Утренний Всадник

Она хотела ответить, но перед лицом его горестей любое слово казалось лишним, и она просто кивнула. Может быть, Великая Мать для того и проводила ее из святилища, чтобы она помогла человеку, которому, кроме нее, никто не может помочь?

Первый день на огнище своего рода Смеяна провела как в тумане. Она не могла поверить, что пришла к своим, и Листопадники, как их прозвали соседи, не могли поверить, что это не Молодина, дочь Благины и Годины, вернулась к ним, а ее дочь. Услышав о давней смерти своей дочери, бабка Благина попричитала немного, но больше по обычаю – уж слишком давно она свыклась с мыслью, что дочь потеряна навсегда, и радость по поводу прихода внучки вытеснила отголосок скорби.

Смеяна вглядывалась в лица, новые и словно бы знакомые с рождения, и ей казалось, что весь род Листопадников – это единое существо, многоголовое и многоглазое. Она еще не помнила, как кого зовут и кто кем кому приходится, но каждый из этих людей казался ей продолжением ее самой. Сразу она запомнила только бабку Благину с дедом Годиной, тетку, сестру матери, и ее дочку. Двоюродная сестра Игрёна не сводила глаз со Смеяны и изредка протягивала руку – потрогать. Это выглядело смешно, но Смеяна и сама то трогала всех, то снова кидалась обнимать бабку. Игрёна не отличалась красотой: у нее лицо было еще круглее, нос вздергивался еще сильнее, чем у Смеяны, а в желто-зеленоватых глазах горело такое изумленное восхищение, что Смеяне было даже неловко.

– Значит, ты Князя Рысей дочь? – несколько раз переспрашивала Игрёна. – Да оно и видно. У тебя глаза какие-то… не такие.

К подобному Смеяна привыкла еще у Ольховиков, но здесь весь род от мала до велика смотрел на нее не со снисходительным упреком, а с благоговейным восторгом. Все они видели в ней драгоценный подарок судьбы: живая часть леса, дочь лесного покровителя рода, была в их глазах священным существом.

– А ты видела Князя Рысей? – спрашивала Смеяна у Игрёны.

– Видела. Мы все видели. Только давно. Бабка говорит, раньше, пока меня еще не было, он часто к нам приходил. А потом, как Щеката Весёлку прогнала, он на нас прогневался и стал редко приходить. Может, раз в год.

– Эта Щеката – ваша ведунья?

– Да. Она на опушке живет, где от Истира дальняя дорога.

– Почему дальняя?

– Потому что он разливается сильно. Одна дорога, ближняя, по самому берегу идет, это для сухого времени. А как он разольется, так ее затопит. Тогда по дальней дороге ездят. Вот она и живет на перекрестке, где тропа от нас на дальнюю дорогу выходит.

Смеяна качнула головой. Князь Рысей сказал, что она должна будет жить в доме прежней ведуньи, а ей вовсе не хотелось жить на перекрестке. Перекресток – место нечистое, любимое злыми духами.

Но сейчас она не стала об этом говорить. Род Листопадников благословлял небо, пославшее ему новую ведунью гораздо лучше прежней, смешавшую в себе кровь человеческого рода и кровь леса. И Смеяна очень хотела быть им полезной. Теперь она нашла и свой род, и свой путь, и даже Чаша Судеб, столько месяцев бывшая ее целью, больше не вспоминалась ей. Она встала наконец на свою настоящую дорогу, и теперь дорога сама понесет ее вслед за дедами.

Увлеченная знакомствами с родней, волнениями и размышлениями о судьбе, Смеяна совсем забыла о князьях, о битве. И когда один из дядек – из тех, кого она еще не помнила по именам, – велел женщинам собирать детей и прятаться – едут чужие люди! – Смеяна скорее удивилась, чем испугалась.

– Ой, ведь верно! – Бабка Благина обняла ее, словно хотела спрятать чудом обретенное сокровище. – Мы с тобой, голубка моя, и позабыли. Ведь говорят, страшная битва поутру учинилась возле самого Макошиного. Чужие, говорят, князья бились с нашим. И невесть кто одолел…

– Наш князь одолел! – уверенно сказал дед Година, высокий и крепкий, с полуседой-получерной бородой шириной во всю грудь и длиной до пояса.

Смеяна уже узнала, что у дрёмичей – в ее родном племени! – сохранился древний обычай, по которому муж приходит в род жены. Хорошего же жениха нашла себе когда-то Благина! Как видно, был первый парень в округе! Година уже успел рассказать внучке, что в молодости не раз ходил воевать под стягом князя Молнеслава и потому мог с уверенностью судить о ратных делах.

– Не может наш князь на своей земле не одолеть! – продолжал дед Година, и все родичи слушали его с уважительным доверием на веснушчатых лицах. – Князь Молнеслав сынка много чему научить успел. Так что Держимир молодой любого ворога одолеет!

Смеяна усмехнулась про себя – седому деду тридцатилетний Держимир казался молодым! Но тут же какая-то тупая иголочка кольнула ее сердце. Смеяна ощутила боль, смутное беспокойство, сама не зная отчего. Словно потеряла что-то, пока шла…

– Другое худо! – продолжал дед. – Всякие упыри из тех, что он разбил, теперь по всей земле окрест расползутся. И добитые, и недобитые. Вот в чем наша беда будет.

Женщины снова запричитали, но вполголоса: дед Година не любил нытья.

Ворота заперли, женщины и дети попрятались, мужчины вооружились рогатинами и луками. Смеяна стояла на крыльце рядом с Благиной, не чувствуя особого страха. В кругу обретенного рода любой страх и любая беда казались разделенными на много-много частей, так что на ее долю приходилась самая малость.

Тем временем из леса выехали сначала несколько всадников, потом постепенно вытянулось еще десятка полтора. По чешуйчатым доспехам, по косичке на конце бороды у предводителя опытный дед Година, глядя в особую смотровую щель возле ворот, распознал рарогов. Так и есть – на их тын набрели остатки разбитых князем недругов.

– Кто здесь живет? – крикнул предводитель, рослый мужчина лет сорока, обращаясь к молчаливому тыну. – Лучше отворяйте, а не то ворота разнесем!

– Кто вы такие, сперва скажите! – сурово, без признаков боязни отозвался Година со двора.

– Мы ищем девицу! – ответили из-за ворот.

Смеяна ахнула и прижала руку ко рту. Это был уже другой голос – голос князя Боримира! И нетрудно было сообразить, что нужна им именно она! Они все-таки выследили ее после того, как Князь Рысей растерзал Звенилу и рассеялись ее чары, оковавшие рарогов.

– Какую такую девицу? – отозвался Година. – У нас нет чужих девиц, а своих мы никому не выдаем.

– Она могла прийти к вам сегодня. Она ушла в лес в эту сторону. Здесь не так уж много жилья. Отворяйте ворота. Здесь сам князь Боримир!

– Князь или не князь – а нам наши чуры не велели никому отдавать наших девиц! Я могу дать клятву именами Сварога и Макоши – здесь только наш род и ни одного человека из чужих.

Некоторое время за воротами слышался невнятный гул, рароги спорили вполголоса. Затевать осаду, ломать тын, жечь – им это было надо немногим больше, чем самим Листопадникам. Рароги помнили, что находятся на чужой земле после неудачной битвы и в любое мгновение Держимир может отрядить за ними погоню. Осада огнища займет лишнее время и привлечет к ним внимание: пламя пожара в лесу будет видно за много верст.

Но слишком велико было желание Боримира найти все-таки златоглазую девушку, одетую в священный рысий мех. Он не вернул сокола и не добыл Чаши Судеб – племя не примет его, если он вернется с пустыми руками.

– Послушай, мудрый человек! – наконец обратился к невидимому за тыном хозяину сам Боримир. – Девица, которую я ищу, отдана мне богами. Священный сокол указал мне на нее. Я должен ее найти. Впусти нас и дай нам осмотреть ваш дом – и я клянусь именем Свентовида и Небесным Огнем, что не трону ни единого человека из твоего рода и ни соломинки из вашего добра. Если у вас нет моей девицы, мы уйдем так же, как и пришли.

Година подумал, оглянулся на сыновей, стоявших вокруг него с рогатинами и топорами. Вздумай рароги осаждать огнище, Листопадникам придется плохо. Наконец Година принял решение и кивнул сыновьям на засов.

– Наша клятва правдива перед богами! – шепнул он. – Чуры не выдадут!

Ворота открылись, несколько человек во главе с Боримиром и рослым воеводой вошли во двор.

– Позови всех твоих женщин, – предложил Боримир Године, сразу угадав в нем старейшину. – Я посмотрю, нет ли ее среди них, а мои люди посмотрят, не спрятал ли ты кого.

Уже сгущались сумерки, рароги зажгли несколько факелов. Бабка Благина, враждебно поджав губы и не кланяясь незваным гостям, выводила из домов на двор всех молодых женщин и девушек. Многие держали хнычущих детей. Смеяна стояла между Игрёной и ее матерью, стараясь дышать ровнее. По виду она не выделялась ничем: Игрёна, с которой они оказались одного роста, еще раньше дала ей две свои рубахи, украшенные всеми знаками племени и рода, завещанными от предков. Бабка Благина, не нарадуясь на возвращенную дочь, сама перечесала ей волосы и вместо двух речевинских кос заплела одну, как принято у девушек дрёмического племени. Другая прическа несколько изменила лицо Смеяны, и родичи ахали в радостном изумлении, видя, до чего она в привычной им одежде и с привычной прической стала похожа на их дочерей. А в полутьме не так-то легко разглядеть лицо, и выдать Смеяну мог только речевинский выговор. Когда-то, еще в Истоке, рароги слышали ее голос и могли запомнить.

Боримир медленно прошелся вдоль рядка женщин перед Годиновой избой.

– Вот она! – вдруг крикнул кто-то из рарогов.

Остальные бросились на голос, князь быстро повернул голову. Смеяна вздрогнула, вскинула глаза, ожидая встретить десятки взглядов, устремленных на нее. Пропала!

Однако ничего подобного. Бородатый рарог показывал на одну из сестер, стоявшую на другом краю рядка. Смеяна уже знала, что ее зовут Мирёна и она слывет первой красавицей не только Листопадников, но, как ей с гордостью успели сообщить, и всей округи. Мирёна была выше ростом, чем Смеяна, статная, румяная, с мягкими и правильными чертами лица. Такая же рыжая, желтоглазая и с такими же веснушками.

Боримир сделал несколько торопливых шагов в ту сторону, кто-то поднес поближе второй факел. Затаив дыхание, Листопадники ждали, мать девушки шепотом запричитала, словно чужие люди уже отняли у нее дитя. А Боримир медлил, не в силах собраться с мыслями и вспомнить.

– А может, вот эта? – Рослый воевода показал на другую девушку, стоявшую рядом.

И здесь была такая же рыжая коса, такие же желтые глаза, вздернутый нос с веснушками. Только она была менее красива, и взгляд Боримира вернулся к Мирёне.

– Да и тут одна есть! – Кто-то из рарогов кивнул на Игрёну.

– И не одна! – подхватил другой, бегло глянув на Смеяну.

Она не поднимала глаз, боясь выдать себя взглядом.

– Да что они, все тут одинаковые? – с пробудившимся раздражением воскликнул Боримир.

Он был в растерянности: он искал одну девушку, а нашел сразу пять или шесть, и каждая из них по виду годилась стать Солнечной Княгиней и Золотой Рысью. Он оглядывался вокруг и везде встречал взгляд желтоватых глаз под угрюмо насупленными рыжими бровями, везде в свете факелов поблескивали рыжие волосы и бороды мужчин, везде пестрели веснушки на носах и щеках женщин. В племени голубоглазых и светлорусых рарогов рыжие были большой редкостью, а здесь, выходит, наоборот? И ценность их в глазах рарогов упала: золота не должно быть слишком много, иначе оно не кажется таким уж драгоценным.

– Я дал тебе клятву, княже, – подал голос дед Година. – Здесь только наша кровь. У нас нет чужих.

– Все наши. Сколько есть! – враждебно буркнула бабка Благина, готовая защищать против целого войска всех внучек и Смеяну в особенности. – Нам чужих не надо, и ты, князь светлый, шел бы к своим! Обещался ведь!

Боримиру было нечего возразить – он обещал не трогать рода Листопадников, а других здесь не оказалось. Хлопнув плетью по ноге, он резко повернулся и пошел к своему коню. Может, ему и хотелось бы взять с собой ту, которую заметили первой, – уж очень она была хороша. Но боги не простят подмены – священный сокол выбрал не ее. А где он, священный сокол? Был бы он сейчас здесь! Он снова указал бы угодную богам. А главное, тогда Боримир мог бы спокойно вернуться домой и не бояться, что племя рарогов отвергнет его как неудачливого и недостойного править.

Стук копыт рарожских коней затих в глубине темного леса, Листопадники закрыли на ночь ворота и разошлись по избам. Девушки шептались, женщины причитали вполголоса, заново переживая прошедшие страхи, бабка Благина обнимала Смеяну, спасенную и как бы вернувшуюся еще раз.

– Боги, чуры уберегли! – повторяла Благина. – Не допустили, чтобы упырь рарожский тебя признал! Стало быть, все верно – наша ты и жить тебе с нами!

Смеяна обнимала ее в ответ, всем сердцем веря, что так и есть. Боги уберегли ее от чужих людей, от чужой земли, спрятали среди родных, чтобы она жила там, где ей место. Каким же блаженством было ощущать себя в надежном кругу родичей, среди дедов, бабок, теток и дядек, братьев и сестер, спаянных общей кровью в неразрывную цепь, ощущать себя равным звеном в этой цепи, которой не страшно ничего: ни жизнь среди трудов и опасности, ни даже смерть. Цепь рода не прерывается на грани погребального костра – она тянется по пути предков и в иной мир, откуда предки помогают потомкам.

Огнище постепенно успокоилось. Тем временем совсем стемнело, Листопадники готовились ко сну. Смеяну уложили на полатях рядом с Игрёной, которая шепотом продолжала расспрашивать ее о прежних встречах с рарожским князем. Но Смеяна отвечала едва внятно: после этого бесконечного дня ей слишком хотелось спать.

В тишине засыпающего огнища пугающе ясным показался шум за тыном, потом громкий, уверенный стук в ворота. Мигом все подняли головы.

– Никак вернулись! – охнула какая-то из женщин. – Ох, Мати Макоше, Брегана Охранительница…

– Кто там? – резко крикнул с крыльца дед Година, больше сердясь на навязчивых гостей, чем страшась их.

– Князь Держимир! – ответил ему громкий, многим знакомый голос.

Поспешно одеваясь на ходу, Листопадники сыпались со всех крылечек. Свой князь – не чужой: Година и Благина кланялись, призывали на него благословение богов, звали в дом.

– Да ты взойди, княже, сделай милость, мы угостим тебя и людей твоих. Может, тебе баню истопить? Прости, мы уж почивать улеглись, пора поздняя! – наперебой приговаривали они.

– Ах, мне одному покоя нет! – в сердцах воскликнул Держимир. – Послушай, старче! – чуть ли не коршуном накинулся он на Годину. – Не приходила ли к вам сегодня девица? Такая, ростом небольшая, рыжая, по-речевински говорит? Рыжая, нос кверху глядит, веснушки… Ну на вас даже походит? Не приходила?

Година, Благина да и все, кто слышал его в этот миг, замерли на месте от изумления. Только что к ним с тем же самым приходил князь рарогов. Что же это за девица такая, что все говорлинские князья жить без нее не могут? А с Держимиром творилось что-то странное: он был совсем не похож на того сдержанного, немногословного, угрюмого князя, которого Година привык видеть во время полюдья на приеме дани или судебных разбирательствах. Он словно переродился: его глаза блестели, в лице отражалось горячее, лихорадочное беспокойство, в голосе мешались надежда и отчаяние.

– Понимаешь, потерял я ее! – горячо говорил он Године. – Сколько месяцев берег, а сегодня потерял! Говорили, рароги на обоз наскочили! Обоз весь цел, сокол их проклятый – цел, все цело, как у Макоши в рукаве, а ее нет! А мне не надо больше ничего! Если ее рароги забрали…

Не договорив, Держимир с размаху ткнулся головой в стену избы, возле которой стоял, и глухо простонал. Година не мог опомниться от изумления: муки отвергнутой страсти и то не всякого приводят в такое состояние. А это ведь князь!

– Ищу, ищу! – глухо, с мучительной тоской проговорил он, не поворачиваясь. – По всем лесам, по всем огнищам… И нет ее…

– Поди-ка, княже, в избу! – с властной заботой, как старший младшему, сказал ему Година. – Притомился ты.

Старик понимал, что горячее желание князя найти пропажу так же верно, как и то, что пропажа его – Смеяна. Он не мог решить, что теперь делать. Видеть своего князя, надежду и опору всего племени, в такой тоске было нелегко, но и отдать Смеяну, если она не хочет к нему вернуться, – невозможно.

Держимир повиновался и вслед за стариком побрел в избу. С тех пор как он узнал о нападении рарогов на обоз и об исчезновении Смеяны, для него не существовало больше ничего. Он забыл о речевинах с Велемогом, который выбрался из битвы, как говорили, живым и скрылся с остатками дружины где-то в лесах, забыл о пленнике Светловое, разочаровав этим Баяна, который очень гордился своей добычей, забыл и о Дароване, так и не узнав, покинула она святилище или осталась там. Во всем мире для него существовали только Смеяна и необходимость ее найти. Она, его добрая судьба, исчезла в тот самый миг, когда обещания ее сбылись: он одержал победу, прогнал войско Велемога, сохранил в неприкосновенности Макошино святилище и мог с уверенностью думать, что переломил судьбу. И вот она исчезла! Радость победы, гордость – все было забыто. Разослав людей в разные стороны, Держимир и сам бросился на поиски. С ним было не больше десятка отроков, но ему и в голову не приходило подумать о какой-то опасности – все его мысли заполонила Смеяна.

Начав поиски, почти сразу отроки наткнулись в лесу на растерзанное тело Звенилы. При виде его Держимир содрогнулся. Он не ощущал ни жалости, ни боли – только тревогу о Смеяне. Ему рассказали, что Звенила погналась за Смеяной, оковав чарами других преследователей. И вот она мертва, и страшно представить себе ту силу, которая сделала из нееэто. Та дивная сила спасла Смеяну от Звенилы, но чем грозила ей сама? Зрелище растерзанного тела стояло у Держимира перед глазами, как он ни гнал его прочь, а умом завладело сознание, что и сама жизнь его вот так же будет растерзана – если он ее не найдет. И он искал, забыв обо всем, приступы лихорадочного действия перемежались провалами тоскливого бессилия – чувства, которое когда-то было ему так хорошо знакомо и о котором Смеяна позволила почти забыть. В такие мгновения Держимиру казалось, что лучше бы он вовсе не знал ее, чем потерял, узнав.

Войдя в избу, он сел к столу, куда указал ему Година, оперся локтями и уронил на них голову.

– Может, приляжешь? – предложил старик, бровями и знаками призывавший женщин поскорее собирать угощение.

Держимир мотнул головой.

– Ну сейчас… – неопределенно пообещал Година и взглядом указал всем домочадцам на дверь.

– Подите, подите! – шептал он сыновьям и внукам. – У Вихри посидите, ничего. Князю отдохнуть надо.

Смеяна слушала все это, прижавшись к стене в одной из пристроенных к большой истобке крошечных клетушек – жилищ женатых Годининых сыновей. Услышав произносимое во дворе имя князя, она в испуге кинулась сюда, а теперь не знала, как выйти. Во всей избе не осталось никого, кроме нее и Держимира, и она не знала, как поступить. Она слышала его голос, то горячий и отчаянный, то вялый и бессильный. Через стену она ощущала его присутствие, к которому так привыкла, и в мыслях ее вились обрывки воспоминаний: как она впервые увидела его на той заснеженной поляне, каким он был в то утро, когда она хотела вернуться к Светловою, но почему-то осталась у дрёмичей – сейчас она уже не помнила почему. И каким он был вчера – или еще сегодня? – перед битвой: суровый, немногословный, мыслями уже на поле. Но и те немногие слова касались ее безопасности: он хотел быть уверен в том, что он не выйдет из рощи и ни один враг ее не увидит. И не его вина, что вышло иначе. Видя его теперешнее отчаяние, Смеяна со всей ясностью ощутила, насколько она дорога ему. Конечно, она знала об этом и раньше, но сегодня, во всех волнениях и открытиях, ей не пришло в голову подумать об этом.

Значит, не все благополучно кончилось, хотя она и нашла свой настоящий род. Что же теперь делать с Держимиром? Смеяна не могла ему позволить метаться по огнищам, проклинать судьбу, призывать богов, биться головой о стену и снаряжать поход на рарогов. Он должен узнать, что с ней все хорошо. И ей хотелось заглянуть ему в глаза на прощание. Их общая дорога кончилась, но они слишком долго пробыли вместе, чтобы можно было просто отвернуться и забыть. Смеяна сознавала, что Держимир был к ней настолько добр, насколько был к этому способен, и это заслуживало благодарности.

Неслышно ступая, она вышла из клетушки и остановилась перед столом. Держимир по-прежнему сидел, уронив голову на сложенные руки, и при виде его сгорбленной спины, разметавшихся темных волос Смеяне вдруг стало до боли жаль его. Он был как ребенок, потерянный в темном лесу. И кто, кроме нее, сможет вывести его в чисто поле?

Она сделала еще один неслышный шаг и легко коснулась кончиками пальцев его волос. Держимир мгновенно вскинул голову, глянул на нее и застыл. Его взгляд был затуманенным, и он явно не верил своим глазам. Смеяна, непривычно серьезная, без улыбки, бледная от усталости и волнения, молча смотрела на него и ждала, когда он придет в себя.

Держимир медленно поднялся, опираясь ладонями о стол, черты его разгладились, взгляд прояснился. Губы дрогнули – он хотел что-то сказать, но слова не нашлись. Но он уже поверил, что это она, а не видение. Он знал, что она приносит ему счастье – она сама и есть то счастье, о котором он просил богов.

Порывисто шагнув вперед, Держимир обнял Смеяну и сильно прижал к себе, как будто ее отнимали, и Смеяна ахнула.

– Медведь! – со знакомым возмущением закричала она. Волнение было забыто, все вернулось к прежнему. – Сгреб! Пусти, задохнусь!

– Горе мое! – почти стонал Держимир, то прижимаясь лицом к ее волосам, то целуя куда попало, то отталкивая, чтобы взглянуть ей в лицо, то опять притягивая к себе. Смеяна пыталась вырваться, но он даже не замечал этих попыток и не слушал ее восклицаний, полный своим восторгом. – Горе мое, счастье мое! Ты моей смерти хочешь! Я же чуть с ума не сошел…

– Сошел! Еще как сошел! – бранилась Смеяна, чувствуя громадное облегчение оттого, что все стало по-старому. – Да ты в уме никогда и не был, леший нечесаный! Пусти! Кости мне переломаешь!

– Не переломаю! – с обожанием и упреком отвечал Держимир, и даже Смеяне стало стыдно сердиться. – Я же люблю тебя! Я только себя живым почувствовал, как ты ко мне пришла! А как ушла… Я думал, жизнь моя кончена! Как я тебя искал!

– Я уж вижу! – ответила Смеяна, стараясь за притворным гневом скрыть смущение.

«Я же люблю тебя!» – это было что-то новенькое. Такого он еще не говорил, и она не ждала от него таких слов. Даже подозревая, что вызвала в нем сильную привязанность, Смеяна была уверена: упрямец лучше умрет, но не признается. Вот – признался. Смеяна смутилась, не зная, чем же ответить, но это ей не было неприятно.

– А ты здесь! – с живостью и облегчением приговаривал Держимир. – Да я бы этих рарогов… Ой, благо добрым людям! Я здешних хозяев на весь мой век от дани освобожу! Солнце мое!

– Отстань! – Смеяна уворачивалась и вырывалась, чувствуя, что в его объятиях плохо соображает, и досадуя из-за того, что эта бурная радость задерживает неизбежное и тягостное объяснение. – Ты лучше меня послушай! Это мой род! Отсюда моя мать! Я с ними буду жить!

Не сразу, но постепенно до счастливого Держимира дошел смысл ее выкриков. От изумления он разжал руки, и Смеяна отскочила на шаг.

– Как это – с ними жить? – повторил Держимир, и лицо его вдруг так посуровело, что стало почти жестоким. – А я? – с каким-то недоумением спросил он.

– А ты… – Смеяна не знала, что на это ответить, и горячо пустилась объяснять: – Это мой род, ты понимаешь? Я своего отца нашла. А мой отец – Князь Рысей. Оборотень, понимаешь? Оттого у меня глаза светятся и всякое такое. А моя мать была из этого рода, из Листопадников, Благины и Годины дочка. Отец меня от Звенилы спас и сюда привел. Он сказал: я буду новой ведуньей здешней. Моя судьба в этом. Каждый должен своему роду послужить, ведь верно? И ты, и я, и всякий. Я своего рода не знала, затем и Чашу Судеб хотела найти. А теперь знаю безо всякой чаши. Я свою судьбу нашла и больше мне ничего не надо.

Постепенно она успокоилась и говорила почти ровно. Держимир слушал, не сводя с нее изумленно-тревожных глаз. Так близкие смотрят на сошедших с ума, впервые с ужасом осознавая безумие их речей. Смеяна с беспокойством спрашивала себя, а понимает ли Держимир хоть что-нибудь.

– Нашла? – повторил он, когда она кончила, немного помолчав перед этим. Как видно, основной смысл он все же себе уяснил. – Нашла свою судьбу? А я? А мне-то что прикажешь делать? – вдруг горячо воскликнул он с обидой и отчаянием, так что в сердце Смеяны разом вспыхнули жалость и даже стыд, словно она бросила его в беде. – И я свою судьбу искал! Мне боги тебя послали, так я их уж сколько раз благодарил. Все, думал, кончилась моя злая доля, будет добрая! А ты… Неправда! Не может такого быть, чтобы твоя судьба здесь была! Ты мне нужна! Ты мне так нужна, как никому, никаким родичам! Ты должна быть со мной!

Держимир снова подался к Смеяне, схватил ее за плечи и встряхнул, словно так она лучше поймет. В голосе, во взгляде его было такое горячее убеждение, что она не находила возражений. Все-таки она слишком привыкла к нему, слишком много сил потратила на то, чтобы развеять тьму в его душе. Она была нужна ему – это правда, и решимость Смеяны остаться у Листопадников навсегда вдруг дала трещины. Она нужна Листопадникам и нужна Держимиру – и если право за тем, кому больше надо, то едва ли с Держимиром кто-то сможет тягаться.