Утренний Всадник

Но Велемог не был бы достоин своего княжеского рода, если бы растерялся. Бессознательно стерев кровь со щеки, безумными глазами он окинул поле, выискивая волка-оборотня, с которого начался этот ужас, но того нигде не было видно. Конница дрёмичей била края пешей стены, а прямо на Велемога надвигался ратный строй дрёмичей, ощерившийся копьями. Стрелы пролетали над его головой, и ему даже почудился где-то вдали отчаянный крик Держимира, требовавший не стрелять в него, Велемога. Видно, живым хочет взять, гром его разрази…

Повернувшись, князь Велемог бегом бросился назад. Середина пешей стены, теснимая собственными краями, еще держалась; ряды расступились, впустили князя в середину.

– Держаться! Держаться! – кричал он, сам себя не слыша.

В мыслях его билась отчаянная надежда: раз волчий вой прекратился, то, может быть, Светловою и Боримиру удастся собрать рассеянную конницу и вернуть ее в бой.

Боримир лишился коня одним из первых: огромный волк с бешеными красными глазами вцепился ему в горло и мощным толчком опрокинул на землю, словно новорожденного жеребенка. Боримир, обученный падать из седла, прокатился по земле и остался невредим, только ушибся о чей-то брошенный щит; он уже считал себя мертвым, ожидая, что вот-вот звериные зубы вопьются ему в шею. Но рядом метнулся горячий вихрь, ноздрей коснулся звериный запах – волк промчался мимо. Боримир мгновенно вскочил на ноги, уже держа наготове нож, но зверя близко не было. Увернувшись от чьего-то коня, с задушенным храпом мчавшегося мимо, Боримир оглянулся: всадник висел на конском боку, ремни седла были порваны, и он из последних сил удерживался, чтобы не сорваться под копыта.

Бешеный конь унес Боримира довольно далеко: стена речевинов осталась позади, и ее уже плохо было видно из-под насевших дрёмических конных полков. «Почему же их кони не понесли?» – мелькнуло в мыслях Боримира. Но долго раздумывать об этом было некогда. Быстро вертя головой по сторонам, князь искал своих: рароги в чешуйчатых панцирях, в округлых, по заморянскому образцу, шлемах с полумасками были хорошо заметны среди других. Впереди и по бокам он видел множество своих всадников, уносимых бешеными конями. Вся его дружина стояла с этого бока, поэтому и рассеялась теперь в одной стороне. Собрать ее будет легче.

Мимо скакал конь без всадника, роняя хлопья белой пены с удил, но уже замедляя шаг: первый испуг миновал, а волков поблизости больше не было. Примерившись, Боримир ловко прыгнул, повис на узде, смирил коня и вскочил в седло. На коне – и снова князь!

Крепче держа поводья, он поскакал вслед за своими людьми, надеясь собрать хоть кого-нибудь. Речевинам, пожалуй, уже не поможешь, но первый долг князя – сохранить свою дружину и вывести ее назад, к своим.

Вскоре он наткнулся на труп волка – тот лежал на боку, вытянувшись и запрокинув голову, а в животе его из длинного багрового разреза торчал длинный рарожский нож. Боримир придержал коня: значит, эти волки смертны. Окинув взглядом равнину, он не увидел больше ни одного зверя. Только позади, в гуще битвы, еще раздавался густой и леденящий вой одиночки: тот самый, что начал первым.

Завидев своего князя, рароги понемногу стали подтягиваться к нему. Их собралось уже полтора десятка, но где-то по равнине и ближним рощам рассеялось еще четыре десятка. Нескольких Боримир уже видел мертвыми, но надеялся, что боˊльшая часть уцелеет.

Во главе маленького отряда он ехал по равнине к темнеющей роще, где наверняка запуталось большинство испуганных коней, боевым кличем и звуком рога созывая своих, как вдруг впереди послышались крики.

– Обоз! Обоз дрёмический! – кричали рароги, и Боримир встрепенулся.

Такая удача! Бешеные кони вынесли их к роще, где стоял дрёмический обоз. Конечно, он не оставался беззащитным, но его охрана сейчас не ожидала нападения, тем более с этой стороны. Меж деревьев редкого березняка, по-весеннему насквозь прозрачного, стояли волокуши, метались обозные ратники. Боримир заколебался, стоит ли нападать таким малым числом и можно ли взять чего-то стоящее или лучше уходить, не ввязываясь, как вдруг его окликнул резкий и требовательный голос:

– Князь Боримир!

Обернувшись, он увидел женщину – ту самую чародейку, что на рассвете прогнала морок колдовского леса. Она сидела на коне, ее волосы выбились из-под платка и вились метелью, лицо было бледно, а выпученные глаза казались черными. По лицу ее пробегали судороги, и вид ее показался так страшен, что Боримир невольно вздрогнул.

– Чего тебе? – грубо крикнул он, испытывая всегдашнюю брезгливую робость перед чародейками, особенно старыми.

– Где княжич Светловой?

– Откуда я знаю? Он стоял на другом крыле! Ищи его там!

– А если он в плену?

– Что мне за дело? Я должен заботиться о своих людях!

Чародейка еще что-то кричала; Боримир больше ее не слушал, но ее слова склонили его к решению не ввязываться в драку. Мысль о плене совсем его не прельщала, а до этого было недалеко. Развернувшись, Боримир сделал знак своим людям и вдруг замер: позади волокуш мелькнуло хорошо ему знакомое женское лицо, рыжие косы, полушубок из рысьего меха – священной одежды рарожских князей.

Это она, Солнечная Княгиня, избранная священным соколом! Мигом забыв о битве, Боримир ударил коня коленями и рванулся через рощу, мимо волокуш к ней, к самой желанной добыче, нужной ему не меньше, чем священный сокол или дрёмическая Чаша Судеб.

– Стой! – вдруг крикнул позади него повелительный голос чародейки.

Боримир не подумал бы обращать внимание, но вдруг ощутил, что руки и ноги его наливаются вялостью, воздух делается каким-то упругим, как морская вода. Движение скачки само собой погасло, конь уже не скакал, а как бы плыл по роще, и белые стволы тонких березок плыли мимо, как во сне.

– Вы не сделаете ни шагу! – отдавался в ушах голос чародейки, громкий и гулкий, звучащий как будто внутри головы каждого, кто ее слышал. – Вы замрете и будете ждать, как деревья ждут весны! Она – моя! Она мешает всем моим делам, и я сама накажу ее!

И рароги во главе со своим князем замерли, словно заснули на ходу; застыли их кони, и всадники неподвижно сидели в седлах, глядя в пустоту невидящими глазами.

Смеяна первой увидела на опушке березняка всадников в рарожских доспехах. Переполошенные обозные ратники заметались вокруг нее, а она не то чтобы испугалась, но почувствовала полную растерянность: что теперь делать? И Держимир, и Баян, и даже Огнеяр по очереди строго-настрого наказали ей сидеть в обозе и не высовывать даже носа из березняка, пока за ней не пришлют. И она всем это пообещала. Как лютого врага Держимир боялся ее любопытства, которое способно вытащить ее из безопасного места и толкнуть в самую битву. Баян даже предложил приковать ее цепью к дереву покрепче, но Держимир перед битвой шуток не понимал и в восьмой раз попытался ей доказать, что отлично одолеет врагов и без ее помощи. И вот, вопреки всем настояниям, честно соблюдая обещания, она все же оказалась лицом к лицу с врагами, но, видит Велес, без малейшей своей вины!

И добро бы еще речевины, особенно из Светловоевой дружины, – эти приняли бы ее как сестру и не тронули волоса. Но рароги! Узнав рарожские доспехи и голоса, Смеяна невольно отпрянула и попыталась спрятаться за низкую волокушу: эти люди были ей врагами несомненно. Скользя испуганным взглядом по опушке березняка, она не могла определить, сколько здесь рарогов и где они, но знакомое большеглазое лицо князя Боримира сразу привлекло ее внимание. Надо бежать!

Выскочив из-за волокуши, Смеяна полоснула ножом по ремню, которым ее лошадь была привязана к березе, вцепилась в гриву, не с первого раза попала носком в стремя и погнала лошадь вперед, повиснув на боку. Взобравшись наконец в седло, она услышала позади крики: ее заметили. Не оглядываясь, кожей ощущая конский топот позади себя, Смеяна подхлестнула лошадь и пригнулась к ее шее, чтобы уберечься от березовых ветвей. Редкий березняк летом годился бы для скачки, но сейчас копыта вязли в раскисшей земле и скользили; конечно, противников это тоже задержит, но их много, а она одна! Позади раздался звон оружия: оставленные для ее охраны отроки пытались выполнить свой долг.

Лежа щекой на гриве, Смеяна мчалась в глубь рощи, и вдруг позади нее раздался голос, от которого кровь похолодела. Однажды она уже слышала его – на заснеженной поляне, где князь Держимир проклинал свою злую судьбу и пытался задушить Звенилу. Прогнав чародейку, он с тех пор ничего о ней не знал; сама Смеяна почти о ней забыла и радовалась, что та унесла злую судьбу Держимира с собой и не мешает его новой судьбе, доброй.

И вот она снова здесь! Смеяну ужаснуло ее внезапное появление во время битвы, когда добрая и злая судьба вступили в отчаянную, решающую схватку; казалось, что Звенила появилась как раз для того, чтобы переломить путь Держимира снова к тоске неудач, ко злу, зависти, ненависти. Живая ли она, или блазень, или навь, поднявшийся из Навьего Подземелья?

– Стой! – звенел голос чародейки, и каждая березка в роще дрожала от ужаса, отражая его тонким стволом. – Стой! Ты не двинешься дальше! Ты замрешь и будешь ждать, как дерево зимой ждет весны! Замрешь, замрешь, замрешь…

Какая-то невидимая сила опутала Смеяну, так что она с трудом могла шевельнуться; ее лошадь при первых же звуках стала замедлять шаг, потом и вовсе встала, как стреноженная, опустила голову и замерла. Но Смеяна противилась ворожбе; без слов, без мысли, одним внутренним усилием она старалась разбудить в себе те скрытые силы, которые уже не раз приходили ей на помощь. Где же та златоглазая красавица рысь, что помогла одолеть полудянку, напугала Велема, лишила сил Леготу во время поединка перед Перуновым дубом?

Упрямо сжав зубы, Смеяна сползла со спины заснувшей лошади и шагнула вперед, обняла ствол березы и прислонилась к ней. Она не оборачивалась, сберегая силы. Ворожба, как густое туманное облако, неудержимо наползала сзади, опутывала невидимой сетью, сковывала руки и ноги. Но Смеяна никогда не видела подобных снов, и чувство бессилия было ей внове, она не желала ему поддаваться, потому что верила в свою силу больше, чем в чужую ворожбу. Вцепившись зубами в нижнюю губу, чувствуя, как струйка горячей крови ползет по подбородку, она оторвалась от березки и сделала шаг вперед, потом второй, третий, вцепилась в другую березку, оперлась на нее и подтащила непослушные ноги.

– Стой! – повторил голос позади нее.

Он был близок, звучал гулко, как в тумане, и отражался от стволов впереди. Казалось, он вокруг, и пленившая сила окружает со всех сторон; идти было некуда.

Смеяна резким движением вырвала из ножен на поясе нож с узорной золоченой рукоятью, подарок Баяна, крепко сжала его в кулаке и обернулась. Спиной она опиралась на ствол березы и чувствовала себя вполне надежно. Ее руки и ноги были опутаны невидимым наузом, но сознание оставалось ясным.

К ней приближалась женщина, и Смеяне вспомнилась Зимерзла – именно такой она в детстве представляла Хозяйку Зимы. Длинная белая рубаха с широкими рукавами, волчий полушубок, длинные белые волосы тонкой волной, белое лицо с острыми чертами всякому могли бы внушить мысль, что он видит не живого человека, а злобный мертвящий дух. Но страшнее всего были глаза. Нечеловечески огромные, выпученные, они казались совершенно черными, как две бездны, два провала в Кощьное Владенье. У человека, даже у самого могучего чародея, не может быть таких глаз. Из них смотрела та самая Бездна, которая до создания мира гасила в своей холодной тьме даже искры Огня-Сварожича.

И мгновенно Смеяна поняла, что ей предстоит бороться не с человеком. В Звенилу вселился дух многократно сильнейший. Даже не дух – божество, одно из тех, что вечно борется с жизнетворящими богами, вечно сеет смерть там, где Сварогом и Макошью посеяна жизнь.

Неодолимый ужас охватил Смеяну, нож выпал из пальцев. Силясь поднять руку перед собой, она закричала, и темная Бездна глаз чародейки тянула ее разум прочь из тела, затопляла чернотой, и не было сил закрыть глаза.

И вдруг какой-то горячий вихрь набросился на Смеяну сбоку, что-то шершавое, мохнатое и очень сильное обхватило ее и сдернуло с места. Она катилась по земле, по твердым бугоркам замерзшей грязи, по скользкому ковру палых листьев, по мелким сучкам. В глазах у нее все вертелось, мелькало что-то пестрое. Земля была холодной, зябкая дрожь разом побежала по всему телу. Чары были разрушены; должно быть, так себя чувствует рыба, заснувшая в толще льда и внезапно освобожденная из прозрачного плена.

Очнувшись, Смеяна пыталась биться и кричать, рвалась на волю. Дикая сила, которую она и пыталась вызвать, кипела в ней горячим ключом, Смеяна слышала звериный визг, шипение, рычание и не осознавала, что издает эти звуки сама. Ей мерещились когти на руках, клыки во рту, и она рвалась, готовая растерзать врага, но не могла понять, где он и где она сама.

А потом ее вдруг отпустили. Разом ослабев, задыхаясь, она прижалась спиной к чему-то холодному и шершавому, даже не в силах сообразить, что это ствол старой березы. Дикий крик резанул ее слух. Торопясь разобраться, Смеяна открыла глаза.

Белая Звенила-Зимерзла лежала на земле, а на груди ее, вцепившись зубами в горло, стояла огромная рысь. В полтора раза крупнее обычного, лесной кот с длинными сильными лапами и торчком стоящими узкими ушами терзал когтями тело чародейки, а она билась, металась, но это уже были не сознательные усилия спастись, а последние судороги умирающего тела. Кровь ярко-алой струей била из ее горла, растекалась по мокрой земле, по блеклой прошлогодней траве, яркими каплями застывала на белой коре березок, дрожащих от ужаса. Смеяне казалось, что она различает крик деревьев: десятки тонких, эхом повторяющих друг за другом голосов.

Дернувшись в последний раз, тело Звенилы замерло, откинулась на мокрую землю рука с серебряными браслетами. Застыли подвески в виде лягушиных лапок, звон их умолк навсегда.

Рысь подняла окровавленную морду. На Смеяну глянули глаза – те самые золотые глаза с острым черным зрачком. Не в силах выдержать столько сразу, она опустила веки. У нее не было ни мыслей, ни чувств, ни страха, ни радости. С трудом где-то в глубине сознания выступало одно: вот они и пришли, те янтарные глаза леса.

Через несколько долгих мгновений слух ее различил неясный шорох впереди. Смеяна подняла веки. Потрясение исчерпало все ее силы, всю способность бояться или удивляться.

Перед ней, в двух шагах, стоял мужчина лет сорока или пятидесяти, с густыми седыми волосами, с короткой бородой и резкими чертами лица. В этом лице было что-то настолько нечеловеческое, что Смеяна ощутила сильный прилив ужаса – и одновременно трепетного восторга, как при виде божества. Но если при виде Макоши с Чашей Судеб в руках Смеяна ощущала отчуждение и страх, то теперь ее вдруг наполнило мощное влечение к этому человеку, чувство близости, какого не испытывала за свою жизнь ни к кому и никогда. Ей вдруг показалось, что она только сейчас родилась или проснулась после многолетнего сна. Все ее прежние чувства и привязанности потерялись, как мелкие ручейки перед могучим Истиром.

Глубоко дыша, впившись взглядом в янтарные глаза, Смеяна пыталась вспомнить хоть одно слово и не могла. Да было и не нужно: у нее с этим человеком был другой общий язык, отличный от человеческого.

Человек с янтарными глазами глухо кашлянул, как будто прочищал горло. Смеяна вздрогнула от этого звука.

– Ты кто? – хрипло спросила она, не узнавая собственного голоса, даже не зная, сказала она это вслух или только подумала.

– Я твой отец, – ответил ей человек с янтарными глазами. – Князь Рысей.

Глава 7

С вершины холма возле святилища битва была хорошо видна, но мало кто из женщин хотел на нее смотреть. Служительницам Макоши противен был вид проливаемой крови. Собравшись в подземном покое вокруг священной чаши, они вместе молили Великую Мать сохранить жизнь воинов – не разбирая племен и полков. Травницы уже кипятили отвары, разбирали полотно, готовясь перевязывать и лечить.

Дарована вышла из подземелья на воздух и остановилась на пороге храма, раздумывая, не пойти ли на холм еще раз взглянуть, как разворачивается битва и скоро ли конец. Княжна довольно быстро поняла замысел Держимира; с детства слыша вокруг себя разговоры воевод, она знала, чем сильна и чем слаба пешая стена, зачем возле нее конные крылья и что будет, если чужая конница прорвется к бокам стены или зайдет сзади. Различив с холма вторую дрёмическую стену позади первой, она порадовалась, что ее отец ни разу еще не встречался с Держимиром в ратном поле – вторая стена успешно прикроет первую, и охват не удастся. Правду говорил Прочен, что у упыря Держимира невредно и добрым князьям поучиться.

Вдруг чья-то фигура мелькнула в воротах святилища, и знакомое чувство тревоги толкнуло Даровану в грудь. Она отшатнулась, по первому побуждению желая скрыться в храме, но взяла себя в руки и осталась на пороге, вцепившись в толстый резной столб, словно ища поддержки. От этого гостя и в храме не скроешься, так нечего обижать богиню его вторжением.

Дарована не слишком любила своего названого брата: она так и не смогла простить Огнеяру свой испуг при том давнем похищении, а в глубине души ее язвило и его пренебрежение – ведь он отверг ее руку, которую Скородум готов был ему отдать, и женился на какой-то девчонке, которую Дарована даже не видела и никак не желала признать ее превосходство над собой. Несмотря на всю любовь к Огнеяру ее отца и мачехи, Добровзоры, Дарована ни на миг не забывала, что он – оборотень, существо непонятное и опасное. И никогда ее неприязнь не была так понятна и оправдана, как сейчас.

Огнеяр казался усталым и тяжело дышал: длинные черные волосы липли к потному лбу и к щекам, накидку он где-то сбросил и пришел в одной рубахе; на плечах виднелись темные мокрые пятна. «Опять оборачивался!» – догадалась Дарована, уже знавшая, что эта дрожь и тяжелое дыхание появляются у него после смены шкуры.

Но вот она взглянула на его лицо и вскрикнула: на щеках и на подбородке Огнеяра виднелись следы свежей крови. Подходя, он вытер лицо рукавом, но только размазал, а не стер. Рот его кривился, показывая клыки среди верхних зубов, а лицо казалось застывшим, тупым и жестоким, нечеловеческим.

– Не подходи! – Дрожа от ужаса и отвращения, которых не могла побороть никаким усилием воли, Дарована попятилась и прижалась спиной к столбу.

– Чего? – хрипло спросил Огнеяр, но глянул на ее бледное лицо и остановился в трех шагах перед ступенями храма.

– Тебе чего? – морщась, не в силах справиться с собой, воскликнула Дарована. – Ты зачем пришел, оборотень? Уйди отсюда! Не гневи Макошь! Ты…

– Да ладно тебе! – с раздражением отозвался Огнеяр, снова вытирая лицо грязным окровавленным рукавом.

Для него не было тайной, как относится к нему сводная сестра, и приступы ее брезгливого страха весьма его раздражали. Сколько сил он потратил, стараясь побороть ее отчуждение и добиться отношения хотя бы наполовину человеческого! Внешне, из любви к отцу и к мачехе, Дарована обращалась с ним вежливо, но Огнеяр знал, что в глубине души она все так же считает его чудовищем, как и в первый день их знакомства.

– Сколько же ты человек загрыз, оборотень? – с содроганием вымолвила Дарована.

От отвращения ей хотелось рыдать, и она с трудом держала себя в руках.

Огнеяр бросил на нее досадливый взгляд поверх рукава, опустил руку, облизнул уголки губ, и Дарована отвела взгляд, не в силах видеть его клыки.

– Я людей не грызу, сколько тебе говорить! – отрезал он, устав повторять ей одно и то же. – Так, коней… сколько-то. А людей я не трогал. Не надо было Велемогу сюда ходить – целее бы был.

– Ах, Велемог тебе не нравится! – воскликнула Дарована, полная негодования, которое в ней возбуждала его оборотническая природа, и даже не выискивая для гнева оснований поумнее. – А раньше-то на Держимира зубы скалил: шалит, дескать, на твоей земле! А теперь он тебе лучший друг? Видала я, как ты с речевинами разделался! Стая твоя вдоволь погуляла!

Лицо Огнеяра вдруг дернулось и приняло такое непримиримо жестокое выражение, что Дарована вздрогнула и пожалела о своих словах. Ей и в самом деле не стоило этого говорить: Стая Огнеяра потеряла убитыми пятерых, поскольку в волчьем обличье отроки не могли защищаться от оружия.

– Вот что… о Держимире, – несколько раз глубоко вздохнув, подавляя боль, сквозь зубы выговорил Огнеяр. – Велемог разбит. Поле за Держимиром. И я ухожу, мне тут больше нечего делать. Пойдем – домой отвезу. Хватит тебе здесь.

Дарована молча покачала головой. В эти мгновения Огнеяр внушал ей такой неодолимый ужас и отвращение, что она не пошла бы за ним никуда, даже в Сварожий Сад.

– Держимир скоро будет здесь, – продолжал Князь Волков. – Ему тоже в чашу глянуть надо. Я так слышал. Тебе лучше отсюда уйти.

– Я с тобой не пойду. Никуда, – отчеканила Дарована, почти его не слушая, не вникая в его слова и заботясь только о том, чтобы голос не дрожал. – Уходи. Не гневи богиню. Оборотень!

Оборотень! Это и была та причина, по которой она не желала иметь с ним ничего общего. Несколько мгновений Огнеяр смотрел на нее, и Дарована отвела глаза, подавленная мерцанием красной искры на дне его темных глаз. Но ее бледное замкнутое лицо полно было решимости; Огнеяр знал свою названую сестру и не мог отказать ей в твердости и присутствии духа. При всей внешней нежности и мягкости обращения Дарована глиногорская была достойна своего княжеского рода.

Несколько мгновений оба они молчали, и Дарована изнывала от нетерпения избавиться от него. Потом Огнеяр сделал шаг назад.

– Ну как знаешь! – только и сказал он, не имея желания уговаривать ее.

Дарована не ответила и не подняла глаз. Любое слово только затянуло бы эту мучительную для нее беседу. Она не хотела даже попрощаться. Огнеяр пошел прочь. У самых ворот святилища он частично подавил раздражение, вспомнил о Скородуме и обернулся. Дарована стояла на пороге храма и провожала его глазами, готовая скрыться внутри, едва лишь он уйдет.

– А если что… зови, – сказал Огнеяр и шагнул за ворота. Он мог на нее обижаться, но не смог бы бросить без помощи.

Дарована не ответила. Оборотень ушел, и ей стало легче дышать.

* * *

Словно кулак, конные полки Держимира сжимали пеший строй речевинов с боков, а дрёмическая стена уже колола их копьями и рубила мечами спереди. Еще несколько нажимов – и железное кольцо сомкнется. Тогда у речевинов не останется никаких надежд на спасение, если никто снаружи не попытается разорвать это кольцо. Справившись наконец с обезумевшим конем и оглядевшись, Светловой видел это так же ясно, как если бы все происходило у него на ладони. Все войско обречено на гибель. Последняя надежда – собрать конницу. Он не мог видеть, что делается на другом крыле с дружиной рарогов, но своих отроков надеялся собрать. Тут и там валялись кони с разорванным горлом, под одним из них отчаянно бранился Миломир, которому конская туша придавила ногу, и он не мог выбраться, но большинство умчалось дальше по равнине, в этой стороне далеко открытой.

Спешившись, Светловой кое-как помог Миломиру отвалить мертвого коня и освободить ногу, но встать тот все равно не мог: то ли сильный ушиб, то ли вывих сделал его беспомощным.

– Ладно я! – кривясь от боли, бессвязно выкрикивал Миломир. – Давай, княжич, других собирай! Раздавят наших, как тухлое яйцо! Собирай, может, еще вызволите хоть кого! Давай же!

Со злыми слезами на глазах он со всей силой ударил Светловоя в грудь кулаком. Сила удара, отчаяние в голосе отрока пробудили Светловоя от растерянности. Не зная, что еще можно сделать для Миломира, он только махнул рукой и пошел к своему коню.

Впереди скакало несколько знакомых фигур.

– Эй! Речевины! Молот и Чаша! – закричал Светловой. – Стойте!

Услышав его голос, кое-кто из отроков обернулся.

– Волков больше нет! – кричал Светловой. – Возвращайтесь! Поможем нашим!

Несколько человек подскакали к нему.

– Вон туда наших понесло! – Взорец, непривычно бледный, с вытаращенными и возбужденно блестящими глазами, махнул рукой куда-то в сторону. В ладони у него был зажат обломок копейного древка, но он, похоже, его не замечал и не мог разжать судорожно стиснутые пальцы. – Там волчара огромный гонит! Вот это, я скажу, оборотни! Не чета тем, под личинами! Я своими глазами видел: отрок на меня мчался, а вдруг как завоет что-то! А как завыло, так он кубарем наземь, пал человеком, а встал волком! Да на меня! Конь у меня на дыбы, а он…

– Жив – и ладно! – перебил его Светловой. – Потом погордишься! Пошли наших искать. Да скорее! – с внезапно прорвавшимся раздражением закричал он, досадуя не столько на Взорца, сколько на самого себя. – Наших там всех перебьют, пока мы тут валандаемся! И батюшку моего! Я его с тех пор и не видел!