Э Ю Я

Мама просит доложить к хлебу с деревянных полок несколько мягких рогаликов и булку с кишмишем (изюмом) – чуть сыроватую внутри, но с хорошо запеченной глянцевой корочкой. Загляденье и объеденье, как говорит бабуля.

Из хлебной отправляемся домой по улице Зевина мимо пыльных витрин парикмахерской. Женщины с фольгой в волосах лениво вращаются в креслах, листают журналы, как в замедленном кадре. Фен-колпак прячет половину головы очень пожилой женщины, но и этого вполне достаточно, чтобы разглядеть каменное выражение ее лица. Мне кажется, что металлические бигуди, уложенные рядами, гораздо больше идут старушке, чем воздушные кудряшки.

В центре зала, расчесывая пушащиеся от осветления волосы клиентки, травит свои вечные байки про мужа парикмахерша Валя.

Глядя на парикмахершу, я вскипаю волной злости, хоть и не подаю вида. В прошлый раз, когда мама привела меня сюда постричься, Валя неожиданно прошлась машинкой по моим светлым каштановым волосикам. Заманили обманом и сотворили невесть что по своему разумению. А как же я? Как насчет моего мнения? Это же моя голова!

Беззаконие возмутило до глубины души, но участники преступного сговора лишь посмеивались да убеждали меня сдаться и что «будет красиво». Невзирая на арию дикой кошки, через десять минут из зеркала на меня смотрела обритая наголо девочка в красных сережках. Унижение, растерянность, гнев и планы отомстить, хотя пока непонятно как. Правда, мама немного реабилитировала себя хорошей порцией мороженого, но доверие было потеряно и вывод сделан: в любой момент от взрослых можно ожидать как подарка, так и подвоха.

***

Проскользнув с улицы Зевина по булыжной мостовой внутрь, мы оказываемся под защитой крепостных стен. Ичеришехер – старый город, внутренний город, вывешивает балконы над проспектом Нефтяников, аристократически улыбается фасадами старинных зданий, зазывает змейками узких проходов. Аптека, хлебная, парикмахерская, книжный – цивилизованные лица домов, спины которых прячут внутренний город и, продолжаясь в крепостные стены, образуют единый хребет.

Город в городе. Незнакомцев узкие улочки, петляя и кружа, заводят в бесконечные тупички. Своих же улицы подхватывают, несут легкими ручейками на пригорок Губернаторского сада, к метро «Баксовет», сбегают вниз к садику Сабира, площади Молодежи с одной и к Дому медработников и полыхающему зеленым бульвару с другой стороны.

Как бы ни кружил город, но рано или поздно выводил каждого к Девичьей башне – сердцу своему, не прячущемуся за крепостной стеной и развернутому в море.

Город глубоких дворов-колодцев, город бельевых веревок, натянутых чуть ли не по вертикали. Город довольных кошек, разноцветными пятнами липнущих к стенам старых домов. Город, где всякий камень сам по себе музей, история и загадка, а каждый пятачок – жизнь, происходящая прямо сейчас.

Город внутри крепостной стены бережет, защищает, но оставляет на связи со всем миром – все ворота открыты. Пара минут – и ты в центре современного Баку. Но сам Ичеришехер вечно остается особенным, полным тайны.

«А, ну вы ичеришехерли, вы «крепостные»!» – посмеиваются папины друзья, ведь этим все сказано. Считается, что выходцы из крепости – правдолюбы и драчуны, а мне кажется, что вдобавок мы еще немного маги и звездочеты. Где, как не в крепости, жители летними вечерами дремлют на крышах, пересвистываются, поют, любуются луной и загадывают желания уже долгие тысячелетия.

***

Я уверена: живу в лучшем месте на свете. Ранним утром в здании ковроткацкой фабрики нарождается завораживающий звук, выплывает из распахнутых настежь дверей и заглядывает в гости в каждый соседний дом. Это мастерицы простукивают очередной уровень рисунка, разглаживая нить. Ритм совпадает с барабанным – тем, что я слушаю трижды в неделю в Доме пионеров, пока переодеваюсь на занятия по балету в белую юбочку-солнце, пошитую маминой мамой, бабой Верой.

Иногда после балетных уроков бабуля – папина мама – бывает в настроении сводить меня к голубям. Мы с ней обе считаем эти походы достойным развлечением. Бабуля у меня мастачка кольнуть вредным словцом, я – озлиться и взбрыкнуть, но исключительная схожесть в вопросах получения удовольствия и позволения себе оставаться собой, что бы ни случилось, помогают нам чувствовать себя в обществе друг друга просто отлично.

Через Малую Крепостную улицу коротким путем бабуля выводит нас к щербатой деревянной двери с облупившейся краской такого изумительного голубого цвета, что я каждый раз отколупываю себе тонкий срез и храню по кармашкам в качестве объекта восхищения. За дверью небольшой дворик тети Минавер и ее стая почтовых голубей. Пока бабуля с Миной шепчутся о своем, о взрослом, я щедро крошу специально припасенную сухую булочку прямо на пол, после чего гоняюсь за курлыкающими ленивцами. Ох, с какой страстью я тискаю каждого, кого удается схватить – светло-кофейного с сизым отливом хвоста, ослепительно белого с единственным неровным пятном вокруг глаза и глупыша рябого. Кроме голубиных хвостов, больше ничего не имеет значения в мире в те мгновения.

Насилу оторвавшись от голубей, я следую за ногами в фильдеперсовых чулках, обутых в домашние восточные туфли с загнутыми носами – бабуля считает, что в соответствии с ее статусом пожилой женщины и внутренним объемом высокого мнения о себе ей позволено все, что душенька пожелает. Это мне в ней нравится и злит одновременно. Что-то такое, с чем хочется бороться и… повторить.