Утренний Всадник

Изумленно вскрикнул Баян, потом Дозор схватился за подбородок, как делал в сильном удивлении. Тут и до остальных дошло. Многие видели прошлым летом Даровану в Глиногоре, другие слышали о ней. А у девушки, которая сидела на коне, было с княжной не много общего. Она, правда, тоже была рыжей, но лицо у нее было круглое, румяное, со вздернутым носом в богатой россыпи веснушек. Две косы спускались на грудь из-под шерстяного платка – так носят в разных племенах, но не у смолятичей. И выговор ее был не смолятичский, а скорее речевинский.

Дозор снова охнул: он наконец сообразил, почему это лицо кажется ему знакомым. Негодующе вскрикнул Космат – тот, кому эта самая девица прокусила руку в ночь нападения на речевинское огнище. Тут и другие сообразили – а многие из тех, кто стоял сейчас на поляне, были с Дозором и Озвенем в том давнем летнем походе.

Держимир сообразил позже всех. Как ни мало он помнил Даровану, однако сейчас и он видел, что это не она. Недоуменно моргая, он смотрел на рыжую девицу с желтыми кошачьими глазами и не мог взять в толк, как она здесь оказалась. Он был готов к любому объяснению: что у него рябит в глазах, что ему это снится, что лешие и мары подменили ему девушку во время ночной поездки через лес. А то, что он вырвал из объятий Светловоя и увез не ту, просто не приходило в голову. Ум отказывался принять ту суровую истину, что все труды пропали напрасно.

А девушка сидела на коне спокойно, не выказывая робости или испуга. Смеяна уже поняла, к кому попала и почему. Она была готова ко всему, даже к тому, что страшный князь Держимир в приступе ярости убьет ее своими руками. Но она не жалела ни о чем. Ночью она перестала кричать и вырываться как раз тогда, когда сообразила, кто напал на них со Светловоем. Дрёмичам нужна Дарована – так пусть думают, что они ее получили, и побыстрее уходят от Истира. Едва ли они станут возвращаться, чтобы попытать счастья еще раз. А что будет с ней самой, Смеяна по детской беспечности не задумывалась. Вывезет как-нибудь удачливая судьба, не даст пропасть. В первый раз, что ли?

– Смеяна! Красавица ты моя! – вдруг заорал Байан-А-Тан.

Опомнившись от изумления, он бросился через поляну к Смеяне, снял ее с коня и обнял, потряс, то толкнул от себя, то снова дернул к себе, как будто не верил, и снова обнял.

– Вот не чаял свидеться! – кричал он и хохотал от нежданной радости. – Мать Макошь! Тэнгри-хан!

– Это что? – невыразительно, тихим голосом спросил Держимир.

Но Баян сразу унялся. У любезного брата Крушимира такой тихий голос предвещал шумную бурю.

– Это та самая девица, которая меня у речевинов спасла, – обстоятельно сказал Баян, повернувшись к Держимиру и обнимая Смеяну за плечи. Умный куркутин понимал, что это нужно поскорее вбить брату в голову, пока не поздно. – Она меня в лесу нашла, она мою рану так заживила, что ты шрам найти не мог, она меня и на волю отпустила. Скажи ей спасибо, брате.

Держимир неосознанно кивнул, но глаза его сузились и потемнели, кожа на скулах натянулась, мелкие шрамики стали наливаться краской. У Баяна дрогнуло сердце: гроза собиралась нешуточная.

– Как она сюда попала? – так же тихо спросил Держимир. – Княжна где?

– Княжна у своих осталась, – просто ответила Смеяна, глядя прямо в лицо Держимиру.

Даже сейчас, всем существом ощущая смертельную опасность над своей головой, она не могла побороть любопытства. Она впервые видела человека, о котором столько слышала, и жадно рассматривала его. Да, люди правду говорили: и собой нехорош, и глаза злые. Злые и притом несчастные. Такие люди приносят в мир много бед – потому что хотят, чтобы весь мир разделил с ними их несчастья.

– У своих? – тускло переспросил Держимир. – А я, стало быть, тебя…

– Ага! – с видом слабоумной радости подтвердила Смеяна. – Ты меня увез, князюшка. Я княжичу Светловою удачу приношу – вот я тебе и подвернулась вместо Дарованы. И с громовым колесом тебе не слишком повезло. Я княжича и отроков из хором вывела, так что одни хоромы сгорели, а люди целы все. А хоромы что – у нас лесу много, еще построим.

Она вдруг почувствовала себя счастливой оттого, что сумела-таки отомстить этому человеку за все беды, что он принес речевинам, от битвы на Истире до пожара новой крепости. Глядя ему в лицо, она ощущала разом ужас и восторг, ее переполняло чувство полета, свободы от всего, от страха и почтения, потому что стоящему на краю пропасти бояться уже нечего. В эти мгновения она была равна гордому князю, она была сильнее и выше его, потому что победила в борьбе и все сделала по-своему.

Отроки смотрели на нее как на сумасшедшую, даже Байан-А-Тан перестал улыбаться и крепче сжал ее плечи.

– Ты… – вдруг тихо простонал Держимир.

В глазах его была такая ненависть, что даже Баян вздрогнул. Передвинув Смеяну к себе за спину и загородив собой, он приготовился принять первый порыв княжьего гнева. Его смуглое лицо чуть побледнело – впервые в жизни он увидел в брате лютого зверя, которого даже ему, возможно, не под силу укротить. Потом князь опомнится и пожалеет – но как бы не было поздно.

Держимир вдруг поперхнулся, словно подавился собственным гневом, хрипло и сильно закашлялся, согнулся, хватаясь руками за грудь. Его сотрясала крупная дрожь, он хрипел и задыхался, как чахоточный дед. Рухнув на колени прямо в снег, он мотал головой, хватался за горло, как будто пытался оторвать чьи-то цепкие пальцы. Его не держали ноги, у него не было сил жить, его душила ненависть – к этой девице, ко всем врагам, к своей собственной злой судьбе, опять обманувшей и предавшей в самый последний миг.

Звенила бросилась к нему, схватила его за плечо, но Держимир вскинул голову, дернулся и стряхнул ее руку.

– Уйди от меня! – хрипло, задыхаясь, выкрикнул он, и глаза его были страшнее глаз упыря. – Ты! – кричал он, кое-как поднявшись на ноги. Рукой он опирался о ствол дуба, но его шатало, как пьяного. – Ты, змея подколодная! Опять обманула! Всю силу из меня вытянула, хуже упыря, хуже Мары и Морока! Совсем загубила, а все обман! Одна беда! Провались ты пропадом, кикимора, лихорадка дурная! Уйди от меня, видеть тебя не могу!

– Послушай!

С лицом, искаженным смертельным страхом, Звенила кинулась к нему, но Держимир больше не хотел ее слушать и не мог терпеть рядом с собой. С усилием оттолкнувшись от ствола дуба, он вдруг схватил чародейку обеими руками за горло и стал душить, сжимая с такой силой и диким удовольствием, как будто чем хуже было ей, тем легче дышалось ему самому. Отроки охнули, вздрогнули, но никто не мог и шевельнуться, ужас приковал всех к месту. Такого они еще не видели! К ссорам между князем и его чародейкой все привыкли, но сейчас он не шутя хотел ее убить.

Звенила пронзительно хрипела, рвалась в отчаянной борьбе за жизнь, ее худощавое тело дергалось в сильных руках Держимира, глаза выпучились, из них бил дикий смертельный ужас.

Вдруг Смеяна вывернулась из-за спины Баяна, уронив плащ на снег, одним прыжком подскочила к Держимиру, вцепилась в его руку и попыталась оторвать ее от горла Звенилы. Держимир яростно дернул плечом, стараясь ее стряхнуть, но она удержалась и вцепилась зубами в его запястье.

Держимир вскрикнул от острой боли и мгновенной вспышки животного страха: острые зубы Смеяны прокусили вену, брызнула кровь, несколько ярко-алых пятен упало и загорелось на белом снегу.

Руки Держимира сами собой разжались, полумертвая чародейка упала. А Смеяна со звериной ловкостью отскочила в сторону и замерла. Она стояла по колено в снегу, убежать было бы трудно, но подошедший к ней в эти мгновения испытал бы на себе крепость ее зубов и ногтей. На ее губах и подбородке ярко алела свежая кровь, в лице было что-то настолько дикое, такая буйная сила леса горела в ее желтых глазах, что кто-то из отроков не смог сдержать крик ужаса, словно перед ними оказался оборотень или упырь. У Космата вспыхнула старая боль под давно зажившим шрамом, словно предупреждая: не приближайся!

Тяжело дыша, Держимир зажимал ладонью укушенную руку, кровь медленно просачивалась сквозь пальцы и падала на снег. Звенила хрипло постанывала возле его ног. Смеяна ждала, потихоньку приходя в себя, загоняя рысь поглубже в душу, как в нору. Она не питала никакой приязни к Звениле, но не могла смотреть, как сильный мужчина душит женщину – боги такого не позволяют, в чем бы ни была виновата эта лупоглазая «лебедь», знакомая по той летней ночи на огнище Ольховиков. Зато теперь Смеяна знала, что все рассказы про дурной нрав князя Держимира – чистая правда.

Через несколько долгих мгновений князь отвернулся от всех, обернулся к лесу, шагнул к толстому дубу и прислонился к нему, прижался лбом к промерзшей коре. Отроки перевели дух и стали переглядываться: обошлось! Хотя это как сказать…

Дозор помог Звениле подняться, кое-как поставил ее на ноги, но она не могла стоять и снова села прямо на снег. Чародейка дрожала, звон подвесок казался суетливым, испуганным, жалким.

– Уберите ее! – глухо сказал Держимир, не поворачиваясь. – Уберите. Больше никогда… Увижу – убью.

Его мутило от ненависти к этому звону, но не было сил продолжить начатое. Вспышка гнева сгорела и кончилась. Но осталась убежденность: больше он не сможет жить и дышать рядом со Звенилой. Ее ворожба выпила из него все силы, но не дала ничего взамен. Его сердце остановится, если чародейка еще хоть раз подойдет близко. Ненависть утомляет гораздо сильнее, чем любовь, и Держимир изнемог под ее тяжким бременем.

Ни Озвень, ни Байан-А-Тан никогда не видели Держимира таким – обессиленным и изнемогающим от нестерпимой ненависти. Умный Дозор раньше других понял, что это – всерьез и навсегда. Бережно, но решительно он взял Звенилу за плечо и подтолкнул к ее коню. Она вцепилась в его руку и уперлась ногами в снег. Ее взгляд, устремленный на сгорбленную спину Держимира и разметавшиеся волосы, был совсем безумным.

– Ты не можешь! – коротко выкрикнула она. – Ты не можешь! Я столько сделала для тебя! Столько лет…

Держимир глухо застонал, зажал ладонями уши и ударился лбом о кору дерева. Дозор более решительно толкнул Звенилу к краю поляны. Даже спина и затылок Держимира выражали такое напряжение, что затянутое расставание могло стоить ему рассудка.

– Я приворожила твою удачу! – взвизгнула Звенила, пытаясь обернуться к князю, но Дозор и еще пара отроков тащили ее прочь. – Ты сам не знаешь ее! Злая судьба – зверь, ее надо кормить! Иначе она сожрет тебя самого! Она сожрет тебя! Только я могу тебе помочь! Только я могу кормить этого зверя!

Дозор переложил в ее седельные сумки кое-каких припасов из своих, отроки подняли чародейку на коня, а она все кричала, словно не могла остановиться:

– В каждом человеке сидят зверь и свет! Свет светлее, а зверь сильнее! Всегда победит зверь! Ты не хочешь его знать – но он знает тебя! От него не избавишься! Его не прогонишь! Он сожрет тебя! Сожрет!

Дозор, раздосадованный ее криками, сильно хлопнул коня по боку, и тот шарахнулся по натоптанной тропе в лес. Кто-то из отроков свистнул ему вслед, конь скакнул еще раз. Отроки засвистели, загремели мечами о щиты, словно прогоняли прочь нечисть, и железный звон заглушил последние крики чародейки.

Конь исчез за деревьями, затих пронзительный голос, но слова еще висели над заснеженной поляной. В душе каждого они оставили свой темный след. Звенила обращалась к Держимиру, но каждый с тревогой прислушивался к собственной душе, выискивая зверя. Страшного зверя, злобного, жадного, себялюбивого – того, кто тянет дух человеческий в мрачный Нижний Мир. Не хотелось верить в то, что он окажется сильнее Сварожьих искр света, но каждый знал: что тяжелее, то и перетянет.

Наконец Держимир оторвался от ствола и повернулся. Звенила исчезла, он старался забыть о ней, как будто ее никогда и не было. Она пропала с глаз, Держимир хотел верить, что никогда больше не увидит ее, и ему уже стало легче дышать. Взгляд его упал на нечаянную добычу – Смеяну.

Смеяна стояла на том же месте, по колено в снегу, но ожесточение с ее лица пропало, остались только волнение и любопытство, смешанное с настороженностью. Она наблюдала жгучую развязку многолетнего сосуществования Держимира и чародейки и даже забыла о себе и своей нерешенной участи. Она дрожала от волнения, ей было жутко, хотелось кричать, что это неправда, что свет в человеке не слабее зверя, особенно если сам человек не хочет быть этим жадным и прожорливым зверем. И она уже сомневалась, что правильно поступила, не дав Держимиру задушить Звенилу. Может быть, чародейка и была его злой судьбой, если потакала его вражде и мстительности. Но что она будет делать без него? Куда пойдет? А как ему жить без нее? Она – его судьба, а разве судьбу можно прогнать? С чем тогда останешься?

И в глазах Смеяны, встретивших взгляд Держимира, был этот живой вопрос. А у него уже не было сил ни на гнев, ни даже на удивление – ни на что. Он чувствовал себя умершим и глядел на земной мир и на эту заснеженную поляну как бы с того света, из мира покоя и равнодушной тишины. Светлый Ирий представлялся ему сейчас именно так – как покой и равнодушная тишина.

– Так это ты во всем виновата? – равнодушно спросил он у Смеяны. – У людей судьба хоть и злая, да все же одна! А у меня две! Ох, Перуне-Громоверже, зачем я на свет таким уродился?

Князь глубоко вздохнул и свесил голову на грудь. Смеяне стало жаль его: он был настолько слаб и опустошен, что его нельзя было ни осуждать, ни бояться, а можно было только жалеть.

– Ты бы сел, брате.

К Держимиру подошел Байан-А-Тан, по-хозяйски завел его руку к себе за шею и повел к бревну, оставшемуся здесь с прошлой стоянки. Отроки поспешно скинули снег с толстого ствола, и Баян усадил Держимира. Смеяна медленно и осторожно приблизилась и встала в трех шагах.

– А вот и неправда! – почти спокойно, с легким вызовом ответила она, чувствуя себя гораздо сильнее этого несчастного человека. – Не брани свою судьбу никогда. Ты ее не знаешь. Если сам решишь, что она злая, – получишь злую. А будешь добрую искать – найдешь.

– Чужая добрая – мне и есть злая, – вяло ответил Держимир, водя по лбу рукавом. – Вот как ты.

– Нет, брате! – возразил немного повеселевший Баян. – Удача – как меч, в умелых руках врага зарубит, в неумелых – тебя самого. Кто удачу поймал, тот и владеет. А тебе не надо – мне отдай.

Он весело обнял Смеяну за плечи, веря, что уж теперь-то она от него не уйдет. Но Держимир поднял глаза, посмотрел поочередно на них обоих и мотнул головой.

– Не отдам, – устало сказал он. – Она мне слишком дорого досталась, чтобы раздавать… Тебе, Черный, удачи и своей на три жизни хватит. Кто добыл, тот и владеет, говоришь? Поглядим…

Смеяна сидела в шалашике из елового лапника и смотрела наружу через узкую щель выхода. Ей предложили шатер, приготовленный для княжны, но она отказалась – через плотные шкуры не много-то увидишь, а она не хотела чувствовать себя зайцем в мешке. Из шалаша она могла видеть не только поляну перед собой, но и лес по сторонам. Утомленные ночным бураном отроки спали на охапках лапника, двое дозорных сидели на бревнах лицом в разные стороны, еще двое стояли по сторонам, чуть глубже в лесу. До темноты осталось не так уж долго, а после заката дружина Держимира отправится дальше.

Теперь, когда Держимир знает, что увез вовсе не Даровану, оставаться с ним дольше не имеет смысла. Смеяне не давали покоя мысли о Светловое. Она скучала по нему и беспокоилась о нем – кто же теперь будет его удачей, ведь она ему так нужна! Всей душой Смеяна рвалась назад, к своему светлому княжичу, которого без нее стережет столько опасностей. От Держимира нужно уходить, и как можно скорее. Но нечего надеяться, что он ее отпустит. Он не дурак – позволить своему сопернику заполучить назад удачу, уже не раз доказавшую свою силу.

Смеяна не боялась уйти одной в гущу чужих лесов: лес всегда был ей родным и понятным. Прикасаясь к рысьему клыку в ожерелье, Смеяна как наяву видела янтарно-золотые глаза с острым черным зрачком. Они помогли ей в состязании с полудянкой, помогут и снова, если придет нужда.

А что до дебрического оборотня, то он не слишком ее занимал. Да, о нем немало говорят по всему Истиру – но, может быть, все это и неправда. Ведь княжна Дарована знала его и не боялась. Но сейчас не это важно.

Уйти на глазах дозорных, конечно, не получится. После утренних событий Смеяна заметила, что дрёмичи побаиваются ее, но преданность князю окажется сильнее страха, а их слишком много, чтобы она могла перекусать всех. Нужно как-то от них избавиться. Хотя бы усыпить. А как?

Хмурясь, Смеяна пыталась вспомнить, как Велем заговаривал бессонницу. Ему это ничего не стоило: только в глаза посмотрит, и любая бабка спит, как набегавшаяся девчонка. Как там заговаривают? «Заря-Зареница, красная девица, возьми мое бессонье, дай мне сон-угомон…»

Закрыв глаза, Смеяна воображала сон как огромное мягкое теплое облако, непроглядное, глубокое. Спит лес под грудами снега, сон безраздельно властвует в нем, подчиняет себе все: деревья, кусты, даже лесного хозяина – медведя. Вот облако сна наползает из чащи зимнего леса, окружает белым туманом поляну, тянет прозрачные крылья к дозорным. Не открывая глаз, Смеяна плавно водила перед собой руками, вдохновенно призывала это призрачное бесшумное чудовище, и с восторгом чувствовала, что у нее получается: сон услышал ее и идет, готовится поглотить дружину, вторгшуюся в его лесные владения. На нее саму накатывалась сонливость, голова ее клонилась на грудь, веки тяжелели, в душе воцарялись покой и младенческая безмятежность. Как тяжело было не упустить из мыслей дозорных и поворачивать на них эти груды сна!

На поляне было тихо. Тишина застыла, как будто здесь и не было людей. Только лошади, привязанные на опушке, потряхивали гривами. Осторожно, словно тайком высовывая голову из-под воды, Смеяна открыла глаза. Двое дозорных спали, один уронил голову на колени, сидя на бревне, другой сполз на снег и спал, прислонясь к бревну головой.

Смеяна бесшумно выползла из шалаша. Даже если она не достала своей неумелой ворожбой до дальних дозорных, то может же девушке понадобиться отойти в укромное место?

Она подошла к краю поляны и вгляделась в чащу – один спит стоя возле дерева, другой сидит, прислонясь к стволу спиной. Вот и славненько.

Стараясь сдержать ликование, чтобы не разрушить собственные труды, Смеяна пробралась к привязанным коням и сорвала с ветки узду. Спасибо Макоши, что она не княжна: сумеет и оседлать, и взнуздать. Ласково погладив по морде незнакомого коня, Смеяна быстро завязала с ним дружбу, и он позволил набросить на себя узду.

Торопясь, Смеяна трудилась над застежками, как вдруг позади скрипнул влажный снег и чья-то рука легла ей на плечо.

Смеяна обернулась, готовая мгновенно вцепиться в глаза тому, кто хочет ей помешать, и увидела Баяна. Он хмурился, с трудом одолевая сонливость, его смуглое лицо выглядело помятым. Но и в полусне он сообразил, что она задумала. То же самое, что и он когда-то.

– Ты чего же это, сестричка? – невнятно пробормотал он. – Бросить нас хочешь?

– Хочу! – прямо ответила Смеяна. Притворяться перед ним не имело смысла, да она и не умела. – Не очень-то вы мне по душе пришлись. Не будем ссориться, брате, пусти.

Баян покачал головой:

– Не пущу. Нам знаешь как удача нужна? Да я ж тебе рассказывал. Держимир сам своего счастья не понимает. Я тебя как утром увидел, так и понял: ты куда лучше Дарованы. От нее только и пользы, что Скородум ходить войной поостережется. Да и то как сказать. А ты… Ты и сама не знаешь, что можешь сделать. Ты нам нужна.

– Зато вы мне не нужны! – нетерпеливо ответила Смеяна. – Я – не ваша удача, не братца твоего бешеного. Меня Светловой ждет, я к нему пойду!

– Ему чужой удачи не надо, своей хватит. И княжна ему осталась. Он у вас блаженный какой-то. Сама говорила: с самой Макошиной недели ты с ним, а он тебе хоть слово ласковое сказал? Ты его любишь, я знаю, – а он-то тебя?

Смеяна опустила глаза. В ней то вспыхивала решимость вырваться отсюда во что бы то ни стало, то вдруг накатывала растерянность: а ждет ли ее Светловой на самом деле? Может, он и не заметил, что она пропала?

– Ты не знаешь! – тихо, почти с мольбой сказала она и положила руки на плечи Баяну, чтобы удержать от возражений. – Он не может меня любить – его сама Леля приворожила. Он не о девушках мечтает, а только о ней. Он без меня пропадет. Совсем пропадет!

Баян тихо, протяжно просвистел, провел рукой по лбу, стараясь проснуться окончательно.

– А я-то… – начал он. – Ну и дела! Один Звенилой одержим, другой и вовсе Лелей. И не знаешь, которому хуже. Мой-то… Вот видишь! – сам себя перебил Баян, у которого почти все мысли в конце концов сворачивали на брата. – Ты со Светловоем сколько времени, а пользы мало. Молчи! – шепнул он, видя, что Смеяна собирается возразить. – От грома ты его увела и невесту ему спасла – ты от него беды отводишь, а он сидит сложа руки, пригрелся, как жаба на навозной куче. А с Держимиром ты что сделала, погляди только! Он как тебя увидел, так Звенилу прогнал! Ты не знаешь! – горячо воскликнул Баян, напав наконец на самую главную мысль. – Не знаешь, что за дело! Я думал, эта змея подколодная его начисто сожрет, а он от нее по самую смерть не избавится. А с тобой он сразу в силу вошел! И ведь не убил ее! Кабы не ты, он бы ее придушил, жри меня Бюрт, тащи меня Кощей, придушил бы! Ей-то поделом, да ведь она мертвая нам бы покоя не дала никому, всех бы нас замучила и с собой в Навье утащила. А ты…

Баян говорил быстро и беспорядочно, сонливая хмурость исчезла с его лица, глаза разгорелись. Не договорив, он словно бы задохнулся от восхищения и по своей привычке звучно чмокнул Смеяну куда-то возле глаза, и она не успела уклониться – сейчас она ничего такого не ожидала. Да, она не знала, каким подвигом было для Держимира изгнание Звенилы, и даже удивлялась, почему он не сделал этого раньше. И уж конечно, ей не приходило в голову связать это со своим собственным появлением. У Баяна же было по-другому: он-то знал, как трудно было Держимиру избавиться от чародейки, которую тот считал и своим оружием, и своим проклятием.

Смеяна молчала, не находя возражений, но по-прежнему рвалась к Светловою и вовсе не хотела оставаться здесь. Баян крепко держал ее за плечи, зажимая между собой и боком коня, и Смеяна растерялась, чувствуя себя пойманной. Не драться же ей с ним, однажды предложившим ей свою кровь. Да и другие дрёмичи проснутся. Не умеет она ворожить, дуреха неученая! Не умеет!

– Но я же отпустила тебя! – умоляюще заговорила Смеяна, заглядывая Баяну в глаза. Это был ее последний довод, который Баяну нечем отразить. – Я же отпустила тебя, а мне тоже было жаль с тобой прощаться.

– Ты меня отпустила, потому что мне добра хотела. Вот и я тебе добра хочу и потому не пущу, – серьезно ответил Баян.

– Это как? – возмутилась Смеяна и отпрянула от него, прижалась спиной к конскому боку. – Я лучше знаю, что мне нужно!

– Вот и неправда! – Баян уверенно покрутил головой. – Женщины никогда не знают, что им нужно. Светловой – безумец, только тихий пока. Если он о Леле мечтает, то его душа уже не здесь. Он сам пропадет и тебя погубит. А с нами тебе хорошо будет. Ты не думай, мой Крушимир не всегда такой свирепый. Без Звенилы-то, тряси ее лихоманка, он повеселеет теперь. Он тебя беречь будет. Дай ему удачи – он тебя озолотит!

– Но я не хочу, не хочу быть его удачей! – твердила Смеяна. Ей хотелось то заплакать, то вцепиться Баяну в лицо. – Я – удача Светловоя! Я должна быть с ним!

– А с чего ты взяла, что ты удача Светловоя? – спросил Баян, удивленно подняв блестящие угольные брови, как будто сама эта мысль была очень глупой.

– Я… – начала Смеяна и запнулась.

Она вспомнила их первую встречу на ржаном поле, потом вечер на огнище. Да ни с чего! Сердце подсказало! Что еще нужно? Но как это объяснить Байан-А-Тану? При всей своей веселости, дружелюбии и двух женах в Прямичеве, он, похоже, не очень-то понимает, что такое любовь. А кто этого не понимает, тому не объяснишь.

– Он – мой князь, – кое-как нашлась Смеяна после недолгой растерянности. – Мне судьбой и богами велено ему помогать.

– Вот уж неправда! – мгновенно возразил Баян. – Ты мне еще весной рассказывала, что твоя мать не из Ольховиков родом, а издалека пришла. Какого она была племени? Может, не речевинского вовсе, а совсем другого. Вон в смолятичах все рыжие. Молчишь?

Смеяна и правда не находила ответа. Ольховики не могли рассказать, откуда явилась к ним ее мать, – сами не знали. Она была немая – или просто не хотела отвечать на вопросы, – и по ее выговору ничего нельзя было определить. Одежда ее была поношенной, сшитой не по росту, явно с чужого плеча.

– А отца твоего и вовсе никто в глаза не видал, – продолжал Баян. – Вот и выходит, что не должна ты непременно речевинскому князю помогать! Может, ты нашего племени.

– Но я не хочу быть вашего племени! – Смеяна досадовала и на Баяна, что мешает ей, и на себя, что теряет с ним столько времени. – Я к речевинам хочу!