Княгиня Ольга. Ключи судьбы

– Показывай, что за песьего сына приволок, – предложила хозяйка.

Думарь осторожно опустил дитя на скамью и неумелыми руками стал разворачивать овчину и вотолу. Всю жизнь он провел в дружине, семьи не завел и с чадами обращаться не умел.

Хозяйка поднесла поближе жировой глиняный светильник. Это была еще молодая, в начале третьего десятка лет женщина, худощавая, но жилистая и крепкая. Красотой она не отличалась, однако костистое лицо ее с острыми чертами хранило выражение независимости и лукавства, которое все же делало его привлекательным. Думарь помнил ее с юных лет и знал: именно эти качества и привели ее в лесную избу, где она жила на груди у земли-матери, под покровом леса-отца, не имея никакой другой родни. Рыжеватые волосы Виданка заплетала в две косы и свободно спускала на грудь, не обкручивая вокруг головы и не покрывая повоем, как делают замужние. Замужем она и не была, лишь два года прожила в тайном лесном обиталище «серых братьев», общей «сестрой» всех братьев-волков. Обычно такую девушку – умыкнутую с игрищ из селения – берет в жены кто-то из молодых «волков», когда сам возвращается назад к родным. Но здесь вышло иначе. Думарь слышал разговоры, что из-за нее двое не то трое повздорили и дошло до убийства. А уж если девка до такого довела, то удачливой ее не назовешь.

– Здоров больно малец для трех лет, – заметила хозяйка, осматривая спящее дитя.

– То-то, что здоров. Оно нам и нужно.

– Поди прокорми такого.

– То не твоя забота. Я ж третьего дня два мешка привез и всякий месяц буду привозить. В чем еще будет нужда – скажешь. Твоя забота – вырастить и выберечь, чтобы рос хорошо, здоров был, шею себе не свернул где…

– Ну уж за то не поручусь, – фыркнула хозяйка. – Отрокам только дай волю – непременно найдут, где шею свернуть.

– Вот ты и не давай ему воли. Чтобы жив был и разной мудрости научился.

– Чему ж я могу научить? – Хозяйка скрестила руки на груди.

– Чему сумеешь, тому научишь. А как будет ему двенадцать, «серые братья» его у тебя заберут. Через девять лет, стало быть, – подумав, уточнил Думарь.

Женщина помолчала, потом спросила:

– У него имя-то есть?

– Мужики звали Вештичем. Ты зови, как хочешь. А придет срок – князь сам даст ему имя.

Хозяйка больше ничего не сказала. Думарь неловко потоптался, глядя то на дверь, то на ребенка. Что он мог сказать?

– Ну, будь жив, расти, уму-разуму учись, – произнес он наконец. – Князь тебя не забудет, и судьбу свою найдешь со временем.

Он пошел к двери, у порога обернулся.

– И ты, Виданка, главное помни: чтоб ни одна душа человечья про него не прознала. Придет к тебе кто – прячь. Чтобы был он у тебя как дух невидимый. И того… – он глянул на полати, откуда все так же наблюдали за ним круглые горящие глаза, – смотри, чтобы зверюга твоя его не заела.

– Поезжай, – хозяйка махнула рукой.

Думарь вышел. Она заперла за ним дверь на засов и подошла к скамье, где лежал ребенок.

– Был ты сын песий, теперь будешь рысий… – проговорила она в задумчивости.

Докуки этой – живя одной в лесу, ходить за невесть чьим дитем – она себе не пожелала бы и могла бы отказаться. Но подумала: если Етон обращается с просьбой, значит, ему очень нужно. К чему князю песий подверженец? Может, он и правда знает такие чары, чтобы чужой жизнью продлевать собственный век? Виданка не отказалась бы этими чарами овладеть. Если удастся, уже не князья ею, а она князьями станет повелевать…

…Утром подкидыш проснулся и не понял, где он. Было тепло, очень тепло и мягко, особенно с одного бока. Там ощущалось что-то очень большое – больше его – и приятно пушистое. Он пошевелился. Разлепил глаза.

На него вплотную смотрел кто-то, совершенно незнакомый. Широкое лицо было покрыто серовато-желтой шерстью, с черными полосками на щеках. Нос был как у пса Серого, его доброго знакомца, только не черный, а розовый. А глаза пронзительные и желтые. На концах острых ушей виднелись смешные кисточки.

И пока малец думал, заплакать на всякий случай или все же не шуметь, дабы не влетело, изо рта незнакомца высунулся длинный розовый язык и будто жесткой влажной щеткой прошелся по его щеке.

Тогда он и решил, что пора зареветь.

Часть вторая

Волынская земля, 8-е лето Святославово

Если бы в ту зиму, когда Етон плеснецкий заключил с киевскими князьями свой знаменитый ряд, младшему сыну Свенельда было хотя бы на год больше, Мистина мог бы взять его с собой. Но тогда Лют еще не получил оружия, и впервые он попался Етону на глаза только семь лет спустя, в зиму Деревской войны. В первый же раз его ждал удивительный прием. Лют заранее знал, что увидит на престоле немыслимо дряхлого, уродливого старика. Но оказалось, что его собственная внешность поразила Етона не меньше. И когда еще пару лет спустя Лют явился к нему уже один, без Мистины, Етон охнул и воскликнул, увидев его в своей гриднице:

– Троллева матерь! Да ты никак помолодел!

– Кто? – Лют невольно вытаращил глаза.

Ему самому было тогда только двадцать – молодильных яблок пока можно было не искать. Зато у Етона каждый проходящий год неумолимо скрадывал понемногу былую мощь: на восьмом десятке он съежился, когда-то длинные руки и ноги скрючились, и теперь Етон был похож на огромного уродливого паука. Желтый кафтан в красновато-бурых греческих орлах, что топорщился на горбатой спине, только делал его вид еще более нелепым и отталкивающим.

– И в росте как-то умалился… – Етон таращил на него ослабевшие глаза. – Что за чудо! Тебя сглазил кто?

– Княже, это не он! – Семирад, воевода, с ласковой снисходительностью прикоснулся к плечу старика. – Это не Мистина Свенельдич. Это его брат меньшой, Лют. Помнишь, тогда еще драка была у них с древлянами, пятеро убитых за раз…

– Ты сам мне сказал – Свенельдич! – Етон в досаде обернулся к нему.

– Я сказал – Лют Свенельдич. Видно, тихо сказал, ты недослышал.

– А… Экий ты бестолковый…

– Прости…

Лют наблюдал за этим, не зная, обижаться ему или смеяться. Как Семирад кричал «Лют Свенельдич», он слышал сам, еще из сеней. Просто Старый Йотун – так его звали в Киеве – уже глух как пень. Помирать пора лет двадцать как, уши небось землей заросли. А все туда же – взмостился на престол да засел намертво, паучьими лапами своими вцепился. Как клещ – если отодрать, то только без головы.

Ошибка старика была не так уж удивительна: Лют очень походил на старшего брата. Ростом, правда, так и не дотянул: Мистина на голову возвышался над всеми в дружине, а Лют был, может, на два-три пальца выше среднего. У Мистины глаза были серые – как и у его матери, на носу горбинка от старого перелома; у Люта нос остался прямым, а глаза были ореховые, как у их отца. Разницу в очертаниях лиц – у старшего оно было чуть круглее и шире, у младшего брата более вытянутое и худощавое, – Етон своими подслеповатыми глазами едва ли мог разглядеть.

С той их встречи с Етоном плеснецким миновало шесть зим. Лют успел побывать здесь еще четыре раза. И всякий раз, завидев его перед своим престолом, старик неизменно вспоминал тот случай и допытывался, хитро прищурясь:

– Ты кто? Который Свенельдич – старший или младший?

И все прикидывался, как дитя шаловливое, будто не понимал, кто из Свенельдичей перед ним.

– А я-то думал, только старики вниз растут, а тут и молодые тоже, – приговаривал он. – Ты с первого-то раза куда как усох! Может, поливать надо? А, Стеги? Поливать?

«Ох ты раздряба старая! – думал Лют. – Жумал он! – Шамкая беззубым ртом, Етон уже совсем плохо произносил многие слова. – Мозги куры склевали!» И с терпеливой улыбкой повторял: я младший сын воеводы Свенельда, Лют. Нет, не воевода киевский, не боярин Ингоря покойного. Брат его.

Был бы тут сам Мистина, он бы нашел достойный ответ на неуклюжие вышучивания старого пня! Младший Свенельдов сын был неглуп, но не так сообразителен и боек на язык, как старший. Для рожденного от простой челядинки он добился очень многого, но полностью сравняться с сыном ободритской княжны даже не мечтал. Само то, что он стоит здесь, гордый княжьим доверием торговый гость, в хорошем кафтане с серебряным тканцем и с рейнским мечом-корлягом у пояса – плод доброй воли старшего брата.

Мистина родился от единственной законной жены воеводы Свенельда – Витиславы, дочери ободритского князя Драговита. Его полное имя – Мстислав – было взято из материнского рода и напоминало об этом весьма почетном родстве. Витислава умерла вторыми родами, когда ее первенцу было шесть лет. Больше Свенельд не женился – говорил, лучше той жены не будет, а хуже ему не надобно. Уже в зрелые годы он обзавелся двумя детьми от челядинок своего двора: от Милянки родился Лют, а от Владивы, уличанки-пленницы, – дочь Валка. Мистина к тому времени был уже взрослым парнем, лет семнадцати, побратимом Ингвара и сотским его ближней дружины. Когда Люту исполнилось десять, Свенельд с младшими домочадцами перебрался жить в Деревскую землю: князь отдал ему право собирать дань в обмен на обязательство держать древлян в повиновении. Там Лют прожил несколько лет – до смерти отца. В то лето, когда погиб Свенельд, а древляне убили Ингвара, Лют был с товарами в Царьграде. И вернулся как раз в то время, когда его брат собирал войско для войны с древлянами.

По закону Лют после смерти отца получил свободу, но никакого наследства ему не полагалось. Сводный брат мог выставить сына челядинки на средокрестье дорог – как со многими и бывало. Однако Мистина взял его в дом, приблизил к себе и разделил все заботы и тревоги последующих лет – но и плоды побед тоже. Казалось, ни разу он не вспомнил о том, что Лют ему не ровня.

Деревская земля вновь была покорена, но семья Свенельда на разоренные войной берега не вернулась. С тех пор Лют жил в Киеве, возле брата, и выполнял его поручения – по большей части они касались сбыта княжеской и воеводской доли дани. Приезжая зимой торговать с волынянами и мораванами в Плеснеск, каждый год он ждал, что уж в этот раз старик Етон окажется умершим. О проклятии Вещего и даре Одина знал весь белый свет. Но неужто Етон и вправду задумал жить сто лет?

Если бы Люту кто заранее рассказал, что на самом деле задумал старый паук, он бы ни за что не поверил. Ври, как говорится, да не завирайся…