу конец старого года, не то лешие? Отроки князя Держимира жарили над углями мясо двух застреленных утром оленей, но разговоров не получалось.
Помалкивая, отроки бросали взгляды на белую фигуру Звенилы. Чародейка сидела на еловых лапах перед костром. Между нею и огнем тремя пламенными лучами блестели клинки трех мечей. Чародейка раскладывала на клинках и на земле между ними тонкие высохшие косточки, бормотала что-то, закрыв глаза. Но и сквозь опущенные веки пламя пробивалось к ее взору и дрожало рыжими и золотыми отблесками.
Держимир стоял позади нее и смотрел на пламенеющие клинки. Средний меч был его собственным. Держимир вглядывался в огненные блики на клинке, сквозь которые проступали темные пятна. Эти пятна были оставлены засохшей жертвенной кровью – и тоже его собственной. Кровь князя – самая угодная жертва Перуну. Держимир вглядывался до боли в глазах, кровь и пламя сплетались в непонятные знаки. И он ждал, чувствуя, что истомлен ожиданием почти до равнодушного бессилия. Если сейчас боги откажут ему в удаче, то найдет ли он в себе силы продолжать все это? Ведь говорят, что выше головы не прыгнешь, злой судьбы не переспоришь.
– Я вижу! – вдруг громко, исступленно закричала Звенила. – Я вижу знак воли богов! – Ее вытянута рука указывала на средний меч. – Я вижу резу дороги и резу удачи! Удача ждет тебя, княже! Теперь ты добьешься ее, огонь говорит ясно!
Держимир вскинул голову, щурясь от рези в глазах. Отроки бросили свои дела и молча выстроились вокруг костра. А Звенила, стоя на коленях, снизу схватила его руку и бешено трясла, как будто хотела разбудить.
– Я клянусь тебе именем Перуна, именем грома и молнии, – я вижу знак удачи! – кричала она, и в голосе ее было такое дикое торжество, что становилось ясно: она сама не очень-то верила в такое счастливое предзнаменование, но теперь говорит правду. – Ты добудешь ее! Твой меч и мое слово – мы добудем твою удачу! Добудем!
Держимир молчал, пламя гудело, словно подтверждало слова чародейки. Байан-А-Тан вдруг выхватил с пояса нож и полоснул себе по запястью. Подняв руку над огнем, он дал нескольким крупным каплям крови стечь в пламя. Один за другим, по кругу, отроки стали делать то же самое, жертвуя Перуну и Огню свою кровь за исполнение добрых предзнаменований. У них одна судьба с князем и одна удача на всех.
* * *Наутро, пока велишинцы еще спали, в город прискакал гонец из Славена.
– Княгиня занемогла, из горницы не выходит, не встает! – объявил он встревоженному Светловою. – Просит тебя, княжич, с невестой и со всей дружиной скорее домой возвращаться.
– Да как же теперь ехать? – изумился Кремень. – Дай Велес здоровья нашей княгине, да только сейчас пора не для разъездов.
– Верно, верно! – сочувствующе закивал Скородум. – Жаль княгиню, да ведь сейчас ехать опасно.
Люди в гриднице переглядывались, качали головами, озабоченно поджимая губы. В последние дни месяца студена выходить из дома боязно: в дни безвременья между смертью старого и рождением нового года, в дни младенчества нового солнца, когда лучи его почти не достигают земного мира, нечисть гуляет по земле в особой силе. И тем более опасно жениху пускаться в дорогу с невестой: нечисть стережет всякого, чья судьба на переломе.
Но Светловой, тревожась о матери, ни о чем таком не помнил.
– Нет, надо ехать! – уговаривал он Скородума и Кременя. – Матушка моя! Она меня ждет! Надо ехать!
– Поедем, батюшка! – подала голос княжна Дарована, сочувственно глядя на Светловоя. – Пусть он с княгиней повидается. А там… там видно будет.
Дружинам был отдан приказ собираться в дорогу. Решительно никто не был этим доволен.
– Дави меня Полуночник, если князюшка наш не нарочно это все измыслил, – бормотал себе под нос Миломир. – Нарочно гонца прислал, чтобы жених и невеста не слишком долго думали.
– Да ты что? – Товарищи ему не верили. – Княгиня наша всегда была здоровьем слаба. Не станет князь такого выдумывать! Не может он хотеть, чтобы его сын с невестой в безвременье ехал!
Миломир не спорил, но оставался при своем мнении. И по крайней мере один человек в Светловоевой дружине был с ним полностью согласен.
Около полудня длинный обоз – Скородум с дружиной, княжной и ее девушками, с приданым, дружина Светловоя и Кременя – выехал из Велишина. Впереди их ждал маленький речевинский городок Журченец, где Светловой ночевал по пути сюда в последний раз. До него было не очень далеко, и Кремень надеялся попасть туда засветло.
День выдался серым и хмурым, все широкое ложе Истира было засыпано снегом, на котором еще виднелись вчерашние следы Светловоевой дружины. Лес по обоим берегам дремал в сугробах, а вдали сероватый снег сливался с серыми снеговыми тучами. Перун спал в снежной постели, и весь мир спал, видя во сне весеннее пробуждение. Но до него еще было так далеко!
Княжна ехала верхом, конь у нее был рыжий, на узде и на стременах звенели серебряные бубенчики. Поглядывая на нее, Смеяна не уставала восхищаться: Дарована казалась ей самой красивой девушкой на свете. Такой и должна быть княжеская дочь: статная, величавая, гордая, смелая! Неудивительно, что Держимир сватался к ней дважды. Тот, у кого есть надежда заполучить такую жену, на других и не взглянет. Украдкой Смеяна переводила взгляд с Дарованы на Светловоя, но он едва поздоровался с невестой и, казалось, больше о ней не вспоминал. Тревога о матери захватила его целиком. А может быть, его сердце было равнодушно к земной красоте, стремясь к небесной.
«Кто науз наложит, только тот и снимет! – вспоминала Смеяна, что сама когда-то говорила Грачу. – А на него науз сама Лада наложила. Снимет ли? Или… или кто-то другой? Может быть, я…» Пугаясь собственной смелости, она фыркала от смеха, закрывала рукавицей рот и толкала коленями лошадиные бока, скакала впереди всех, взрывая снежные вихри и звеня бубенчиками на сбруе, как сама Зимерзла. А почему бы и нет? Ведь освободила же она Грача! Знать бы только, что тут перегрызть…
* * *Следом за Звенилой князь Держимир поднялся на высокую прибрежную гору, стараясь не наступать в ее следы, а идти пообок. За ним шуршали поршни дружины, надетые поверх черевьев и набитые сеном, но снег не скрипел – было не очень холодно, для сурового месяца студена почти тепло. С вершины было далеко видно во все стороны, и все же мир казался тесным. Вершины деревьев упирались прямо в серые тучи.
Казалось, что полдень миновал недавно, но и сумерки висели уже близко, медленно и неотвратимо надвигались на земной мир. Синяя зимняя мгла, ненадолго отпрянув, стремительно возвращалась на свое широкое ложе, окутывала леса и реки, в эти короткие дни принадлежащие ей безраздельно. Было почти тихо, только изредка мелкими порывами холодил лицо ветерок.
Выйдя на вершину, Держимир огляделся и вдруг ощутил неприятную робость. На этой горе он был открыт всем ветрам, всем злым вихрям, несущим сглаз, болезни, смерть. И Звенила, в длинной белой рубахе, в волчьем полушубке, с распущенными волосами до самых колен, казалась живым воплощением этих бед, одной из лихорадок, Ветровой Матерью. Держимиру стало страшно рядом с ней, и он крепче сжал зубы, отчего лицо его сделалось еще более суровым и ожесточенным. Никто не должен знать о его страхе. Ворожба Звенилы послужит к его благу, поможет переломить злую судьбу и заставить ее подобреть!
Отроки, поднявшись вслед за князем к вершине, встали широким полукольцом за спинами князя и чародейки. Звенила вышла вперед, повернувшись лицом к заснеженному Истиру. Ветерок трепал длинные пряди ее волос – Держимир только сейчас заметил, как много в них седины. Неужели она так стара? Открытие поразило его, он попытался сообразить, сколько ей лет, но ничего не выходило. Она появилась в горницах его матери, когда ему было лет десять, и он не замечал перемен в ней, как не замечаются перемены во всех близких людях. Или это просто снег у нее в волосах?
Держимир вспомнил седую прядь у себя на виске, нашел глазами Байан-А-Тана. Брат его был мрачен и спокоен, как сам куркутинский повелитель мертвых Таму-Эрклиг-хан.
В руках Звенила держала большую, неряшливо связанную метлу из дубовых веток. Подняв ее над головой, чародейка стала кружиться по широкой площадке горы, двигаясь против солнца. Запела, изредка опуская метлу и сметая снег с вершины горы вниз, на Истир. Снежинки кружились и летели, подхваченные ветром, а Звенила пронзительно тянула под беспорядочный звон своих бубенцов и подвесок:
На тридевятом небе стоит город медный,А в том городе медном – терем железный!А в том тереме сидит сам Стрибог-Ветровей,Дух Бурен, с устами затворенными!Закован он в семьдесят семь цепей,Заточен за семьдесят семь дверей,Заперт на семьдесят семь замков,На семьдесят семь крюков!Собирались облака издалека!Собирались птицы серые, клювы железные!Стали бить-клевать замки и оковы!У небесной мельницы жернова вертятся!Ты вставай, Стрибог-Отец, выпускай своих сыновей!Первого сына – Ветер Восточный,Второго сына – Ветер Закатный,Третьего сына – Ветер Полуночный!Отвечая заклинанию, серые снеговые облака заколебались, побежали по небу чуть быстрее. Сильнее потянуло ветром; Держимир вдруг промерз до костей, но постарался собраться с силами, как будто это ему сейчас предстояло вести облачную битву. А может быть, так и есть?
Резким и сильным движением Держимир взмахнул рукой. По его знаку отроки разом выпустили в небо два десятка стрел, чтобы железные наконечники, как клювы серых облачных птиц, разбили тучу и выпустили ветер.
Звенила закружилась на месте, затрясла волосами, сильнее задвигала метлой. Снег летел с горы целыми тучами, ветер загудел громче, словно пробуя заново голос, и чародейка пронзительно кричала, чтобы не дать ему заглушить заклинание до того, как оно обретет полную силу.
Вы летите, буйные ветры,Не зеленого леса ломати,Не на поле коренья вон корчевати!Вы, буйные ветры, летите,Снежны облака гоните!Быстрою метелью землю завейте!Небо затмите, солнце запорошите!Небо и земля содрогаются,Горы и долы колебаются,Снежны облака распадаются,Снеги велики на волю вырываются!На краю небосклона загудела многоголосая, суровая буря; Дух Бурен, посланник Стрибога, мчался к земле.
Отроки дружно ударили мечами о щиты, вплетая железный звон в шум надвигающейся бури, приглашая ее ответить, поспорить.
И Дух Бурен ответил: резкий порыв ветра едва не снес с вершины Звенилу, но она продолжала исступленно кричать, упираясь в снег рукоятью метлы:
Ветры-ветерочки, вихори-вихрочки!Спущу я с вами свои слова, свою силу,На свою сторону, на весь простор!Где ее найдете, там и возьмете,На зеленом лесу, на крутой горе,на сыром коренье!Байан-А-Тан первым опустил меч и самозабвенно завыл, подражая волку, и вой его подхватили отроки, словно волчья стая, поющая хвалебную песню своей зимней повелительнице-Зимерзле.
Они уже почти не видели друг друга: над Истиром сомкнулись темные облака, тучи снега неслись с неба к земле, метель мчалась со всех сторон, заглушала голоса, слепила взоры. Недавняя тишина пропала, дикие ветры, спущенные Стрибогом с ледяных цепей, порвали ее на клочки и разнесли по свету, побросали в лесу на ветви и коряги. Весь мир наполнился серым мглистым кружением, верчением, завыванием.
А где-то у края обрыва вертелась Звенила, не в силах остановиться. Сама Зимерзла вошла в нее и плясала дикую пляску своего торжества.
* * *– Отдай Кременю коня, садись ко мне за спину! А не то снесет тебя!
Наклонившись к самому уху Смеяны и крепко держа ее за плечо, Светловой кричал во весь голос, но Смеяна едва слышала его.
Второй рукой он держал перед собой щит, прикрывая себя и девушку от диких порывов снежного вихря. Казалось, что уже глубокая ночь – так темно было от хмурых туч, затянувших небо. Но и самих туч уже давно нельзя было разглядеть; нельзя было даже толком открыть глаза, поднять голову – плотный снежный вихрь слепил, душил, колол кожу сотнями ледяных стрел, сек ледяными бичами.
Люди закрывались от ветра локтями, щитами, кони топтались на месте, не в силах сделать ни шагу.
«Где я теперь Кременя найду?» – хотела крикнуть в ответ Смеяна, но не смогла открыть рот – его тут же залепило снегом, и она плотно сжала холодные губы.
Кожа у нее на лбу уже заледенела, и не верилось, что сегодня утром был хмурый, но тихий и теплый день. Сегодня утром – это когда? Дух Бурен сожрал время, растянулся на дни и месяцы, поглотил весь белый свет.
В реве бурана послышался обрывок странного низкого звука. Это было похоже на вой, но это не было голосом вихря.
– Волки! – кашляя, хрипло крикнул кто-то из отроков, но крик его был проглочен ветром.
– Обо… ротни… – прохрипел кто-то.
Кажется, это был Кремень, и у Смеяны перехватило дух от ужаса: он прав! С самого начала она бессознательно чуяла что-то неестественное в этой внезапной буре, как будто решившей в один день исчерпать все силы, отпущенные ей на долгую зиму. Темные тени носились в этих злобных вихрях, кто-то торжествовал и визгливо смеялся, пронзительно и зловеще.
Светловой выхватил с пояса нож и не глядя метнул его в крутящийся снежный вихрь. Из глубины плеснул отчаянный низкий вой и тут же растворился в гуле и свисте. Вихревой дух был ранен или даже убит, но ни пятен его синей крови, ни сам нож увидеть было невозможно. А вокруг вертелись и носились в дикой пляске сотни таких же вихрей, стремясь сбить, закружить, сожрать без разбора людей и лошадей, знатных воевод и простых отроков.