Утренний Всадник

Ведунья ступила на крыльцо, и Кремень посторонился, давая ей пройти. Она вошла в сени, на миг замерла, словно прислушиваясь. Преждан хотел указать ей дорогу, но мгновением раньше она сама выбрала одну из трех лестниц и стала подниматься.

Скоромет, сидевший возле лежанки Светловоя, обернулся на скрип двери и тут же вскочил, увидев незнакомую женщину в длинном волчьем полушубке. Больше никого в горнице не было: речевины не доверяли челядинкам журченецкой боярыни и сидели при княжиче сами. На Преждана, вошедшего следом, Скоромет бросил изумленный взгляд, в котором ясно читалось: где вы добыли это диво лесное и зачем? Но Преждан утвердительно кивнул. Скоромет отошел, освобождая место у лежанки.

Звенила шла медленно, и подвески ее позвякивали шепотом, как в полусне. Она принесла с собой заснеженные молчаливые деревья, огоньки волчьих глаз из чащи. Эти глаза жгли и гнали ее через лес, не давали свернуть в глубь дебрической земли, привели назад к Истиру. Она ждала, что волки разорвут ее, но даже не думала защищаться. Зачем? Весь мир казался ей ледяным лесом без тепла и без жизни, зимой, которой никогда не будет конца. Оборвалась нить, связавшая ее с жизнью. Так же было и тринадцать лет назад, после смерти прямичевской княгини. Но тогда Звенила сразу перенесла свою привязанность на ее сына Держимира, и жизнь вернулась к ней. Теперь же нить порвала не судьба, не Морена, а сам Держимир, забывший все, чем был ей обязан. Простая женщина тосковала бы и плакала, то умоляла, то проклинала бы человека, который оттолкнул ее, и образ его, желанный и жестокий, наполнял бы собой ее душу и мысли. Не так было со Звенилой. Она почти не помнила о Держимире, она забыла его лицо. В ней царила суровая, равнодушная зима.

Но в этой уютной маленькой горнице ей вдруг стало тепло. Ее застывшее лицо чуть оживилось, как будто трещинки побежали по льду от первых толчков проснувшейся реки. Звенила подняла голову, новыми глазами взглянула на лежащего в беспамятстве Светловоя.

Легкие золотые лучи сияли вокруг его бледного лица с закрытыми глазами; черные длинные ресницы резко выделялись над белой кожей, мягкие светлые завитки волос лежали на подушке, он дышал тихо-тихо, почти незаметно, но Звенила почувствовала его дыхание, как тепло священного огня, дремлющего под слоем золы. Он был прекрасен, как сам Ярила, горячая сила юности жила в нем. И Звенила вдруг ощутила себя березой, которую Ярилин луч впервые пробуждает от зимнего сна: вот медленно-медленно оттаивает кора, потом сердцевина, корни в земле ощущают влагу, робко двигается первая капля сока, и верхняя веточка уже жмурится от счастья, купаясь в горячем луче, качаясь на теплом ветерке, который на краткий миг переносит ее из владений зимы в горячее лето.

Бережно, словно боясь разрушить чудесное видение, Звенила протянула руку и коснулась кончиками пальцев лба Светловоя. Звякнули подвески, и капля пробуждающей силы, будто роса, оторвалась от ее руки и согрела его кровь. Светловой вздохнул глубже, потом открыл глаза. Кремень охнул: такого чуда он не ожидал от этой странной женщины, скорее отталкивающей, чем приятной.

– Вставай! – тихо, ласково позвала она, и такой нежности в ее голосе никто не ожидал услышать. – Весна зовет тебя.

Светловой медленно поднялся и сел на лежанке, но тут же схватился руками за лоб: у него закружилась голова.

– Княжич! Очнулся! Сокол ты мой!

Преждан, Кремень и Скоромет разом кинулись нему, но Звенила мягким движением руки удержала их, словно они могли с размаху разбить хрупкое волшебство. Лицо ее изменилось, лед в глазах растаял, она вся светилась тонким, почти неуловимым светом. Даже Держимировы «лешие» сейчас не узнали бы ее – это стала совсем другая женщина, почти не похожая на ту, прежнюю Звенилу.

Светловой медленно отнял руки ото лба, крепко зажмурился, потом осторожно открыл глаза, окинул взглядом незнакомую горницу. Миновав мужчин, его взгляд остановился на Звениле и замер, как пойманный.

– Весна… – чуть слышно повторил он. – Ты знаешь, где она?

– Знаю, – так же тихо ответила Звенила, как будто только они двое знали, о чем говорят.

Они помолчали, глядя друг на друга. Потом Светловой посмотрел на Кременя и спросил, недоуменно хмурясь:

– Где это мы?

Уже темнело, и Смеяна не сразу сумела разглядеть высокие стены городища, хотя скакала впереди. Сначала ей показалось, что это какое-то странное огнище, где избы стоят, плотно прижавшись одна к другой боками. Позади ряда изб виднелось несколько высоких лемеховых крыш, над теремами поднимались облачка дыма. На сером вечернем небе дым сразу терялся, и Смеяна не столько увидела, сколько учуяла его. И сразу у нее повеселело на сердце: ей казалось, что она уже невесть как долго жила на снегу, без теплого дыхания очага.

– Вот как хорошо – там и заночуем! – весело сказала она, обернувшись к Держимировой дружине. – Темнеет, дальше ехать нельзя.

– Думаешь, стоит? – с неопределенным сомнением спросил Баян, ехавший следом за ней.

Такой порядок сохранялся всю дорогу после прощания с Князем Волков. Раньше Баян присматривал за Смеяной, а теперь, похоже, охранял дрёмичей от нее. Если бы Смеяне два дня назад кто-нибудь сказал, что двадцать сильных мужчин во главе с самым воинственным из говорлинских князей будут бояться ее, она бы не поверила. Но теперь выходило так: отроки старались не смотреть на нее, и даже в глазах Баяна появилось сомнение. К несчастью, Смеяне хорошо было знакомо такое сомнение: она видела его в глазах Ольховиков, провожавших ее. «Может, конечно, от тебя вреда и не будет, лесная красавица, но лучше бы тебе от нас подальше держаться», – безмолвно говорили эти смущенные глаза.

– А отчего же нет? – с преувеличенной бодростью ответила она Баяну. – Тебе на снегу спать нравится?

– Не нравится, да ведь город не наш – дебрический. И крепость знатная – видишь, не тын дубовый, а городни.

– Чего? – Смеяна недоуменно сдвинула брови.

Держимир, краем уха слушавший, презрительно хмыкнул.

– Простота! – воскликнул Баян. – Видишь, стена из срубов? Эти срубы – городни, а внутри земля.

– Это Хортин, – едва разжав губы, подал голос Держимир. – Крепость от личивинов, торговую дорогу прикрывает.

– Но мы-то не личивины! – воскликнула Смеяна. – Пустят нас, не сомневайтесь! Ведь сам князь дебрический нас своими друзьями назвал!

Ответом послужило несколько хмурых взглядов исподлобья. Не их, а ее князь дебричей назвал своим другом и даже сестрой. Но больше никто не возражал, и Смеяна уверенно направила коня к натоптанной в снегу тропе к воротам. Два волка, казалось, одобрили ее решение. Усевшись возле края дороги, они посмотрели на Смеяну и мотнули головами в лес, потом на ворота. «Мы – туда, вы – туда, а завтра встретимся», – прочитала Смеяна в их желтых глазах и сама удивилась, до чего легко у нее это вышло.

На их стук ворота не открылись, но из вежи высунулось несколько голов в шлемах, и голос спросил:

– Кто такие и чего надо?

– Здесь дрёмический князь Держимир со своей дружиной, – уверенно ответила Смеяна. – Князь Огнеяр Серебряный Волк позволил нам ехать по его земле и обещал нам помощь всех дебричей. Вот.

И она высоко подняла на раскрытой ладони серебряную бляшку с пояса Князя Волков. Больше сверху не раздалось ни одного слова, но тяжелые ворота, сбитые из расколотых пополам дубовых стволов, почти сразу стали медленно раскрываться наружу, как будто лопалась кожура исполинского желудя.

Как видно, поясная бляшка князя Огнеяра обладала здесь волшебным действием. Посадник-воевода Хортина и все его люди были гостеприимны, но не проявляли любопытства. Даже жена и три дочери воеводы, уведя Смеяну к себе в терем, предлагая ей умываться и переодеться – что было весьма кстати, так как она осталась только с теми пожитками, что были на ней во время бурана, – ни о чем ее не спрашивали, и любопытство прорывалось только в их взглядах.

Спустившись в гридницу, Смеяна увидела, что все дрёмичи уже сидят за столами, но не едят, хотя хлеба и мяса было достаточно, рыбная похлебка испускала пар в котле. Смеяна по привычке окинула взглядом края лавок, выискивая себе местечко, но вдруг заметила, что возле Держимира, по левую руку, осталось свободное место. И все двадцать пар глаз смотрели на нее с ожиданием, словно подталкивая к этому месту.

– Иди сюда! – Баян, сидевший справа от Держимира, кивнул ей через стол. – Это место… для тебя.

Лицо Держимира чуть заметно вздрогнуло, и Смеяна вдруг догадалась: раньше по левую руку от него сидела Звенила. Неужели все эти люди думают, что она собирается заменить Держимиру его «змею лупоглазую», как именовал ее Баян? Вот еще чего не хватало!

– Да не стой ты столбом, матушка! – взмолился Баян. – Есть хочу – сил нет, сейчас волком завою!

– А чего меня-то ждать? – с деланым удивлением откликнулась Смеяна, еще надеясь отвязаться от этого места, но все же сделала шаг вперед. – У вас все на столе! И хозяин. – Она кивнула на Держимира.

Князь дрёмичей ответил ей хмурым взглядом. Со времени встречи с Огнеяром с него не сходила мрачная задумчивость. Он понимал, что в его судьбе свершились большие перемены, но не те, каких он ждал и желал, и он не мог решить, к добру или к худу все обернулось. Смеяна вдруг подумала, что он сидит как лягушка в темном горшке: не зная, что вокруг творится и чего ждать. Ей стало жаль его, и она торопливо устремилась к столу.

Отрезав кусок хлеба от ближайшего каравая и кусок мяса от бараньей ноги, она подошла к очагу, положила хлеб и мясо в огонь и зашептала:

– Батюшка-домовой, Велес Подземный Хозяин, Макошь Мать Урожая, поешьте с нами и будьте милостивы, чтобы и в этом дому хлеб и мясо не переводились, и нас везде бы так по-доброму принимали. А случится нам в своем дому иноплеменников принимать – и мы гостей не обидим.

Огонь ярко вспыхнул, охватил жертву. Смеяна встала с колен, весело улыбнулась, оглядела молчащих отроков.

– Здешние боги приняли нашу дружбу! – просто и радостно сказала она.

И словно треснул лед, покрывавший лица: они смягчились, оживились, кто-то из самых молодых даже улыбнулся.

Смеяна обошла стол и села рядом с Держимиром. Он напрягся, когда она проходила у него за спиной, потом глянул на нее, но уже не так хмуро. Смеяна хотела сказать ему что-нибудь, но не находила слов. Любое слово могло обидеть его, рассердить. Он казался ей больным, но болезнь жила не в его теле, а в душе. Как Баян, опутанный наузом, был болен неволей, так и Держимир был болен тоской, разочарованием в своей судьбе, неуверенностью. Ярость и злость сгорели еще там, на глухой поляне, но на смену им осталась пустота.

– А тебе, княже, надо со здешними духами в дружбе быть, – заговорила Смеяна, усевшись за стол. Краем глаза она замечала, что отроки и за едой почти не спускают с нее глаз и ловят каждое ее слово. – Тебе ведь здесь теперь часто бывать придется. Здесь до личивинов близко, а вы ведь в поход на них идти надумали!

– Да уж! – воскликнул Баян прежде, чем сам Держимир собрался ответить. – А я что говорил, брате! – Обе его руки были заняты бараньей костью, и он непочтительно толкнул Держимира коленом под столом. – Она нам удачу принесет такую, какой ты от Звенилы бы век не дождался! Сам подумай: лупоглазая нас с Огнеяром поссорила, а Смеяна помирила!

– Нет! – поспешно возразила Смеяна. – Не я! Ты сам и помирил, княже! Ведь ты ему дружбу предложил! Ты с ним заговорил как с человеком – и ответ человеческий был! Ты его не побоялся – он тебя уважать станет! Подумай, кто еще из говорлинских князей может похвалиться, что с Огнеяром Чуроборским в дружбе?

Брови Держимира немного разгладились, он метнул на Смеяну неуверенный взгляд, лицо его чуть-чуть прояснилось. Он хотел, чтобы это было так, но разочарование в удаче было слишком глубоко, чтобы допустить хоть каплю радости и надежды.

– Да, – чуть погодя сказал он. – Это – удача. Что мою руку удержало – не знаю. Я теперь вспомнил: его железо не берет. Он сын Велеса, а все железо в земле – Велесова кровь. Потому ни мечом, ни стрелой его убить нельзя.

Держимир жевал мясо, задумчиво глядя в пламя очага. Смеяна за едой посматривала на него, пытаясь привыкнуть к мысли, что этот человек с россыпью мелких рубцов на лице и есть тот самый Держимир Прямичевский, которого она, как и большинство речевинов, представляла чудовищем о трех головах. Первое потрясение прошло, она пыталась оценить его толком, но ничего не получалось. При воспоминании о событиях на лесной поляне ей задним умом становилось страшно: и как это она набралась смелости заступиться за Звенилу, да еще и укусила его! А теперь он казался совсем не страшным: конечно, красавцем его не назовешь и нрав у него угрюмый, но он вполне годится быть братом такому славному парню, как Грач. То есть Байан-А-Тан. Баян, конечно, не большой мудрец, но нрав у него чистосердечный и честный. Он не стал бы любить дурного человека, будь тот хоть трижды князь, а что Баян по-настоящему любит брата, Смеяна убедилась давно, еще дома.

«Да и не каждый князь станет любить сводного брата, рожденного рабыней-куркутинкой, и сажать его за стол рядом с собой!» – осенило ее еще одно соображение. События последних месяцев, требовавшие напряженного размышления, потихоньку приучили Смеяну думать, и это занятие теперь не просто награждало ее головной болью, как раньше, но и приносило некоторые плоды. Ей вспомнилось все, что она слышала от Баяна о его брате еще летом, и она все больше склонялась к мысли, что Держимира зря ославили таким чудовищем. Он в шестнадцать лет остался без родителей, и все беспокойное княжество дрёмичей легло на его плечи. А вместо матери – Звенила, вместо отца – Озвень, который теперь сидит притихший и только ест за троих. Лицо Держимира выглядело усталым, и это вполне человеческое чувство вдруг убедило Смеяну, что он – человек. Как ни мало приятного она в нем видела, он, как и всякий, хотел счастья и удачи себе, мира и благополучия своей земле и вовсе не возражал бы, чтобы и все другие тоже были счастливы. Может, он не совсем верные пути к этому избирал, но один Сварог-Отец не ошибается.

На миг Смеяне даже жаль стало с ним расставаться: любопытство манило узнать его получше. Но при мысли о Светловое ее наполняло острое стремление расправить крылья и лететь, лететь хоть на край света, туда, где был он.

Ночь Смеяна спала одним глазом: чувство звериной настороженности и память о том, что вокруг одни чужие, не давали ей отдыхать. Утром она поднялась рано, когда серая зимняя мгла лишь начала понемногу рассеиваться, отодвинула заслонку окошка и села ждать, пока отроки надворотной вежи проснутся и зашевелятся. Но вот наконец прошел по заборолу десятский – Смеяна слышала через двор, как он переговаривается с дозорными последней, предутренней стражи. Ну вот, ей пора уезжать. Светловой, наверное, не знает покоя от тревоги за нее. Ну да ничего – от Хортина едва день пути до Велишина или Журченца, и уже вечером она снова будет на своем месте.

Не прощаясь со спящими хозяйками, Смеяна кое-как подергала гребнем волосы, потуже заплела косы, оделась и пошла вниз. От нетерпения ехать ей не хотелось даже тратить время на еду: можно и в дороге чего-нибудь пожевать. Она еще с вечера просила хортинских конюхов приготовить ей коня покрепче с припасами на два-три дня. В тереме было тихо, только холопы возились внизу, в черной клети. Смеяна с удовольствием ловила ноздрями свежий ветерок из близкого леса. Теперь она совсем не боялась чужих дебрей, где правит ее названый брат – Князь Волков.

Конюхи не забыли о ее просьбе, и холоп сразу вывел на двор не самого красивого, но крепкого гнедого конька с короткой черной гривой. Смеяна гладила его по морде, шепча, какой он хороший, как вдруг позади нее скрипнула несмазанная дверь высокого крыльца.

Неодолимая сила потянула ее обернуться: еще не видя, кто там, Смеяна угадала. Весь вечер и даже всю ночь, сквозь неглубокий сон, она невольно думала об этом человеке, старалась примирить прежний образ, сложившийся в ее воображении, с тем, что увидела сама.

Князь Держимир смотрел на нее так пристально, как будто хотел своим цепким взглядом удержать на месте. «Надо бы попрощаться! – мельком подумала Смеяна. – Хоть и неволей, а я была у него в гостях…»

Она повернулась, и тут же Держимир шагнул вниз по ступенькам. Они встретились на полпути, но остановились в двух шагах друг от друга. Подойти ближе оба почему-то не решились.

– Ты хочешь уехать? – спросил Держимир со смешанным чувством тревоги и недоумения. – Куда?

– Как – куда? – Смеяна удивилась его вопросу. – Назад. В Велишин. Или в Журченец. Ну к Светловою.

– Но зачем?

Смеяна даже не стала повторять вопрос, так же удививший ее, как и первый.

Держимир вдруг шагнул ближе к ней, склонил голову немного набок и заглянул ей в глаза, как в чужое окошко. По его лицу Смеяна догадалась, что он пересиливает чувство внутреннего протеста, то ли страха, то ли отчуждения. И вдруг она ощутила странное чувство единства с ним: ведь их мучили одинаковые вопросы насчет друг друга, Держимир тоже изо всех сил старался понять, что она собой представляет и чего ему от нее ждать. Теперь, вблизи, Смеяна разглядела под его глазами темные тени, морщины на лбу и складки в уголках рта казались глубже в полутьме зимнего утра.

– Я о тебе всю ночь думал, – сказал он наконец. – Не пойму, что со мной боги сотворили. Я хотел свою удачу в полон взять, а вышло, что удача меня взяла. Ты то есть. Кто ты такая?

Смеяне было и смешно, и тревожно разом, ее вдруг наполнила непонятная дрожь, она волновалась и не знала, что ответить. «Кто я такая?» – всего лишь вчера она сама задала этот вопрос Князю Волков. Ответа же не было. Но ответить было нужно, Держимир ждал.

– Я – удача, – тихо улыбаясь, стараясь скрыть неуверенность и не казаться смешной, ответила Смеяна.

– Чья ты удача? – раздельно и значительно спросил Держимир.

И вдруг Смеяна растерялась. «Светловоя!» – хотела она ответить по первому побуждению, но не смогла. Ей вспомнился отрешенный взгляд Светловоя, устремленный мимо нее в какие-то неземные дали, за Синюю Межу, туда, где живет его настоящая любовь. «Да разве может быть любовь в одном месте, а удача – в другом? – внезапно осенило ее открытие, и Смеяна сама была потрясена собственным глубокомыслием. – Что душа любит, то и удачу принесет. А без любви никакой удачи не видать». А Светловой не любит ее. Как ни хотелось ей верить в обратное, сейчас, отойдя и глянув на него издалека, Смеяна не могла больше тешить себя надеждами, что «может быть, потом», что «он разглядит, он поймет». Их души летают в разных небесах…

– Ты спасла моего брата, – тем временем проговорил Держимир, отведя глаза, как будто ему было тяжело или даже стыдно об этом говорить. – Ты этим жизнь мою спасла. Я за это все готов… Мне иного счастья не надо было, только чтобы он вернулся. Он вернулся…

Похоже, сам дрёмический князь не очень хорошо понимал, что хочет сказать и какие слова для этого выбрать, но его растерянность послужила на пользу: она растрогала Смеяну. Оседланный конек уже позвякивал уздечкой, конюшенный холоп поглаживал его, успокаивая. А Смеяна не вспоминала о нем, в ее мыслях и чувствах царил полный разброд. Дорога, только что бывшая такой ясной, внезапно заволоклась туманом, и она сама не знала, куда ей идти и где ее ждут.

– Лучшей удачи я себе не хотел и не хочу! – добавил Держимир и поднял на нее глаза. Мнимая смерть брата, открывшая ему глубины горя и счастья, стала для него и надежным мерилом удачи. – Большего добра мне никто другой сделать не смог и не сможет. И со Звенилой…

Он скривился, точно само имя изгнанной чародейки было для него горьким, и продолжал:

– И с Дарованой… Ведь растерзал бы нас оборотень, если бы со мной княжна была. А с тобой – отпустил, даже дружбу предлагал. По всему выходит: ты – моя удача. Ведь так?

Смеяна не находила возражений. Для нее было слишком неожиданным вдруг оказаться удачей человека, которого она много месяцев считала врагом, но по всему выходило именно так. И с Баяном, и со Звенилой, и с Дарованой, и с Огнеяром Чуроборским.

– Оставайся со мной! – негромко, но со всей силой убеждения попросил вдруг Держимир. Видно было, что он не привык просить и слова эти даются ему нелегко, но усилия того стоили. – Оставайся! Я тебя ничем не обижу. Я…

– Погоди! – вдруг прервала его Смеяна, осененная новым воспоминанием. – Ведь мы со Светловоем хотели искать Чашу Судеб. Хотели у Матери Макоши спросить, в чем судьба. Я ни рода своего, ни судьбы не знаю, вот, не знаю даже, где мое место: то ли с ним, то ли и правда с тобой. Мы хотели в смолятичском святилище на Кошице порасспросить вещих женщин…

– Вот, вот! – торопливо воскликнул Держимир, словно спешил поймать за хвост укользающий важный довод. – Святилище… На Кошицу не надо! Эта Чаша Судеб не там, а на Пряже! Это в моей земле, на Краене. Пряжа в Краену впадает.

– Да ну? – Изумленная Смеяна посмотрела ему в глаза, не веря, но увидела, что он не лжет.

– Да, да! – поспешно заверил Держимир. – Я ее там видел! Клянусь Перуном, видел сам! В Макошином-на-Пряже она! Поедем со мной! – горячо продолжал он, видя, что напал на верное средство убедить Смеяну. – Мне как раз срок в полюдье идти. А мое полюдье через Краену проходит. К Медвежьему велику дню там будем! Я сам тебя отведу! И если чаша скажет, что ты не моя удача, я тебя держать не буду! Перуном клянусь!

– Не будешь? – повторила Смеяна, слишком потрясенная этим нежданным предложением и не в силах принять никакого решения.

Уж слишком крутой поворот предложила ей лукавая судьба: от Светловоя к Держимиру!

Князь ответил не сразу, опустил голову, потом опять посмотрел на Смеяну и просто сказал:

– Да что я, дурак, что ли?

И Смеяна улыбнулась. Она поверила ему, поверила в искренность его слов, в его усталость, в его горячую жажду удачи и готовность платить за нее.

Ее глаза с огромными в полутьме черными зрачками засияли мягким золотым блеском, и Держимиру вдруг стало тепло. Ему чудилось, что рядом с ним стоит не девушка, а настоящее маленькое солнце. Где-то в глубине зародилось ощущение счастья, слабое, непривычное, но живое, как родник, впервые проснувшийся под тяжелыми грудами снега. На него вдруг повеяло весной, ее свежим, бодрящим, жизнерадостным чувством. И как молния ударило озарение: ну и дурак же этот Светловой, что упустил ее, и как же мне повезло! Да провались эта Дарована, эта же гораздо лучше. Ему было тепло, как никогда не бывало возле Звенилы, взгляд этот рыжей посланницы богов не вытягивал из него силы, как у той, ушедшей в лес, а вливал в душу силу и уверенность. «Неужели?» – только и мог подумать Держимир, как будто потерял все слова. Неужели он поймал наконец свою добрую судьбу, поймал там, где не ждал, по ошибке… Нет, судьба ошибок не делает. Так было нужно. И ему захотелось просить, не Смеяну даже, а саму богиню счастливой судьбы: не покидай меня!

– Так чего, боярышня? – раздался за спиной Смеяны голос конюшенного холопа. – Поедешь или расседлать?

– Расседлать! – кинув на него взгляд поверх головы Смеяны, велел Держимир. – Этот конь ей не хорош. Я ей другого куплю. Золотого.

Он наконец улыбнулся, и улыбка на его лице показалась Смеяне нежданной и удивительной, как бело-золотистая бабочка на голой зимней ветке. На дворе уже было почти светло, и она вдруг сделала еще одно открытие. Оказалось, что у Держимира синие глаза, а вовсе не черные.

– Едут! Едут! – завопили сначала мальчишки у ворот, за ними и взрослые.

Звонкая перекличка множества голосов быстро катилась по улице детинца к посадничьему двору. Женщины, хлопотавшие в черной клети и в гриднице возле длинных столов, бросили дела и кинулись на двор поглядеть, кто едет первым. Оказалось, что у смолятичей есть обычай в последний день перед Новым Годом устраивать скачки троек по льду Истира, и жители Журченца с удовольствием позаимствовали у близких соседей веселое и яркое состязание. На эти скачки собирались люди на целый день пути сверху и снизу по реке, а победитель был почетным гостем на посадничьем новогоднем пиру и представлял «богатого Коледу», знак благополучия будущего года.

Еще издалека в гриднице был слышен звонкий, нестройный, суматошно веселый перезвон бубенчиков, которым были увешаны все журченецкие тройки. Пожалуй, никогда еще в маленьком городке не бывало таких многолюдных и горячих скачек: обе дружины, и речевинская, и смолятическая, попросились в общий строй. Журченецкие жители посомневались было, боясь, что отличные княжеские кони оставят всех местных удальцов позади, глотать снежную пыль, но посадник уговорил стариков разрешить. Конные скачки прославляют новорожденное солнце, и чем быстрее и азартнее помчатся тройки, тем оно будет гореть ярче. А солнце у всех говорлинов одно.

Ворота боярского двора распахнули во всю ширь, и во двор медленно и горделиво въехали сани, запряженные тремя вороными конями. В гривах коней как пламя пылали алые шелковые ленты, на дуге были навешаны лисьи хвосты. В санях стоял Преждан, в знак победы вывалянный в снегу и белый с головы до ног. Речевинские отроки, провожавшие его верхом, радостно кричали, свистели, звенели плетьми.