Утренний Всадник

– И правильно! – вставила Смеяна, вошедшая следом за Огнеяром и сидевшая на ступеньках престола.

– И тогда Боримир решил вместо сокола добыть вашу Чашу Судеб, – говорил дальше Огнеяр. – Он тоже не глуп: хотел выждать, пока ты с дружиной подальше уйдешь. А потом к нему явились люди от Велемога Славенского и передали: Велемог зовет его вместе с собой в поход. Так и уговорились: Велемог идет на тебя с Истира, а Боримир – с Краены. И добычу пополам: Велемогу – все припасы становищ, а Боримиру – сокола, чашу и… и ее.

Огнеяр кивнул на Смеяну. Его невозмутимое лицо никак не соответствовало тревожным вестям. Он словно был выше земных тревог и опасностей, и Смеяна на миг ощутила обиду, как если бы Огнеяр собирался скрыться в каких-то далях, бросив их в беде.

Все молчали, осознавая, перед лицом какой грозной опасности оказались. Лишь недавно перед дрёмичами был один противник, достаточно опасный, но вполне по силам. Теперь же их оказалось два. Требовалось время, чтобы к этому привыкнуть.

– Это все сокол! – воскликнула Смеяна. Вскочив на ноги, она повернулась к Держимиру и взмахнула сжатым кулаком в сторону Перуновой птицы. – Это все ты! – с еще большим возмущением продолжала она, обращаясь к Держимиру. – Я же говорила тебе: отпусти его! Я тебе говорила! Если бы ты не удержал его здесь, то рароги не пошли бы на нас! Сейчас мы имели бы дело только с одним Велемогом! А не с двумя князьями сразу! Это ты…

– Хватит! – крикнул Держимир и ударил кулаком по резному подлокотнику. В словах Смеяны была известная правда, но он не мог позволить девице, будь она хоть самая рыжая на свете, позорить его перед всей дружиной накануне битв. – Рароги давно зарятся на Ратицу! Все равно они пошли бы на нас! Не в этом году, так в следующем!

– Но не одновременно с Велемогом! – не сдавалась Смеяна.

– Но пусть никто не думает, что я боюсь! Посмотрим, как они будут биться без своего сокола!

– Им нужна Чаша Судеб! Что мы будем делать, если они ее захватят? Чем нам поможет чужой сокол, если мы лишимся своей чаши?

– Чашу Судеб они, я думаю, не захватят, – подал голос Огнеяр. Все время спора он наблюдал за Держимиром и Смеяной, переводя с одного на другую проницательный, немного насмешливый взгляд. – Для этого им пришлось бы одолеть не только вас, но и меня. А это не так легко.

– А тебе что за дело до чаши? – спросила Смеяна, отчасти удивленная, что он вмешался в их спор.

– До чаши – почти никакого. Мне есть дело до княжны Дарованы глиногорской. Она – падчерица моей матери, а значит, моя названая сестра. Ее отец уже однажды натерпелся тревог из-за нее, и тогда в этом был виноват я. Больше я не допущу ничего подобного.

– При чем здесь дочь Скородума? – мрачно спросил Держимир.

Ему уже было стыдно, что он ввязался в спор со Смеяной на глазах у всех, тем более что во многих глазах читал согласие с ее мнением.

– При том, что она уже почти два месяца живет в Макошином-на-Пряже. Она приехала туда почти сразу после того, как рассталась со Светловоем славенским. И если рароги попадут в святилище, то едва ли Боримир устоит перед соблазном прихватить с собой и ее. Она ведь тоже рыжая. – Огнеяр бросил взгляд на косы Смеяны и усмехнулся. – Боримир, пожалуй, решит, что она принесет ему счастье. А я не хочу, чтобы Скородум второй раз собирал войско ради спасения дочери. В первый раз все кончилось без крови, но я не уверен, что ему и второй раз так повезет.

Озадаченный Держимир молчал, отроки переглядывались. Никто понятия не имел о том, что Дарована, еще три месяца назад бывшая предметом мыслей и устремлений Держимира, с тех пор находилась так близко.

– Эй, брате! – позвал Байан-А-Тан. Его ум не мог долго держаться на предметах отвлеченных и требовал ясных указаний к действию. – Ты давай… Чего решать-то будем?

Он был совершенно прав. Махнув рукой, Держимир выбросил из головы Даровану и обернулся к воеводам.

– Ну, соколы мои, давайте думать. Кого будем первым встречать и где? Навстречу пойдем или ждать будем? И чем ты поможешь? – Он взглянул на Огнеяра.

Тот поднялся с места, неспешно оправил пояс, словно ему требовалось время для раздумья. Дрёмичи внимательно наблюдали за каждым его движением: не так легко было привыкнуть к мысли, что с тобой за одним столом сидит знаменитый и жуткий дебрический оборотень, и тем более научиться видеть в нем союзника. Огнеяру не доверяли, но, в отличие от Смеяны, его самого это не удивляло и не обижало.

– Если бы на твоем месте был я, то я ждал бы их обоих возле Макошина-на-Пряже, – сказал он как бы вскользь, понимая, что упрямому Держимиру самый мягкий совет может показаться навязчивым. – Они оба придут туда. Боримиру нужна чаша, а Велемогу – Дарована. Миновать святилища они никак не смогут. Бить их лучше поодиночке, но ты не успеешь пойти навстречу кому-то одному, разбить его и вернуться закрыть дорогу второму. А у святилища они будут оба. И я тоже там буду, когда придет время. Чаша – ваша забота, но мою сестру я никому не позволю тронуть. А пока прощайте.

Огнеяр вышел, дрёмичи проводили его удивленно-почтительными взглядами. Держимир вздохнул свободнее: ощущение силы, исходящее от дебрического оборотня, подавляло и угнетало его. Теперь он снова стал самим собой и мог толком обдумать данный совет.

– Говорила я тебе: не хватай чужой удачи, если хочешь свою удержать! – бормотала себе под нос Смеяна, не вслушиваясь в горячие споры воевод о лучшем образе действий. – Чужого-то сокола поймал, да как бы своего не упустить! Вот, дождался!

Она не думала, что Держимир ее услышит. Но он вдруг обернулся и глянул на нее так гневно, что взгляд его как гвоздь прибил Смеяну к ступеньке престола и заставил замолчать. Каждый из них остался при своем мнении и в большой досаде на другого.

* * *

Дарована проснулась с чувством острой тревоги и некоторое время лежала, глядя в темноту и пытаясь вспомнить свой сон. Женщины в избушке еще спали, нянька Любица на скамье у другой стены неровно похрапывала. В дымовое окошко не пробивалось света, но Дарована чувствовала, что до утра уже недалеко. Но вспомнить сон ей не удавалось: от него осталось только ощущение опасности.

Стараясь никого не разбудить, Дарована оделась и скользнула к двери. За несколько месяцев жизни в святилище она так освоилась и в этой полуземлянке, где, кроме них, жило еще четыре волхвы, и в самом храме, что могла передвигаться в полной темноте. Дверь была смазана и не скрипела; закрывая ее за собой, Дарована слышала в избушке взрёвы нянькиного храпа. Всех удивляло, что в теле такой маленькой и сухонькой старушки помещается такой могучий храп. Воеводе впору.

Небо серело густыми облаками, на дворе святилища белел мокрый снег, смешанный с грязью. Стараясь не наступать в лужи, Дарована пробежала через двор и поднялась по ступенькам храма. Все святилища Макоши в говорлинских землях ставились по одному образцу: сама постройка была образована девятью толстыми липовыми столбами, между которыми оставались широкие промежутки, а внутри высились идолы Великой Матери с ее дочерью Ладой и внучкой Лелей по бокам, с тремя жертвенниками перед ними. На жертвеннике Макоши в теплое время стояла Чаша Судеб. Сейчас ее не было.

Поклонясь молчаливым идолам, Дарована обошла их, направляясь к задней половине храма. Позади идола Макоши на земле виднелась широкая крышка лаза, сколоченная из липовых плах. Прорезанное в крышке дымовое оконце сейчас было раскрыто, но дыма из него не тянулось.

Опустившись на колени, Дарована с усилием подняла крышку, закрепила ее, подобрала подол и скользнула вниз по широким, но крутым ступенькам. Крышку над головой она оставила поднятой, чтобы впустить немного света.

Ступеньки привели ее в сруб, похожий на просторную избу, только без окон. Здесь пахло дымом, но было темно, лишь где-то в невидимом очаге тлели красноватые искры. Дарована на ощупь нашла пучок сухих трав и положила на угли. Мигом вспыхнул огонек, пополз душистый сладковатый запах, от которого сразу вспомнилось жаркое щедрое лето, душная и полная забот пора сенокоса. Огонь очага осветил высокий красноватый валун с плоским верхом, покрытый богато вышитой белой пеленой. На валуне стояла широкая, в два локтя, глиняная чаша с тремя маленькими круглыми ручками на самом горле, похожими на медвежьи ушки. Это и была Чаша Судеб.

– Что ты поднялась так рано? – спросил мягкий, немного вялый спросонья женский голос.

Никого не было видно, и казалось, что это заговорила сама чаша.

– Мне приснился сон, – ответила Дарована, кланяясь чаше и обращаясь как бы к ней. – Но я его не помню. А он был очень тревожным. Может быть, чаша поможет мне его вспомнить?

– Сны накануне Медвежьего велика дня должны быть радостными!

Что-то темное зашевелилось в углу сруба, и женщина в длинной темной накидке, лежавшая на полу на расстеленной медвежьей шкуре, поднялась на ноги. Волхвы Макошиного святилища по очереди проводили ночи возле чаши, и сегодня был черед Росавы – женщины лет тридцати, с маловыразительным, но миловидным лицом, полным ленивого спокойствия.

– Я знаю, – подавляя вздох, ответила Дарована. – Потому и беспокоюсь. Я сейчас вспомнила: во сне меня кто-то звал. Я даже хотела встать и пойти посмотреть, кто это, но не смогла – опять заснула.

– А какой голос звал? – спросила Росава, выбирая какие-то травы из горшков, стоявших на полу вдоль всех четырех стен подземного сруба.

– Мужской, – неуверенно ответила княжна. – Я боюсь, не с батюшкой ли что…

– Узнаем! – бодро ответила Росава.

Дарована встрепенулась.

– Может быть, срок пришел? – взволнованно спросила она и поспешно шагнула к Росаве.

Вот уже почти два с половиной месяца Дарована жила здесь, в тихом зимнем святилище, дремавшем вместе с самой Богиней-Землей. Здесь ей было уютно, спокойно, никто не напоминал ей о прошлых разочарованиях, не считал ее года и не высказывал опасений, что она может так вот, спокойно и бесплодно, провести весь остаток своих дней. Ее утешало только то, что смолятичский престол отлично обойдется без нее: у Дарованы имелось два младших сводных брата. Оба они росли крепкими, смелыми, сообразительными, и князь Скородум мог не бояться, что останется без наследников. Если бы не тоска по отцу, жизнь Дарованы в святилище можно было бы назвать совсем счастливой. Вот только чаша молчала. Княжна пробовала спрашивать ее о своей судьбе, но в чаше отражалась только темная вода, и даже самая умелая и мудрая из чародеек не могла ей помочь. И Дарована постепенно свыкалась с мыслью, что останется здесь навсегда…

Росава бросила в чашу порошок мелко растертых трав, другую горсть высыпала на тлеющие угли, подожгла тонкую веточку и стала водить ее пылающим кончиком над спокойной темной водой, налитой в чашу почти вровень с краями. Кивком головы подозвав Даровану, Росава дала ей место рядом с собой, и они вдвоем склонились над чашей.

Не прислушиваясь к словам заговора, Дарована вглядывалась в темную воду с трепетной надеждой. Здесь, в святилище, она жила словно в руках у самой богини, от самой земли чувствовала исходящее священное дыхание, но в то же время была отделена от богини неодолимой прозрачной стеной и не могла услышать ее голоса. Не так было раньше. Макошь с рождения покровительствовала Дароване – без помощи богини она могла бы вовсе не появиться на свет. Пелена со священными красными узорами, подстеленная на валун под основание чаши, была выткана при участии самой богини и служила оберегом Дарованы. Но, даже принеся ее в дар святилищу, княжна не добилась ответа на вопросы о своей судьбе.

– Смотри свой сон, – шепнула Росава.

Но Дарована и так не отрывала глаз от чаши. Сначала вода оставалась темной, а потом в ней вдруг загорелись два ярко-желтых, золотистых огня, как два круглых глаза. Они приближались издалека, словно всплывали со дна чаши, и светились все ярче. Несомненно, это были глаза: два черных провала зрачка и золотой ободок вокруг них. Едва стоя на ногах от волнения, слыша стук сердца так громко, как будто оно помещается прямо в голове, возле ушей, Дарована смотрела и не могла понять, чьи же это глаза.

Вдруг они отодвинулись, и перед ней возникла птичья голова. Это был сокол – княжна достаточно часто сопровождала отца на лов и знала всех ловчих птиц. Сокол вертел головой, словно высматривал добычу, и взгляд его острых, хищных глаз то и дело падал на Даровану. И каждый раз она вздрагивала как мышь, невольно ожидая, что вот сейчас он сорвется с места и бросится на нее, вырвется из чаши, могучими крыльями расплескивая воду… И острое чувство тревоги показалось ей знакомым – да, это было то самое чувство, что мучило ее во сне.

– Это он, да, – шепнула Дарована.

Изображение потемнело и пропало, теперь в чаше была только темная вода. Но Дарована не жалела об этом: ей было вполне достаточно того, что она увидела.

– Кого ты видела? – с любопытством спросила Росава. – Уж не жениха ли?

– Нет, что ты! – Дарована перевела на нее взгляд, потом отошла от чаши и села на пол, обняв руками колени. – Я видела сокола.

– Птицу Перуна! – оживленно воскликнула Росава. – Это важный знак. Нужно Божаре рассказать. Идем скорее!

Дарована послушно поднялась и пошла за Росавой к лестнице в храм. На поверхности оказалось совсем светло. Значит, и правда весна близка. Но почему-то сейчас это совсем не радовало Даровану.

* * *

Старшая волхва, Божара, не меньше самой Дарованы встревожилась, услышав о соколе в воде священной чаши. Божара была еще не так стара, по крайней мере, на вид ей было лет пятьдесят или пятьдесят пять. Она была довольно высока, сухощава, смугловатая и сухая кожа лица поблескивала на скулах, а от внешних уголков глаз разбегались морщинки. Большие серые глаза и тонкий заостренный нос указывали на присутствие в ее жилах какой-то чужой крови; Росава как-то шепнула княжне, что Божара пришла издалека, с реки Девоны. И ее необычайное чародейное искусство, и не совсем понятное имя говорили за это, и Дарована робела перед ней. Нрав у Божары был порывистый, решительный и неустрашимый, что сейчас оказалось кстати.

Не сказав ни слова, Божара сама устремилась в храм. Под землей было тесновато для всех живших в святилище женщин, но Даровану пропустили вперед: она могла понадобиться Божаре. Старшая волхва сама бросала травы в чашу, шептала что-то, водила руками над поверхностью воды. Это была легкая ворожба: видеть в воде умеет любая чародейка из глухого лесного огнища. И глазам Божары, как в окне, открывались видения: засыпанный серым влажным снегом лес с черными прочерками ветвей, конная дружина, неспешно едущая по прогалине, следуя за коренастым пешим проводником. На щитах всадников без труда можно было разглядеть знак сокола. И призрачный золотистый сокол парил в небе над дружиной, распростертыми крылами осеняя их путь.

– Рароги! – произнесла Божара, не отрывая глаз от чаши. – Сюда идет дружина рарогов, и я вижу с ними самого князя! Сокол ведет их – у них немирные помыслы.

По темной, почти неразличимой во тьме толпе женщин пробежала волна тревожного шепота.

– Не может быть! – ахнула Дарована.

Если бы ей сказали, что само Полуночное море вышло из берегов и катится сюда, она не была бы так поражена. Никогда в жизни она не слышала, чтобы князь ходил ратью на святилище богини. Земное обиталище божества неприкосновенно. Даже она, которой всего три месяца назад желал завладеть Держимир, спокойно жила в святилище на его земле, зная, что здесь она в безопасности и что князь ни в коем случае не посмеет обидеть девушку, взятую под покровительство самой богиней. И, как показало время, Держимир ей ничем не угрожал. Но рароги! Все три ветви их племени жили обособленно от других говорлинов и называли богов иными именами. У них достанет дерзости оскорбить святилище Макоши во славу своего трехликого Свентовида!

– Что им нужно? – шепнула Дарована, не в силах сдержать изумление.

Ей подумалось сразу о двух вещах: о чаше и о себе. Обе они, если подумать, могли быть целью чужого князя. Если ее пытался похитить Держимир, то может попробовать и Боримир тоже. А чаша… Зачем ему чаша?

Божара меж тем продолжала смотреть в воду. Она шептала новое заклинание, и теперь ей виделась не дружина в лесу и не князь Боримир верхом на коне. Она видела сокола с золотым колечком на ноге, стремительно летящего прочь, видела еле тлеющий огонь на огромном жертвеннике Свентовида в главном святилище рарогов, видела Солнечную Деву – верховную жрицу Свентовида, в длинной белой одежде с золотым поясом. И видела образ Чаши Судеб, о которой говорила Солнечная Дева, простирая руки куда-то вдаль.

– Священный сокол улетел от рарогов, – наконец заговорила Божара, отойдя от чаши и закрыв утомленные глаза. – Взамен они хотят получить нашу святыню и с ней вновь обрести милость богов. Они идут за ней.

Женщины снова загудели, кто-то запричитал, в голосах были ужас и растерянность. Потерять священную чашу – такого никому и в голову не могло прийти. Это все равно что потерять сам Истир или расколоть небо! Но как же можно помешать? Святилище Макоши охраняли только сила богини и почтение к ней, дружины здесь не держали.

– Князь! – воскликнула Дарована. С детства приученная думать о подобных вещах, она могла найти выход гораздо быстрее служительниц богини. – Нужно немедленно послать гонца к Держимиру! Он поможет! Он не потерпит, чтобы рароги ходили по его земле и грабили его святилища! И он где-то близко! Его полюдье ходит по Краене, я знаю! Он не успел еще уйти на Ветляну! Матушка! – Дарована обернулась к Божаре, сжимая руки перед грудью, словно умоляя прислушаться к ее словам. – Нужно только узнать, где он сейчас! И можно послать кого-нибудь из моих отроков.

Пять десятков отроков, отряженные Скородумом охранять княжну, жили на ближайших огнищах, поскольку мужчины не допускаются в обиталище Великой Матери. Против дружины Боримира их было мало, но гонцов лучше них не найдешь. Сейчас Дарована не помнила, что совсем недавно боялась Держимира. Необходимость защитить Чашу Судеб от рарогов заставляла забыть о прошлом. Беспокоило Даровану только одно: как бы десятский Рьян не поддался на уговоры всполошенной Любицы и не попытался увезти их. Однажды потеряв княжну, Рьян с тех пор удвоил и утроил бдительность, стараясь доказать князю Скородуму и самому себе, что достоин доверия. Правда, в прошлый раз его противником был сам Огнеяр Серебряный Волк, так что поражение едва ли можно поставить десятскому в вину. И теперь он непременно потребует отъезда, а Дарована не хотела уезжать от чаши. Она знала, что увозить и прятать свою святыню Божара не позволит, и бежать из святилища, словно не доверяя защите богини, Дароване казалось недостойным.

– Мы пошлем к нему гонца, – тихим, безжизненным голосом ответила Божара, не открывая глаз. – Но князь Держимир не успеет. Рароги слишком близко. Мы найдем средство остановить их. Великая Мать не нуждается в мечах, она сама защитит себя.

С этими словами Божара вдруг широко раскрыла глаза, и Дарована отшатнулась, прижала руку ко рту, чтобы сдержать вскрик: такой яркий, неудержимый огонь сверкнул в глазах волхвы. Все ее лицо преобразилось; казалось, по его чертам пробегают тихие молнии, на кончиках ресниц тлеют голубоватые искры. Она не отдыхала в эти мгновения – ее дух искал тропинку к Матери Макоши. И теперь она была готова говорить с богиней.

Божара шагнула к камню, положила кончики пальцев на широкий глиняный валик, окружавший горло чаши, выпрямилась и заговорила, глядя в полутьму перед собой:

За тридевять земель,За тридевять лесов,На море-океане,На острове БуянеСтоит зелен дуб,А под дубом лежит камень бел;А на камне том,Под рогатым венцом,Сидит Макошь Матушка.Держит она три прута:Первый прут – железный,Второй прут – медный,Третий прут – серебряный.Бьет Макошь теми прутами по земле:Как ударит железным – станет темен лес,Как ударит медным – лягут мхи да болота,Как ударит серебряным – прянет синь туман!

Божара говорила то быстрее, то медленнее, подчиняясь какому-то далекому, ей одной слышимому ладу; ее голос вился волной, окутывал души стоящих вокруг нее женщин, и каждая из них, в сердце своем повторяя за Божарой заклинание, посылала свой дух вдогонку за ее духом, помогала общей силе достучаться до слуха Великой Матери.

Голос Божары гулко отдавался в ушах Дарованы; порой ей казалось, что это говорит тьма подземного святилища, порой – что это голос самой священной чаши. И она, вслед за травницами и чародейками стремясь к образу Макоши, все силы души отдавая на это, больше всего на свете хотела бы уметь так, как умеет Божара, – указывать людям путь к божеству и протаптывать дорогу.

Дай ты мне, Макошь Матушка, три прута,Дай мне твою силу могучую:На темен дремучий лес,На густой сырой бор,На мхи и болота,На дубы и березы,На ель и осину,На сырое коренье,На сухой бурелом!

Слова Божары гулко отдавались в голове Дарованы, и каждое слово было – творенье: она видела густые дремучие боры, где рыжие стволы могучих сосен возносятся головами к небесам, видела сыроватые сумрачные ельники, где темно-зеленые лапы касаются ковра старой рыжей хвои, перемешанной с серыми, сгнившими осиновыми листьями, и мелкая травка пробивается сквозь островки мягкого мха, и топорщится веселый, не унывающий даже в вечном сумраке черничник… Так видит лес Мать Всего Сущего, творя его своим вещим словом.

Божара опустила глаза к чаше, и под ее взглядом вода начала кипеть. Макошь услышала ее. Волхва медленно опустила руку в воду и подняла что-то со дна. Не дыша, полные священного трепета женщины видели в ее руке мокрый гребень с острыми частыми зубьями, попеременно железными, медными и серебряными. Спинка гребня была деревянной, на ее концах виднелись две медвежьи головы.

Вода в чаше успокоилась. Дарована широко открытыми глазами смотрела на гребень, словно он приковал ее. И снова с необычайной остротой она ощущала восторг, преклонение перед силой волхвы, умеющей взять чудо из рук самой богини, и несбыточное желание – когда-нибудь научиться этому самой.

* * *

На ранней заре, когда лишь проблески розового света в небе говорили о близости нового дня, Росава разбудила Даровану. Восемь чародеек с девятой Божарой – как Макошь с восемью дочерями, Небесными Пряхами, – вышли из ворот святилища и поднялись на холм. Внизу лежала широкая долина, занятая лугами, где летом паслось стадо Великой Матери, кое-где темнели легкие земляничные рощицы. Здесь уже не осталось снега, долина дышала оттаявшей темной землей. От первых проблесков весеннего тепла и до последних вздохов осени Макошина долина радовала человеческий глаз густотою трав, свежестью и обилием листвы, пестротой цветов, сладостью ягод; из каждого корня здесь вырастало вдвое больше стеблей, на каждом стебле распускалось вдвое больше цветов. Благословение богини освящало эти места, и страшно было подумать, что станет, если Чаша Судеб, а с ней и благословение Великой Матери, покинет этот край.

Поклонившись на все четыре стороны, женщины встали лицом к северу – оттуда приближалась опасность. Ее еще не было видно, но Божара ощущала ее, как иные умеют чувствовать приближение грозы. Изредка бросая робкий взгляд на строгое, сосредоточенное и полное вдохновенной силы лицо старшей волхвы, Дарована видела в ней саму Макошь, чему помогал и торжественный, нарочно ради важного случая надетый священный убор – повой с двумя широкими коровьими рогами.

Встав на вершине холма, Божара долго в молчании вглядывалась в край небосвода. И вот она что-то увидела. Протянув руки вперед и вверх, обращаясь разом к небу и к земле, Божара медленно затянула заклинание, растворяясь духом во влажной свежести холодного утра:

Исполнена земля еси дивности!Встала я рано, утренней зарей,Умывалась ключевой водой,Утиралась густым облаком;Вышла я во чисто поле,Во широкое раздолье,Говорю я слово Матери Макоши:Сырые леса шатаются,Мхи да болота колебаются,Лесные звери разбегаются!Дала мне Мать Макошь частый гребень,А в гребне том три прута:Прут железный, прут медный, прут серебряный!И кину, и брошу я частый гребеньВо чисто поле, во широкое раздолье:Стань, лес дремучий, от земли до неба,Протянитесь, мхи да болота,Синим туманом оденьтесь;От заката до восхода,От полудня до полуночи!И как гора с горой не сходится,Так пусть и злое племя рарожскоеЧерез лес тот ни шагом не пойдет,Ни верхом не поедет,Ни ползком не проползет!

Вслед за этими словами Божара выхватила из-за пазухи гребень, данный Макошью, широко размахнулась и бросила его с холма в долину.