Будьте здоровы, богаты и прокляты. Полина и Измайлов

Мы родились в один день, жили в одном доме. И ясли, и детский сад, и школа, и класс были у нас общими. Разумеется, не только натуры артистов настоятельно требуют похвал. Но у лицедеев это масштабнее, честнее и наивнее, что ли. Под такие трогательные размышления я мигом покончила с делами, устроилась в кресле и услышала в трубке царственный, все еще чуть разочарованный басок:

– Начну сначала. Не возражаешь, солнышко?

– Ты повторишь на бис, Данила, – разошлась я.

Посмеялись. Чувства меры и юмора ему не изменяли. Он им – изредка и ненадолго – случалось.

Итак, в сновидении он мотался со своей молодой и действительно красивой женой по каким-то подворотням. Потом они приблизились к длинному грязному сараю. Жена сказала, что это уборная, и торопливо вошла. Сначала он испытал досаду. Баловал – баловал, поддавался – поддавался очарованию ее непосредственности и естественности, а она не побрезговала уличным толчком. Лучше бы прямо на дороге присела, ни души кругом. Вдруг он заметил, что у сарая не одна дверь, а три. Если считать, что жена скрылась за первой, то возле третьей густо толпились люди и глядели в небо, на котором отсутствовали луна, звезды, кометы, дребезги салюта – сплошная чернота. Вторая же дверь являлась чем-то вроде разделительного знака. Он смутно забеспокоился, словно фольги пожевал. Рванул отделившую его от жены преграду и обомлел: пять неопрятных бесформенных баб шебуршали в крохотном помещении, а ее не было. Он рванулся к щели между сараем и глухим забором выше человеческого роста. Наверное, спряталась его благоверная, пошутила. Ей ли и за ручку этой клоаки в досках браться? Но щель зияла слишком узко даже для взрослой кошки…

Я подложила под мягкое место замерзшие босые пятки, хлебнула остывающего кофе и совершенно расслабилась. Чудилось, будто Данила читает мне новый сценарий. Вот-вот хитро хохотнет: «Впечатляет, Поля? Как тебе стиль? Меня не то что бы за душу берет, но настроение меняет, меняет. Я, пожалуй, возьмусь за эту муру».

Но вернемся к его ночной фантасмагории. Закончив исследование «запасных путей» и наволновавшись за исчезнувшую жену, он вдруг обнаружил, что сортир превратился в освещенный изнутри электрическим светом склад. Причем подчеркнул «гнусную тягостную желтизну этого света». Первая и вторая двери настежь, крыша над ними частично разобрана, третья дверь была закрыта. Толпа по-прежнему смотрела во тьму и своеобразную границу средней двери не нарушала, словно рядом ничегошеньки не происходило. А происходило натуральное разграбление склада. Человек пять или шесть с мерзкими рожами тащили тюки, пакеты, ящики, свертки. Один пер лыжи! Но хуже всего было то, что на остатках крыши и по земле прыгали две гориллы, при внимательном рассмотрении оказавшиеся ухмыляющимися загримированными парнями в меховых комбинезонах…

Он описывал это долго, детально, захватывающе. Меня немного смутило то, что даже сейчас, когда кошмар миновал, Данила упомянул обезьян, с которыми, по-моему, было все ясно. А он поведал, как окликнул грабителей, как к нему подбежал огромный детина с «абсолютно сине-фиолетово-желто-зелено-черным лицом» и угрожающе зыркнул, всего лишь зыркнул…

Туя я не вынесла и простонала:

– Почему мужик такого цвета?

– Следы регулярных жестоких побоев. Синяки в развитии, – отчеканил Данила.

Я схватилась за сигарету и зажигалку. Пальцы опасно для обивки кресла дрожали, мурашки по спине уже не ползали, а скакали. А Данила не останавливался. Когда зловещий тип по ходу повествования швырнул в него кучу каких-то украшений из кожи на шнурах, мне представилось, что сейчас последует сцена безжалостного удушения героя, и я захрипела:

– Извини, я быстро.

– Давай, я пока минералки выпью, – снова превратился в старинного доброго друга Данила.

Я помчалась в туалет. Скудные остатки сознания цеплялись за спасительную мысль: «Если он жену такими рассказами часто пугает, не мудрено, что у бедняжки недержание мочи. Тут в любой сортир ломанешься, не взирая на рекомендации представителей санэпиднадзора. И присаживаться, где прижмет, при любом количестве публики, она у него скоро будет. Не долго уже до этой стадии, раз самому Даниле такое в кошмарах снится».

Через несколько минут я доложила о готовности ко второй части потрясающего моноспектакля Данилы Арова. Произноси тот же текст обычный сновидец, сдохла бы со скуки. Но когда за дело берется большой актер! Ох, как он играл свой бред для единственной слушательницы. Я в зрительницу превратилась – перед глазами возникали его давешние видения, внутренности мои заплетались в косичку от страха, и очень хотелось плакать от жалости то ли к нему, то ли к себе, то ли к грабителю, которого так бьют. Поэтому последовавшее продолжение в виде коктейля из краткого курса обществоведения и опыта самобичевания меня смутило. Исчезли колоритные образы, неповторимо потянуло свежей газетой. Но внимать лишь интересному всякий может. Я не стала углубляться в вопрос, то ли я не всякая, то ли не могу, а просто покорилась исповеди Данилы.

– Поля, Поля, – медленно говорил он, – перед тем, как разноцветнорылый гигант нарядил меня бижутерией, словно елку, я пытался обратить внимание народа на происходящее. Ни один человек не отреагировал. Уставились уже не вверх, а куда-то в сторону, и не шелохнулись. Я понимал, что самому опасно и бесполезно вмешиваться. Но банда так нагло творила безобразие! Я крикнул: «Прекратите»! Протестовал обреченно, вроде, просчитав последствия, и все равно слишком сильно испугался, когда этот тип двинулся ко мне. Дальше – гораздо противнее. Набрасывая на меня пригоршню небезынтересных в художественном смысле кулонов на тонких кожаных шнурах, он процедил: «Ты замазан. Докажи, что не был заодно с нами». Тут я струсил до озноба. Срываю с себя вещицы, хочу удрать и явственно ощущаю, что набить ими карманы – только ими, на прочее я не зарился – тоже хочу. Так и не успел разобраться, чего сильнее жаждал. Все было настолько реально, что, проснувшись, я спросил жену, куда она делась из заведения. Она: «Из какого»? Я объяснил. Она мне хрясь претяжелую пощечину. Только тогда сообразил, что в забытьи померещилось. Ты в состоянии истолковать подобную чушь?

Я была в состоянии свести его с опытным знакомым психоаналитиком. Прикидывая, как бы потактичнее предложить обратиться к специалисту, тянула время:

– Ты своих гомеопатических гранул с мухоморами не переел? Фильмы ужасов в режиме нон-стоп не просматривал?

– Не издевайся. Плохо мне.

– И не пытаюсь. Данила, а вдруг вещий характер этого сна уже исчерпан? Получил от жены по морде лица, и хорош. Ты же гений, можешь пышно оформить воображением и такое скромное событие.

– И не шути. И не льсти. И не успокаивай. И не…

– Слушай, я по поводу обезьян. Даже неловко тебе про Голливуд напоминать. Тебя в детстве не слишком потрясла теория Дарвина? Потому что, если это не потаенная мечта сыграть Кинг-Конга, то что-то связанное с происхождением видов, не иначе.

– Горячо, Поля, солнышко, – оживился Данила, который при попытке намекнуть на прессовку банальных впечатлений в один тюк, который уже не развязывают до отправки на тот свет, начал сердито посапывать. – Почти в младенчестве мне сообщили, что люди произошли от обезьян. И что непослушные мальчики могут снова запросто превратиться в лохматых предков. Я перенес шок. Шалил и подбегал к зеркалу в ужасе, в слезах. А потом по телевизору показали крупным планом глаза шимпанзе. В них стояла вселенская вечная печаль. И я решил, что тот шимпанзе – бывший непослушный мальчик. О, Поля, дошло! Если ребята плохие, воры, значит, они обезьяны. Спасибо, мне легче.

Я вмиг забыла, сколько раз упомянутый психоаналитик порывался надрать мне уши. Называл главным врагом России из-за пристрастия к разговорам по душам. Уверял, что начинать жить нормально надо не с экономики и политики, а с избавления нашего народонаселения от этой пагубной привычки. Дескать, вместо одного собственного, сплошь сотканного из эгоизма и претензий бреда человек принимается осмысливать еще и бред собеседника того же качества. Результат? Да вот он – мы и наше существование. Но тогда, подняв, как мне казалось, Даниле настроение, я не удержалась и продолжила. Растолковала ему, что его кошмар – суть перебор негативной информации и принятие ее слишком близко к сердцу. Меньшинство ворует, большинство безмолвствует и бездействует. Он – знаменитый талантливый актер – и не нищенствует, и к «банде» не принадлежит. Когда рискнул возмутиться, ему подкинули от сомнительных щедрот, чтобы несведущий народ не смущал. Смотрит люд в пустое небо, ждет чего-то, и пусть себе. А Даниле и пачкаться неохота, и жить по-человечески тянет, вот и помаялся во сне выбором.

– Почему туда меня завела жена? Я стал популярным задолго до знакомства с ней, – озадачился Данила, похоже, выбирая, оскорбиться или рассмеяться.

– Шубу, наверное, накануне просила, – брякнула я, – бриллианты, новую машину. В случае отказа грозилась уйти к олигарху.

Он захохотал. И вдруг осекся:

– Поля, скажи честно, тебе приказали меня проверить или попросили за вознаграждение? Тебе – меня? Невероятно!

Я онемела. К нему срочно нужно было вызывать дюжих санитаров из психушки, аналитика привлекать поздно.

– Данила, ты до сих пор в трансе? В каком смысле проверить? Ты мне сам позвонил, красочно рассказал о своей ночной мороке. Не возьму в толк, о чем сейчас речь, но, получается, не я тебя, а ты меня проверял. Состряпал некий сольный номер, или тебе его сочинили, великолепно исполнил, усыпил мою бдительность и…

– Тогда откуда такая трактовка? – перебил он.

Я была ему благодарна. На окончание предложения у меня не хватало фантазии.

– Господи, Данила, очнись, Из газет, радио, телевидения, интернета. Откуда такая еще? Если я тебя обидела ненароком, извини. Но ведь с утра до вечера и с вечера до утра отовсюду несется об углублении пропасти между богатыми и бедными, о нажитых воровством состояниях, о коррупции и безнаказанности. У меня в голове вся эта правдивая дребедень тоже откладывается. Она идет в ассоциации с чем угодно, хоть тебе блоковская роза в бокале вина приснись. Каюсь, я мыслительница отвлеченная, да и не собиралась на твоих любимых мозолях топтаться. Возможно, тебе предложили откровенную халтуру не по уровню, зато за гонорар того самого уровня, и ты мучаешься, да так, что все тебе видится во мраке и холоде. А отворачивающиеся люди – это твои зрители, потому что ты не уверен, что поймут и простят. Ну, если не вообще, а в частности, я менее подозрительно выгляжу?

– Прости, Поля, солнышко. Нервы у меня ни к черту. Будь умницей, ты всегда меня прощаешь.

Если я собиралась найти повод предложить ему качественную консультацию приятеля, то цели достигла – Данила Аров пожаловался на нервную слабость. Я спешно продиктовала ему номер телефона, он нарочито вежливо поблагодарил. На том и закончили. Данила был подавлен. Сказал, что ложится спать после изнурительной ночи и надеется на приятные сновидения. Я их ему искренне пожелала, дала отбой и отправилась менять воду в ванне, бормоча:

– До чего все в мире несуразно. Такое ощущение, будто после прекрасной премьеры получила в переходе по физиономии. Надо же было додуматься! Меня купили, чтобы его проверить! Хорошо, что он не в себе, а то обижаться впору. Ну что я несу, плохо, а не хорошо… Все, Полина, взбодрись и помни: ты сейчас идешь расслабляться в теплой воде, а не топиться.

3.

Не будь у меня других богемных знакомых, я бы подольше концентрировалась на Даниле Арове. Но вообще-то его срыв меня не потряс. Не такое видела и слышала. Все, что они в аффекте несут, необходимо поскорее забывать. Это – неизвестный язык, в котором нам слышатся знакомые слова. Они после сами себя поедом едят, кто тайно, кто явно. Особенности психики. Без них они бы инженерили или учительствовали. Впрочем, у инженеров и учителей тоже свои особенности. Как говаривал один старый доктор: «Признайся мне, кем и сколько лет ты проработал, и я безошибочно поставлю тебе не меньше трех диагнозов». Будучи столь подкованной, я быстро занялась собственными делами. Зимний дождь все еще шел, но я наконец-то сообразила, что не в квартире, а за окном. Биться в путах тоски смысла не имело.

Однако, похоже, беда уже ненавязчиво курировала Данилу, неслышно за ним подглядывая, и незримо его подслушивая. Едва я включила компьютер после вожделенных водных процедур и пития мелкими глотками зеленого чая, как неведомый наглец на лестнице принялся исполнять на моем звонке мелодию. Добро бы что-нибудь приятное. Но он похоронный марш вызванивал.

Так, и я впала в маразм «предчувствия задним числом». И я пытаюсь сделать вид, будто связала разговор с Данилой и безвкусную выходку выпендривающегося шутника. А ведь совсем недавно относила подружке в роддом передачу и, пока ждала записки из палаты, исхихикалась. Пятерым дамам разного возраста сообщили, что их родственницы успешно посягнули на изменение численности человечества. И все пятеро, незнакомые, в разное время оказывавшиеся у окошечка дежурной, восклицали:

– В четыре (пять, шесть и т.д.) родила? То-то я ровно в этот час проснулась (споткнулась, чашку на счастье разбила и т.п.). У одной дамы даже цветок минута в минуту на подоконнике расцвел.

Словом, признаюсь, хотя соблазн объявить себя провидицей и велик, но ни о какой беде-кураторше я тогда не думала. Решила: «Не по мне звонят в мою дверь. Вряд ли человек станет предупреждать о своих дурных намерениях столь громко и недвусмысленно». Минуты три я терпела. Затем, находясь на том этапе носорожьей ярости, когда у зверя наливаются кровью глаза, я с носорожьей же грацией подкралась к двери, проигнорировала глазок и распахнула ее.

С лестничной площадки в прихожую ввалился Федор Пансков. Буквально ввалился, как прислоненный к косяку после чистки снегом ковер.

– Поль, изобразить ползучего режиссера пластическими средствами? – спросил он заплетающимся языком.

Денек выдался щедрым на «деятелей культуры и искусства». Я поняла, что упрекать Федора в исполнении траурной музыки на звонке бессмысленно. Он был здорово пьян, но не беспамятен. Мужчина просто развлекался: рассказывают же анекдоты про похороны, и все смеются. Кроме того, злиться на него, наблюдая пантомиму «режиссер ползучий», было невозможно. Очень уж способный гад: умудрялся как-то внушить, что именно режиссер ползет, и никто другой.

Представление завершилось возле стола. Пансков чинно уселся в кресло, взболтал содержимое моей чашки («Будь благословенна сия жидкость»), влил в себя в один прием и заорал:

– Полина, какая благодатная горечь!

– Зеленый чай, Федор, всего лишь. Когда мне его рекомендовали, гарантировали изумительное самочувствие и настроение после приема. Я впервые заварила по инструкции, попробовала и сразу сообразила – не лгали. Уже от того, что употребление этой пакости закончилось, и самочувствие, и настроение резко улучшались. А потом я втянулась, кофеина в нем очень много.

Федор Пансков сделался пьяно галантен. Извинился за вторжение, выразил готовность немедленно убраться, если он некстати. Но даже не приподнялся с места. И стало очевидным, что визит-то деловой. Подурачился мужик, пар выпустил, теперь не взорвется от переполняющих его замыслов. У тридцатипятилетнего Панскова было в избытке, даже переизбытке идей, ему никто, кроме оголтелых завистников не отказывал в талантливости, поговаривали о мощной энергетике и необыкновенной эрудиции этого господина. Федору не доставало связей и умения прогнуться перед нужными людьми. Однажды я видела, как он стоически пытался. Даже у меня создалось впечатление, что он попросту пьяно измывается. Что почудилось благодетелю, неизвестно, но вместо помощи он дал Федору в морду.