Огнедева. Дочери Волхова

– подхватывали мужчины и, судя по свисту и топоту, плясали на вершине кургана, где спали их старые матушки, которым надлежало благословить народившихся потомков на скорые свадьбы. Вокруг костра метались буйные тени, и было не разобрать издалека: то ли там гуляют живые родичи, то ли призываемые предки, то ли те и другие вперемешку.

– Да и кто траву стоптал,
Да и кто шелковую?
Приходили ходатаи —
Женишки богатые!

Там, на курганах, подвыпившие родичи будто праздновали новую свадьбу всех умерших и возродившихся, а здесь, на городище, все замерло навек, и только кусты бузины, выросшие на пожарищах, исподтишка следили за двумя живыми, зачем-то сюда забредшими.

– Пойдем отсюда. – Велем взял Дивляну за руку. – И правда, дождемся тут упыря какого, чего доброго…

– Пойдем только на Волхов глянем. – Дивляна потянула его в другую сторону. – Посмотрим, куда идет. Вдруг опять – на полудень?

– Темно уже. Назад поплывем – и увидим.

– Нет, я отсюда хочу.

– Зачем тебе, егоза ты неугомонная!

– Как ты не понимаешь, Велем! – Дивляна оглянулась. – А, да где тебе! Ты мужчина. А я хочу посмотреть, откуда наши прабабки смотрели… Ну, Волхова невесты… Ведь и я могла бы… Вот выйдет Ярушка замуж – я вместо нее буду…

Велем пошел за ней без возражений. Вспомнив опять мельком Вольгу, он теперь почти с надеждой подумал: а может, и к лучшему, если она уедет в Плесков? Там не достанут, если вдруг что… «А кого достанут? – мысленно возразил он сам себе. – Ярушку? Велеську? Их, что ли, не жалко?»

Это было еще одно страшное родовое предание. Если сильный ветер шел с моря, особенно весной, под напором льда из Нево-озера Волхов принимался идти вспять. Это всегда воспринималось как знамение тяжелого года, и тогда требовалось приносить жертвы, чтобы задобрить Ящера и заручиться милостью богов. Хорошо, если недоброе знамение было недолгим, но иной раз обратное течение Волхова продолжалось по пять и по семь дней, и громады ледяной воды заливали прибрежные поселения, подмывали берега, уносили избы, губили людей и скотину. Тогда говорили, что Волхов пришел за невестой и нужно отдать ему одну, чтобы не извел всех. И не где-нибудь, а в Любше готовили для него самую достойную из дочерей старшего рода, носительницу благословения, Деву Альдогу. Невесту Волхова наряжали как на свадьбу, украшали венками и бросали в Любшин омут. Вот уже пять лет Девой Альдогой была Яромила, но выйди она замуж, и ее звание по наследству перейдет к Дивляне. Когда-то их предки выбирали новую Деву Альдогу из нескольких десятков правнучек Любоша Старого – теперь же их, внучек Радогневы Любшанки, было совсем мало.

А вчера Волхов, три пятерицы как освободившийся ото льда, шел назад. Недолго, но все видели, и по Ладоге поползли разговоры, что дурной это знак – в Навью Седмицу, когда души предков впервые за год прилетают к живым. Сегодня северный ветер стих и река текла как положено, но Велем понимал тревогу сестры. У него самого холодело внутри и сердце нехорошо замирало при мысли: а вдруг Волхов и сегодня пойдет назад? И завтра? Ветер унялся, но кто знает волю богов? Кто знает – тот молчит…

Пробравшись через бузину, они вышли к обрыву. Крутизна берега и глубокая вода внизу делали здесь стену излишней, и ничто не мешало смотреть. Правда, воды увидеть было уже почти нельзя: что-то поблескивало в последних отсветах ушедшего солнца, и казалось, что сам Волхов-батюшка в облике огромного змея ползет из Поднебесья – Ильмерь-озера – в Бездну, то есть Нево-озеро. Родовые предания говорили, что когда-то очень давно волны Нево-озера подступали прямо сюда и что Любошин в то время был настоящим городом на краю Бездны, а сам громадный Ящер воздымал здесь из волн блестящую голову, чтобы посмотреть на будущих своих невест…

Встав над обрывом, Дивляна глянула вниз и взяла брата за руку, чтобы было не так страшно.

– Велем! – шепнула она, хотя их и так никто не мог услышать. – А что бы ты стал делать, если бы…

Дивляна не договорила, но он и сам понял, о чем она спрашивает.

– Перун тебе на язык! – буркнул он, потому что отвечать не хотел, да и не знал, что отвечать. – Может, еще посватают тебя… подальше отсюда. Тогда…

– А ты думаешь – посватают? – Дивляна с надеждой взглянула на него.

– Да мне-то почем знать? Я что, вещун тебе? Ой, гляди!

Велем схватил Дивляну за плечо и повернул к обрыву. Подняв глаза от воды, он увидел огонь на дальних курганах – тех, что можно было разглядеть только отсюда. Сегодня на почти всех погребальных насыпях разжигали огни, но этот был слишком большим и бурным. Таким огнем не дедов греют – таким огнем знак подают! Знак о беде, равной обратному ходу Волхова. Весть об обычных торговых гостях подают дымом, но те ходят днем. А если огонь ночью – значит, гости не с мирными намерениями.

Об этом знали все, даже дети. Если в Нево-озере появляются корабли руси, зажигают огонь на дальних курганах. Их видели на Любше и тоже зажигали огонь. А его уже замечали с Дивинца – особой сопки возле Ладоги, могилы древнего конунга Ингвара, первого из варяжских поселенцев, – и огонь было видно уже всему длинному, растянутому поселению.

– Нет, не может быть! – ахнула Дивляна, увидев пламя и мигом поняв, что это должно означать.

– Еще как может! Волхов обратно шел, знак подавал! Бежим скорее!

Увлекая сестру за собой, Велем кинулся прочь от пожарища, созывая по дороге младших братьев и сестер. Те, в темноте забоявшись и отказавшись от поисков, сидели плотной кучкой у подножия вала и ждали их, чтобы вместе идти назад, к старшим.

– А ну, живо все дрова искать! – гаркнул Велем, и те аж подпрыгнули. – Огонь на сопках, никак русь идет!

Не понимая, правда ли это или он так страшно шутит, чтобы их напугать, младшие загомонили, девчонки завизжали. А Велем распоряжался:

– Витошка, дуй к отцам, скажи, что на курганах огонь! А всем хворост искать, траву сухую, ветки, кусты! И скажи, чтобы отцы сюда бежали да взяли у кого что есть – кусты рубить. Девчонки, к берегу – там всякого добра волной выносит, найдете корягу какую, сюда волоките, только чтоб не очень мокрая.

Отрок умчался к курганам, и вскоре все старшие гурьбой повалили к Любошину. Увидев огонь, женщины запричитали, как недавно причитали по умершим. Мужики взяли топоры и ножи, у кого что оказалось под рукой, и кинулись рубить кусты. Первым делом нужно было предупредить Ладогу – и вскоре на той самой площадке у края вала, где сто лет назад такой же костер раскладывали их неведомые пращуры, снова запылало пламя.

Через какое-то время на Дивинце, на другом берегу, тоже вспыхнул огонь.

– Все! – Велем, усталый, закопченный, взмокший, вытер лоб рукавом нарядной «поминальной» рубахи и махнул рукой запыхавшимся родичам. – Бросай корягу, вуй Свеньша. Вон, на Дивинце горит. Отец теперь знает. Пора и нам восвояси грести.

Глава 3

Когда, переправившись через Волхов, они вернулись домой, Ладога, несмотря на позднее время, была полна огней и голосов. Костер на Дивинце все пылал, оповещая округу о возможной опасности. Домагостя не было дома, но его старший сын, Доброня, вышел навстречу родичам.

– Вы на Любше зажгли? – спросил он. – Ну, мы так и подумали. Отец людей собирает. Снаряжаться всем велел.

Старейшина Домагость, в мирные дни жрец Перуна, в случае войны становился воеводой. В последние годы люди нередко поговаривали, что не худо бы нанимать для охраны варягов, но семьдесят гривен в год, нужные для содержания хоть сколько-то достойной дружины на двух-трех кораблях, Ладога собрать не могла. Торговля теперь была совсем не та, что раньше. О прежних «жирных» временах рассказывали немногие уцелевшие старики, да еще клады серебряных шелягов, которые иногда кто-то где-то случайно находил. При руси, будь она неладна, меха и прочие товары отправляли на Волжский путь, далеко на Восток, а оттуда привозили серебряные шеляги, украшения, дорогие ткани, красивую посуду и прочее. Теперь ездить до козар стало некому – ни у кого не было столько людей и сил, чтобы одолеть тяготы долгого пути и при этом не потерять все, что имеешь.

Перед дверями Дивляна с Яромилой наткнулись на невестку, жену старшего брата Доброни. Она была чудинка, и звали ее Йоникайне, но в семье мужа это имя быстро переиначили в Никаню. Сам Домагость первую жену, Кеву, привез из чудинского поселка на реке Сяси, куда ездил за мехами. Тоже, кстати, на товар выменял, только не на ложку, а на десяток топоров. От нее родились четверо детей: Доброня, Братоня, Витошка и дочь Доброчеста. И уже после рождения двух старших сыновей Домагость взял в дом достойную его рода хозяйку – Милораду. Но и Кева без малого двадцать лет была ему верной подругой и помощницей, пока не умерла, не пережив шесть лет назад поздних родов. Прошлой зимой Доброня, взятый отцом в поездку, приглядел хорошенькую чудинскую девушку, и так она ему запала в сердце, что тут же ее и сосватали. «Внуки совсем чудины будут!» – смеялся Домагость. Теперь Никаня со дня на день ждала начала родов и сидела дома, чтобы кто из чужих не сглазил дитя. Два других старших Домагостева сына тоже не первый год уже как вошли в возраст женихов: в иные времена шестнадцатилетних сразу женили. Но теперь, пока дела были не слишком хорошие, воевода не спешил увеличивать число домочадцев и не побуждал сыновей обзаводиться семьей. Велем, любивший всех девушек, никак не мог выбрать среди них одну, а Братоня, хороший человек, в раннем детстве сильно расшибся и стал горбуном, из-за чего не решался свататься к невестам, достойным его рода.

– Цьито слуцьилось? – заметно коверкая слова, спросила чудинка, переводя тревожный взгляд с одной золовки на другую. – Поцьито все крицьать? Где Доброня?

– Огонь на курганах, как бы не русь! – воскликнула Дивляна, прежде чем Яромила успела дернуть ее за руку. – У нас огонь зажигают, когда с моря чужие корабли идут!

– Руотси? – Никаня прижала руку к груди.

– Ну да, они, проклятые.

– Не бойся, их всего-то один корабль, – заговорила Яромила, обняла ее и повела в дом. – Видно, с пути сбились. А у нас мужиков много, народ не робкий – как пришли, так и уйдут.

– А поцьито все крицьать?

– Да пьяные потому что, Родоница же сегодня, медовухой все налились по самые брови.

Никаня, похоже, поверила, по крайней мере, плакать раздумала. Яромила обладала удивительной способностью утешать, убеждать и успокаивать. Казалось, сама ее красота разливала вокруг покой и умиротворение.

Перед домом толпились родичи: в основном мужчины и парни; подходили и соседи. В этот день все ладожане пировали на своих жальниках, но теперь поминальные гуляния были прерваны, мужчины собрались на торгу возле устья Ладожки, поспешно вооружившись. На случай возможного набега у каждого из мужчин Ладоги имелось оружие здешнего же изготовления: топор, копье, иной раз меч, выкованный по образцу варяжских, хотя и не такого хорошего качества. Все были одеты в «поминальные» рубахи с узорами Марены и предков, многие были во хмелю, отчего кричали особенно возбужденно и громко. Уже подоспели почти все старейшины, не было только деда Путени, который, как сообщил его зять Головня, слишком перебрал поминального пива. Но поскольку с дедом это случилось сегодня не в первый раз, Головня, как самый толковый из мужиков рода, привык его заменять. Святобор, Творинег, Честомил были здесь со своими сыновьями; главы родов, родственных Домагостю – варяг Вологор, муж Велерады, и Рановид, старший брат Милорады, – тоже подоспели вовремя. Все говорили и кричали разом, над берегом стоял гул множества голосов, метались факелы. Иногда свет пламени из подходящего к берегу челнока падал на воду, и тогда казалось, будто кто-то выглядывает оттуда, поднимает темную голову со дна, любопытствуя, о чем шум.

Как и полагалось воеводе, Домагость не растерялся и успел снарядить и выслать дозорный отряд под водительством кузнеца Зори, умелого и надежного мужика, к озеру – узнать, велика ли русская дружина и где она сейчас. Женщинам велено было идти по домам – собирать съестные припасы и самые необходимые пожитки на случай, если придется бежать из Ладоги и прятаться в ближних лесах. Некоторые послушались, но многие толпились тут же у мыса, боясь пропустить новости.

– Что случилось? – Сквозь толпу пробился Вестмар Лис, за которым спешили оба племянника и два его товарища – Фасти и Хольм. – Сюда идут викинги?

– Похоже на то, – сурово отозвался Домагость.

– Тогда мы уходим немедленно. Где Свартбард, у которого наши лодки?

– Лодьи возьми, если сговорился, только людей, чтобы через пороги вести, сейчас никто тебе не даст. Не до того нам, не можем мы мужиков на пороги отсылать, когда на нас этот змей из озера идет.