Полет «Феникса»

– Послушай, Альберт. Я никогда не пробовал обмануть самого себя, никогда. Роса, что выпала несколько дней назад, была капризом, причудой матери-природы, и она может не повториться месяц. Она вселила в нас надежду, и мы начали строить самолет, подумать только! И все потому, что Стрингер навязал нам идею, которая способна прийти в голову только лунатику. Теперь, наконец, у меня наступила полная ясность. Как ты думаешь, сколько продержится Кепель? А Харрис? А когда они дойдут до предела, мы что, будем наблюдать, как они мучаются, и не отдадим им половину своей нормы, чтобы поддержать в них жизнь? А что будет дальше? Лучше смотреть на вещи, как они есть, чем себя обманывать.

Он хотел сказать что-то еще, но не узнал свой голос. Это был голос старика со снятыми зубными протезами, смешной и слабый. Все они были теперь старики – старики в том смысле, что подходили к краю своей жизни. Не хотелось продолжать этот разговор. Хотелось лечь и забыться сном.

– Что бы ты ни говорил, Дейв, надо действовать. Как – не знаю. Не можем же мы свернуться калачиком и ждать смерти.

Над залитым лунным светом песком замер звук генератора, и все поглотила тишина пустыни. У самолета копошилась только одна фигура. Это был Стрингер, одинокий и беспокойный. Он расхаживал между фюзеляжем и левой гондолой, иногда прислушиваясь к голосам летчика и штурмана. То, о чем они говорили, было для него крайне важно.

Прежде чем приняться за Таунса, Моран все обдумал.

– Слишком рано сдаваться, – решительно заявил он командиру.

– Слишком поздно продолжать, – вяло ответил Таунс.

– Парень прав, Фрэнки. Мы много сделали.

Таунс долго молчал. Он только что осмотрел обломки самолета, намеренно держась в стороне от Стрингера. Левое крыло лежало на козлах, сооруженных из отрезанных от фюзеляжа кусков лонжеронов, скелетов ломаных сидений и клетей, в которых помещался груз. Фюзеляж стоял на песке. Правое крыло под невероятным углом торчало над примятой крышей кабины управления. До того, как они приступили к работе, все это было похоже на разбившийся самолет. Теперь зрелище было куда безобразнее: это был самолет, который никогда не летал и никогда не взлетит.

– Был бы у нас месяц, Лью, ну, три недели, мы имели бы какой-то шанс. Но я же сказал – воды не хватит. Уже завтра будем черпать со дна.

Весь день он по очереди приглядывался к каждому из них, творил суд над ними, пытаясь отыскать одного, виновного. Нет, это не Лью. Кроу? Белами? Нет, если только Кроу не брал для обезьянки. Кепель неподвижен – бак подвешен высоко на переборке кабины, вне его досягаемости. И не Лумис. Может, сержант? Из мести, что его принудили работать: вполне объяснимая логика поведения для такого человека. Ведь он хотел просто лежать и как можно меньше потеть, а его заставили отдавать влагу – что ж, раз так – он ее восполнит. Или Стрингер? Он держится лучше всех. Но его поддерживает его навязчивая идея, и он тонкокостный – такие держатся дольше других в подобных условиях. А может, мальчишка Тилни, до смерти напуганный тем, что придется умирать? Его лицо не такое страшное, как у остальных, даже губы не потрескались, но ведь он моложе, а может, ему помогают финики – он все время жует их, как конфеты.

Кепель половину времени проводит во сне. Его не разбудит струйка воды или бульканье в чьем-то горле. В чьем?

Это было все равно, что медленное убийство, он был так поражен, что не мог рассказать о своем открытии даже Лью, неспособен был передать это словами. Однажды на его глазах погиб во время взлета пилот, он знал его много лет. Это было ужасно, но шок наступил только через три дня, когда он прочел обо всем в газете, увидев его имя, набранное холодным шрифтом. Слова несли с собой некую печать конечного суда. Вот и сейчас ему не хочется их выговаривать: один из нас ворует воду из бака. Это невозможно высказать.

– Если еще будет выпадать роса, – услышал Таунс голос Морана и заставил себя переключиться, – то останется какой-то шанс. Мы сняли крыло, оно почти готово к установке. Это самая трудоемкая часть дела. Еще одна ночь, сегодня, и вот он – шанс. Если мы не сделаем это теперь, то не сделаем никогда. К завтрашнему дню у нас не останется на это сил. – Он очень старательно следил за артикуляцией, язык мешал жестким губам выговаривать шипящие – и сами его аргументы против смерти от жажды разбивались о каждое произнесенное им слово. – Время наступило критическое, Фрэнк. Сегодняшняя ночь – и крыло на месте, а остальное в наших руках. К тому же теперь нам помогут Харрис и полнолуние. – Слова его прозвучали не очень убедительно. – Ну а если не будет росы, что ж, тогда не будет воды, и все кончится. Что мы теряем, в конце концов?

Таунс молчал. Рассердившись, Моран поднялся и пошел к Стрингеру.

– Дружище, если мне удастся собрать ребят, то мы работаем?

В лунном свете лицо молодого человека было бледным и гладким, глаза за стеклами загадочно двигались, как у рыбы. Моран невольно представил прошедших все искусы новообращенных христиан Рима. Стрингер тоже был охвачен божественным экстазом – его ангелом был "Скайтрак".

– Я работу не прекращал, мистер Моран, – он не случайно употребил официальное обращение: это было еще одно предупреждение. Мистер Стрингер не любил панибратства.

– Они беспокоятся о воде. Осталось совсем немного.

– Я не позволяю себе думать об этом. У меня нет времени.

Моран согласно закивал.

– Разумеется, вы целиком отдались делу. В каком-то смысле я тоже, потому что хочу выжить. – Он направился с уговорами к Лумису, и тот сказал:

– Я готов, но кто сможет убедить Фрэнка Таунса?

– Если мне это не удастся, обойдемся без него.

– Беда в том, – мягко возразил техасец, – что у нас здесь нет лидера. Думаю, вы меня понимаете. Стрингер у нас самый главный, это естественно – все мы у него в руках. Но он совсем не похож на лидера, верно? Его не очень интересует, как бы это сказать... человеческая сторона. Таунс – именно – тот человек, который мог бы возглавить нас, он самый старший и командир самолета. Вот почему он нам нужен.

– Я сделал все, что мог, но он сильно переживает это крушение – он считает себя виновником катастрофы, и отчасти он прав. Из-за него уже погибли люди, и он боится погубить оставшихся. Я понимаю его чувства: какой бы самолет мы ни построили, в конечном итоге никто не может гарантировать безопасности. А ему придется им управлять.

Лумис помотал головой:

– Дело, думаю, не в этом. Но давайте привлечем к работе остальных. А потом, может, он присоединится, как в первый раз.

Моран зашел в самолет и включил фонарь на столбе. Вокруг стало светло. Капитан Харрис лежал без сознания, Кепель что-то писал. Штурман вызвал Уотсона и Тилни. Они окружили Стрингера. Тот спросил:

– Где остальные?

Лумис рассмотрел две фигуры, приближающиеся со стороны дюн.

– Идут.

Стрингер ждал.

– Попробуем еще разок? – спросил подошедший Кроу.

– Пригласите мистера Таунса, – потребовал Стрингер.

– Он подойдет, – сказал Моран.

– Я не начну без него, – отрезал Стрингер. – Важно, чтобы он был с нами. – В его голосе звучало раздражение. – Это он виноват, что мы оказались здесь. Он должен это понять, а он отказывается нам помочь. Почему?

– Скажу вам, почему, Стрингер! – Таунс стоял перед конструктором, его бледное впалое лицо освещал свет фонаря. – Я не верю в вашу идею.

Он смотрел прямо в лицо Стрингеру, который не скрывал своего отвращения к командиру. Гладко выбритое лицо, расчесанные волосы, блестящие стекла очков делали его похожим на студента. Он казался совсем юным, стоя против грузного человека с седой бородой и угасшими глазами.

– Вы совершенно правы – я виноват. Это была ошибка пилота. И я это признаю. Два человека лежат вот под теми холмиками, еще двое – где-то там, в песках, и над ними нет даже креста, и еще двое здесь, среди нас, уже умирают. И, наконец, мы... И виноват во всем я. Но в следующий раз виноват буду не я, Стрингер, а вы – ваша конструкция. В принципе она логична, но это не значит, что она удержится в воздухе. Я в нее не верю. Но давайте договоримся: если вы готовы взять на себя ответственность, то я помогу вам построить машину и полечу на ней – но только один.

– Не понимаю...

– Есть много такого, чего вам не понять, Стрингер, потому что вы еще молоды. И тут до Морана дошел смысл того, что Таунс не высказал словами, но что стояло за этими сошедшимися в молчаливой схватке глазами. Таунс не доверял молодости. Мальчишка Стрингер пытался взять верх над ветераном-неудачником. Это была ошибка поколений, причем старший был уже придавлен своим прошлым. Он это увидел. Должно быть, все это увидели.

– Это ведь достаточно просто, – твердо продолжал Таунс. – Если воды хватит и мы построим эту штуку, я поднимусь на ней один и доставлю сюда помощь.

Стрингер возразил:

– Это невозможно. Размещение груза, то есть пассажиров, является критическим фактором конструкции – в противном случае, из-за тяжести двигателя будет перевешивать нос, и нам придется даже добавить груз...

– Используйте балласт – нечто такое, что не погибнет, когда машина разобьется...

– У меня нет намерения менять конструкцию на данной стадии, мистер Таунс...

– Фрэнк... – попытался вмешаться Моран, но тот не дал ему сказать.

– В таком случае, наше соглашение расторгнуто...

– Фрэнк. – Моран взял его за руку и увлек в сторону. – Это наш единственный шанс, и мы попусту теряем время, потому что все готовы ухватиться за него – кроме тебя. Ты думаешь только о своем положении – тебя беспокоит не то, что могут погибнуть люди, а лишь то обстоятельство, будешь ли ты виноват. Оставь к черту свои беспокойства – остальных они не касаются. Все, чего мы хотим, – это выжить, если сумеем, а если нет, то и винить будет некого. Ты предлагаешь сидеть здесь на задницах и ждать, пока иссякнет вода и придет смерть? Но и в этом ты будешь виноват, Фрэнк! Так что, если хочешь затеять процесс против самого себя, то пожалуйста, это очень просто: Фрэнк Таунс – виновник крушения "Скайтрака" и гибели четырнадцати человек. Виновник! Потому что не захотел брать на себя ответственность...