Великолепие шелка

– Наследство... Чины?..

– Да-да, – произнес капитан нетерпеливо, – не делайте из меня идиота. Ее отец не мог оставить все вам. Он должен был сделать какие-то распоряжения и относительно ее, а также Брэндона и Филиппы.

Лицо Дэймона налилось кровью.

– Но даже если он это и сделал, что из того? Что вы предлагаете?

– Я ничего не предлагаю. Однако всем известно, что вы довели плантацию до разорения в первые же месяцы после смерти вашего приемного отца. И чтобы как-то исправить положение, ваша мать придумала блестящий ход: вы начали развлекать клиентов на современный манер – предлагать им опиум, женщин, евнухов, все что угодно, – чтобы ублажить их и соответственно содрать с них более высокую плату за поставляемый им шелк. Весьма остроумно, ничего не скажешь! И для меня совершенно очевидно, что Чина не имеет ни малейшего представления о том, что вы вдвоем здесь творите.

– Ну и что? Уж не собираетесь ли вы рассказать ей? – проговорил с вызовом Дэймон.

Этан вспомнил глаза Чины Уоррик, когда она внезапно узнала, какое отношение имеет ее отец к маленькой Джем.

– Нет.

Ободренный ответом, Дэймон спросил:

– Так чего же вы хотите? Я серьезно сомневаюсь в том, что вы пришли сюда только ради того, чтобы раскритиковать мои деловые качества. И уж, конечно, вы никак не могли рассчитывать получить эти самые две сотни фунтов, если вам было известно, – а я думаю, что вы прекрасно осведомлены обо всем, – что я не в состоянии выплатить их вам даже под страхом смерти.

– Поверьте мне, если бы я действительно намеревался вас убить, то не стал бы тратить время на пустые угрозы. Я пришел узнать, оставил ли Рэйс Уоррик своим детям наследство или нет. А в случае Чины – и приданое.

Дэймон нервно сглотнул. Спокойные слова капитана моментально сокрушили всю его напускную уверенность. Теперь на веранде стоял неоперившийся юнец, неопытный, робкий, загнанный в угол.

– А вам какое дело? Вы что, пытаетесь меня шантажировать? – Дверная щеколда предостерегающе заскрежетала, когда он сжал ее побелевшей от напряжения рукой. – И вообще, при чем тут приданое Чины?

– Все очень просто. – Этан убрал пистолет за пояс, хотя его люди все еще стояли в угрожающих позах. – Я собираюсь получить приданое Чины, или наследство, если вам угодно, вместо тех двух сотен фунтов, которые вы мне должны. При условии, конечно, что вы не растранжирили его вместе со всем остальным состоянием.

– Нет, не растранжирил. По крайней мере не все. Но вы сами должны понимать, что для этого вам надо жениться на Чине!

– Я понимаю это, – ответил Этан, и внезапно тон его голоса стал совсем другим: не ласковым, не нежным, не ровным, а, по мнению Дэймона, каким-то нечеловеческим. – Можете быть спокойны, я досконально продумал все это. И уже вызвал из Джакарты одного моего знакомого, бывшего адвоката, чтобы он подготовил все необходимые бумаги. Как только он приедет, вы переведете приданое вашей сестры на мое имя, а я, в свою очередь, женюсь на ней.

Глава 15

Чина Уоррик с бледным от волнения лицом повернула свою лошадь на заросшую тропинку, ведущую от группы производственных цехов к скромному коттеджу, в котором жил Дарвин Стэпкайн. Над спящим островом только-только забрезжил душный рассвет, горы все еще были покрыты туманом, а ночные животные возвращались в свои норы. Бледно-желтая амазонка, в которую была одета Чина, успела уже покрыться пятнами пота на спине и плечах, перья на широкополой шляпе поникли, как увядшие цветы. Под глазами девушки темнели круги. Шиньон, сколотый второпях несколькими булавками, растрепался.

Дарвин пил кофе и делал заметки в своем блокноте, когда неожиданно раздался стук копыт о плотно утрамбованную землю, заставивший его выскочить на крыльцо как есть: босиком и в рубашке с короткими рукавами.

– Мисс Уоррик, что случилось? Что происходит? У вас в доме все в порядке?

Чина не знала, с чего начать свои объяснения, почему она прибыла сюда в такой спешке. Вскоре после полуночи ее разбудил звук взволнованных голосов, и когда она поняла, что он доносится из кабинета Дэймона, то тут же сбросила одеяло и отправилась разузнать, в чем дело. Дверь в кабинет оказалась приоткрытой, и девушка стала невольным свидетелем злых и грубых обвинений, которыми обменивались ее мать и брат. Не желая подслушивать, она пошла прочь, не выдав ничем своего присутствия, однако постоянное повторение одного и того же имени заставило ее застыть на месте, а потом на цыпочках вернуться обратно и прислушаться внимательнее к их беседе, которая повергла ее в настоящее смятение. Пока она стояла, ее губы сами собой шептали одно и то же слово – «нет».

– Я не выйду замуж за Этана Бладуила, – сказала Чина себе самой шепотом, когда вернулась в свою спальню. Лежа в постели, она вглядывалась в темноту широко открытыми глазами и все повторяла: – Не выйду, не выйду!

Для нее было совершенно очевидно, что ее мать уже решила все за нее и что Дэймон приготовился подписать все нужные бумаги, хотя это и не вызывало у него особой радости.

Чина поняла, что ее просто-напросто продавали, как рабыню или любой другой столь же малоценный товар. Продавали за две сотни фунтов человеку, который не отличался ни респектабельностью, ни добротой и к тому же скорее всего совершенно ее не любил. Ей было жутко даже вообразить себе жизнь в качестве жены Этана Бладуила, вынужденной делить дом с его, без сомнения, многочисленными любовницами и ждать, пока он будет плавать по всему свету в поисках приключений, находя развлечение в нарушении всех и всяческих законов просто потому, что ему так больше нравится.

«Я должна убежать!» – решила Чина, однако эта мысль наполнила ее настоящим ужасом, и она тут же поняла, что никуда не убежит. Никто на свете, даже тот же Этан Бладуил, не поможет ей на этот раз уехать с острова.

Она была убеждена в том, что он сделал предложение только потому, что Дэймон отказался заплатить ему две сотни фунтов, а сам он, как ей казалось, наверняка был столь неразборчив в средствах, что предварительно расспросил знакомых ее отца и узнал, что приданое Чины Уоррик составляет как раз эту сумму.

«Как мудро с его стороны прийти и предложить такую взаимовыгодную сделку», – думала Чина, ежась от возмущения и желая от всей души, чтобы они оказались лицом к лицу в этот самый момент: тогда бы она с превеликим удовольствием высказала ему все, что о нем думает. Правда, он лишь засмеялся бы в ответ, как всегда смеется надо всем, что она говорит, и отнесся бы к ней с равнодушным презрением взрослого, который обращается к испорченному, невыносимому ребенку. Она всегда была для него всего лишь вызывающей обузой, и он жестоко обижал ее своим постоянным отказом принимать ее всерьез.

Хоть и не хотелось ей того, Чина начала вдруг вспоминать, как поцеловал он ее тогда на веранде, а она, потрясенная сперва, ощутила затем ни с чем не сравнимое наслаждение, которого не знала еще никогда. Ее охватила буря эмоций. Происходящее с ней удивляло ее, но не пугало. Находясь в его объятиях, она испытала чувства, о существовании которых раньше даже не подозревала и которые поразили ее своей силой. И потом, может быть, несколько бесстыдно, она пыталась воспроизвести их, поднося к губам кончики пальцев и представляя, что это его губы.

То, что она думала о такой незначительной вещи, как поцелуй, а не о том, как сорвать планы капитана Этана Бладуила, еще больше рассердило ее. Опершись локтями на подоконник, она смотрела на залитый лунным светом двор. Легкий ветерок шевелил ее распущенные волосы. Тягостную тишину нарушали лишь журчание фонтана да шорох какого-то зверька – возможно, мангуста Ибн-Биби, любимца детей.

Она ни за что не покинет Бадаян. И никогда не выйдет замуж за Этана Бладуила, уж в этом-то она ничуточки не сомневалась! Но как защитить ей себя от капитана? Вот если бы она была уже замужем или, на худой конец, помолвлена с кем-нибудь, то Этан Бладуил не смог бы предъявить на нее права!

Неожиданно Чина застыла на месте, ее рот открылся от поразившей ее мысли. А почему бы и нет? Почему бы и не выйти замуж за кого-то еще? Хотя Этан Бладуил и мнит о себе черт знает что и похваляется, что имеет под своим началом людей, на самом деле он вовсе не Господь Бог и не в его силах заставить ее подчиняться ему во всем!

На губах Чины заиграла улыбка, и, покачав головой, она принялась строить планы.

– Вы уверены, что с вами все в порядке? Заботливые слова Дарвина вернули Чину к действительности. Она коротко рассмеялась, щеки ее запылали.

– Да, со мной все в порядке, Дарвин, – заверила она его. – Я пришла просить вас об одной услуге.

Если бы Дарвин был более наблюдательным, он наверняка бы заметил, что в ее смехе было что-то истеричное, но он ничего не видел, кроме сияния ее глаз, и чувствовал только страстную любовь, которая проникла к нему в самое сердце.

– Вы говорите об услуге с моей стороны? Разумеется, мисс Уоррик, я сделаю все, что бы вы ни пожелали! – произнёс он, беря ее руку в свою.

– Я хотела бы, – заявила Чина ясно и без колебаний, – чтобы вы на мне женились.

– Я?.. Прошу прощения...

У Чины появилось желание рассмеяться при виде ошарашенного взгляда Дарвина, однако она сдержалась, ибо времени у нее было в обрез: следовало как можно скорее, пока еще не проснулся никто из ее домочадцев и не обнаружил ее отсутствия, убедить его в неотложности дела, с которым она заявилась к нему.

– Давайте войдем внутрь и поговорим, – предложила Чина и, уже сама взяв его безвольную руку в свою, повела Дарвина в дом.

– О, у нас ничего не получится, – заключил он после того, как она познакомила его со сложившейся ситуацией:

– Нет, получится, – настаивала Чина. – Моя мать не сможет нам помешать: когда она обо всем узнает, то будет уже слишком поздно.

Чина устало вздохнула, потому что любое сомнение, высказанное Дарвином, только усугубляло ее собственную нерешительность. И тут же попыталась думать о капитане Бладуиле и о том, сколь доволен он собой сейчас.

Зубы у нее непроизвольно сжались при этом, и лицо ее приобрело поразительное сходство с портретом прадедушки, висевшим в гостиной. Глядя на нее, Дарвин вынужден был сдаться: он не мог дольше выносить этот безнадежный взгляд, и, кроме того, любовь заслонила от него все разумные доводы. Ему стало казаться, что и в самом деле самое важное в данный момент – это вырвать ее из грязных рук Этана Бладуила, а там черт с ними, со всеми последствиями!

– Очень хорошо, я согласен, – признал Дарвин свое поражение, и далее говорил в основном он один. Они немедленно отправятся в Сингапур, объявил важно молодой человек, и отыщут там преподобного Хьюберта Шалоне – единственного человека из всей немногочисленной компании сингапурских священников, способного обвенчать их без согласия Мальвины Уоррик.

– Он живет в Азии лет сорок, а то и больше, – объяснил Дарвин. – Может быть, не очень хорошо так говорить, но он несколько сдал с годами и иногда путается в вещах. Ему будет трудно растолковать, почему мы хотим пожениться так спешно.

– Я думаю, нам придется назвать ему вымышленные имена, – заметила Чина. – Лишь бы только из-за этого брак не оказался недействительным.

– Разумеется, не окажется, – заверил Дарвин. – Так и должны мы поступить. В этом случае брачная церемония не вызовет никаких пересудов, что, несомненно, случится, если преподобному отцу Шалоне станет известно ваше настоящее имя. И потом было бы лучше, чтобы ваша матушка узнала обо всем от нас, а не от первой же группы болтливых туземцев, которых доставит сюда пакетбот.

«Все это так просто, – думал он, – проще некуда». Но когда они с Чиной направились к пристани, его вновь одолели сомнения. Хотя Дарвин никому не признался бы в этом, и тем более Чине, он очень боялся Мальвину Уоррик. Десять лет своей жизни – можно сказать, половину – он прилагал неимоверные усилия, чтобы хоть как-то уберечь себя от ее острого языка и вспыльчивого характера, и знал лучше других, что Мальвина ни в грош не ставит никого и ничего, кроме Дэймона – своего первенца.

От отца Дарвин слышал историю Джона Гилкенни, скотопромышленника австралийского штата Новый Южный Уэльс, который был первой и единственной любовью двадцатилетней Мальвины Шеферд. Нежность и мягкость, коими наверняка обладала она в юности, навсегда оставили ее в тот самый день, когда его насмерть растоптал норовистый жеребец. Вскоре она покинула Австралию, дав себе зарок никогда туда, больше не возвращаться и захватив с собой только одно – зревшую в ее утробе новую жизнь, о чем и сама не знала. Впрочем, с ней были еще и прекрасные опалы, которые ее отец подарил ей к свадьбе, – редкие по расцветке самоцветы, добытые им собственноручно сорок лет тому назад и преподнесенные им в ту пору своей любимой жене, леди Делии Линвилл.