Будьте здоровы, богаты и прокляты. Полина и Измайлов

– Поля, – отчаянно воззвал он, – недавно я нашел в ящике письмо – без адреса, без штемпелей, просто белый конверт со страницей машинописного текста. Прочитал и подумал: «Бред». И в тот же день отправился в европейское турне. Там я благополучно забыл то, что счел жестокой подлой шуткой. Представляешь? Если я не взял в голову такое, насколько нелепым оно было. А вчера мне позвонили по домашнему номеру. Глухой злой голос, не разберешь мужчине или женщине принадлежит…

– Много требуют? – перебила я его, чтобы сразу представить себе масштаб бедствия. Голоса анонимов все описывают одинаково.

– Полмиллиона долларов.

Я покосилась на удрученного Андрея. Пардону просим, как говаривали мои приятельницы в шестом классе, но на такие деньжищи может рассчитывать обладатель информации, опасной не только для репутации.

– Завтра я лечу в Нью-Йорк на десять дней, и связаться со стражами порядка не успею. Кроме того, Поля, в этой истории много интимного. И мама, которая ничего не знает… Это невозможно передать людям при исполнении. Если ты не против, я исповедаюсь тебе, ты все поймешь. И подскажешь хоть, о чем обязательно упоминать для протокола, о чем нет.

Вот тогда я и пожалела о том, что вовремя не вспугнула его откровениями о полковнике Измайлове. Но, с другой, скажем так, подветренной стороны, почему бы и не помочь? С сортировкой полезных и бесполезных для следствия фактов я вполне способна справиться. А Андрею станет спокойнее. Я еще надеялась, что он преувеличивает трагизм ситуации. Эрудит, интеллектуал, если назвал что-то бредом, значит, то самое оно и есть. Я за годы дружбы не доверять ему привыкла, а беззаветно верить повадилась. И, самое главное, отдавала себе отчет: этот гений действительно никогда сам не отделит зерна от плевел. Он просто не обмолачивает события своей жизни так, как понадобится суровым дядям в форме, чтобы его спасти. Ну не сдираются у него эмоции с действий или наоборот.

– Андрей, – окликнула я вновь погрузившегося в себя друга, – пока ты гастролируешь за океаном, тебе ничего не грозит. Поэтому попытайся расслабиться и наслаждайся творчеством. За время твоего отсутствия я постараюсь поискать выход, не сомневайся. Одно условие – искренность и обстоятельность. Ты ни мысли, ни чувства не скроешь, а вот про какой-нибудь невинный с обывательской точки зрения поступок можешь забыть, считая его мелочью. Согласен? Тогда я вся внимание. Дерзай.

Предупрежу сразу, историю пребывания Андрея в городе N я после его отъезда в Америку дособирала по крупицам, успев поговорить со всеми ее участниками, пока они были живы. И еще прочитала дневник покойной – лаконичные заметки деловой женщины с редкими вкраплениями одного-двух предложений о личном, да и то лишь затем, чтобы тут же распланировать «как с этим бороться». Поэтому поведаю все целиком. Услышать бы мне повесть в таком виде самой, а не сшивать из лоскутов фраз, намеков, оговорок, разобралась бы быстрее. Или при несоблюдении принципа постепенности, напротив, запуталась бы в многочисленных персонажах и вообще не сообразила бы, кто из них главный, а кто второстепенный. А это было ключом от замка, на который крепко заперли Андрея. И, знай, я, насколько крепко, духу бы не хватило отпирать его самой, не то что взламывать.

Надо же! Всего на шесть дней отлучился успешный человек из своих привычек и знакомых условностей, а откликнулось ему совсем не так, как аукнулось

Часть вторая

КАФЕДРА В ПЕРЕВОДЕ С ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОГО

День первый.

1.

В конце морозного февраля, в четвертом часу дня, можно не включать электричество. И хотя углы комнаты уже небрежно заполняет сумрак, в окно еще долго, не мигая отечным веком облака, будет смотреть светящееся голубое око неба. И каряя радужка кофе в полупрозрачном белке фарфора будет имитировать пристальный взгляд, пока снаружи не стемнеет. Это хорошо, ведь за сидящим на краю просторной, застеленной ярким покрывалом кровати мужчиной нужен глаз да глаз. Иначе напьется и что-нибудь натворит.

Его зовут Андрей, ему тридцать два года. Он известный в мире пианист, человек талантливый и обаятельный. Андрей зажал между худыми коленями широкий гладкий стакан из тех, что очень привлекательны в витринах и сервантах. Но стоит взять этот выдох стеклодува в руки, пару раз коснуться губами, как возникает впечатление захватанности и замызганности. Словно до тебя к нему успел приложиться десяток жаждущих. Вообще-то Андрей был чувствителен к таким вещам, но не сейчас. Крупные и костистые до уродливости кисти его рук неторопливо откупоривали густо заклеенную этикетками бутылку. Вскоре он увидел, как струя дорого виски врезалась в дно стакана. Он слышал, как струя горячей воды примерно такого же диаметра мерно разливалась по ванне, в которой раздевшийся догола, чтобы немного замерзнуть и усилить удовольствие Андрей вознамерился полежать, вволю выпив. Сколько же времени он обходился без спиртного? Года два. Или три. Ему даже погрезить о загуле некогда было, не то, что осуществить. А сегодня вот понадобилось видоизменить свое отношение к реальности с посторонней бездушной помощью. Он полагал, что ему удастся светло опьянеть, убедить себя, в чем захочется, и снова протрезветь. Поэтому Андрей уверенно сделал первый глоток.

Большой приволжский город за кирпичной стеной ни единым звуком не выдавал своего присутствия на земле. Андрей обходился без него много лет. И век бы не наведался, согласись мать перебраться к нему в Москву. А она лишь погостить приезжала. И раз в три года пугала сына лаконичными телеграфными вызовами: «Брось все дела, ты мне нужен». Однако в сдержанном телефонном разговоре неизменно выяснялось, что святее расписания сыновних гастролей для матери ничего не существует, что она «элементарно соскучилась по своему единственному ребенку», что «абсолютно здорова, работа не тяготит, денег хватает». Ей оставалось пожелать чаду того же плюс творческих успехов. Андрей благодарил. Мать снисходительно отмечала в нем недурное воспитание. Дальше оставалось только не забыть сказать что-нибудь вроде: «Все лучшее во мне – от тебя, мамочка». И положить трубку. После чего каждый продолжал вести разную и похожую жизнь в разных и похожих городах.

Но в последнем письме Андрей имел неосторожность сообщить матери точные даты своего двухнедельного отпуска. И незамедлительно получил телеграмму привычного содержания. Он принялся названивать ей, но искушенная в уклончивых беседах со своим занятым мальчиком мать не снимала трубку. Изнервничавшись, он мистически удачно купил билет на самолет и через два с половиной часа по дурацкой детской привычке ковырял носком ботинка порог материнского дома.

Слегка сбрызнув слезами куртку сына, отлично накачанная в тренажерном зале, закаленная в бассейне и очень ухоженная в домашних условиях мать потрясла основы его представления о родственных узах. Она сообщила, что утром вышла замуж и отбывает в свадебное путешествие дневным поездом.

– Ты явился через три дня после получения моей телеграммы, – упрекнула она Андрея. – Чудом застал и едва не создал мне серьезные проблемы.

– Мой приятель сам себя излечил от алкоголизма, – невпопад отреагировал огорошенный сын. – Пил-пил дешевое пойло, с кем попало, полагая, будто это и есть высшая форма человеколюбия. А потом запои измотали, и он осмелился признаться себе в том, что совсем плох. Не потому что злоупотребляет, а потому что жаден, самовлюблен и глубоко презирает собутыльников. Из любви к собственной персоне начал покупать самые дорогие напитки. Из скупости перестал угощать ими других, а позже и себя стал баловать по праздникам. Словом, утверждает, что пошел на поводу у низменного прямиком к здоровью и благополучию. По иному годами не получалось.

– Я поняла тебя, – напряженно сказала мать. – И какие же низменные чувства в тебе вызвало мое приглашение?

– Мама, извини, – смущенно произнес Андрей. – Парня этого я только что выдумал в такси со скуки. И заговорил о нем от растерянности. А хотел о другом. Поздравляю. Кто твой избранник? Куда вы направляетесь?

– Я поняла тебя, – повторила мать с каким-то удивительным сочетанием горечи и повелительности в низковатом для столь изящной дамы голосе.

«Боже, – успел подумать Андрей, – мы так давно обижены друг другом и друг на друга, что временами я забываю об этом».

Тут раздался звонок в дверь. Мать улыбнулась, будто наскоро прорепетировала улыбку, и впустила в прихожую пожилого, явно солидарного с ней в ведении здорового образа жизни мужчину. Андрею пришло в голову охарактеризовать его словом «нарядный». Мать называла таких людей «прилично одетыми». Итак, перед Андреем стоял отчим, учитывая обстоятельства, в своем лучшем виде. И этот вид взгляда не оскорблял.

Как обычно у мужчин в присутствии требовательной и нечужой женщины взаимные приветствия получились натянутыми ровно настолько, насколько этого хотелось женщине. В вакууме соображения на дно Андреевой души медленно опускались два разновесных чувства – металлический шар ревности и пестрое перышко радости за пристроенную отныне мать. А отчим тем временем закончил четкий доклад о своей полной готовности к отъезду и позвал Андрея в комнату. Андрей тупо поволокся, куда велели, чинно занял указанное кресло и осторожно принял из материнских рук крохотную чашечку пахнувшего разборчивостью в импорте кофе. Подумал: «Добро, я давно отвык от этого дома и не считаю его своим. Но даже мне неприятно, что тут распоряжается незнакомый человек, а мама его не одергивает. Впрочем, ей-то он близко знаком».

– Горишь от нетерпения узнать, как мы с Любашей дошли до жизни такой? – лукаво поблескивая карими глазами, спросил отчим.

Андрей мало походил на охваченного огнем и жаром мученика, у которого через секунду из глаз посыплются искры, из ноздрей и ушей повалит дым, а изо рта полыхнет в лучшем случае красноречием. Но отчим рвался тушить чужие пожары. Он чуть ли не злорадно произнес: ю

– Вижу, вижу, горишь. Ну, слушай.

Андрей вдруг понял, что именно этого ему и не хочется. Неужели нельзя было по-человечески предупредить сына о свадьбе? Неужели обязательно делать из него идиота? И так слишком часто чувствуешь себя никчемным, неприспособленным, а то и бездарным. Хоть с матерью можно рассчитывать на доверительность в отношениях?

Не устраивали торжества, так сообщили бы письмом или по телефону о свершившемся факте, заехали бы к нему в Москву на обратном пути познакомиться и рассказать свою романтическую историю. Нет, желают насладиться его растерянностью, виноватостью какой-то. Он невольно взглянул на часы: скоро ли им отправляться на вокзал.

– Времени у нас достаточно, не волнуйся, – мгновенно отреагировал бдительный отчим.

«Наверняка работал пожарным», – сказал себе Андрей. Пришлось сосредотачиваться на неизбежном повествовании. Чудилось, что этот основательный господин в любой момент может потребовать повторить свою последнюю фразу. И, если Андрею этого не удастся, выпорет при полном попустительстве матери.

Поразительно быстро описав первую случайную встречу в парке, зарождение, развитие и окончательное превращение взаимной симпатии во взаимное же обожание, отчим надолго остановился на достоинствах своей обворожительной Любаши. И немудрено! Даму слегка поизношенного сердца с таким громадным набором добродетелей никому не удалось бы воспеть менее чем за сутки. Несмотря на раздражение, Андрей готов был присоединиться к солисту и исполнить хвалебную песнь дуэтом. Но не стал, ибо привык уважать исполнительские амбиции. Он лишь кивал начинающей болеть головой и боролся с желанием попросить таблетку парацетамола, который мать отказалась променять на любые импортные лекарства. Андрей маялся в кресле лицом к двери и видел не только упивающегося своим выбором отчима, но и тень притаившейся за косяком избранницы. Она подслушивала неотлучно. Наверное, истосковалась по восхищению собой. Андрею жадно мечталось увидеть ее глаза. Однако и стремление внимать дифирамбам, не будучи замеченной, ему пришлось уважить.

Он пришел в восторг от своей терпимости и чуть не брякнул: «Знал бы ты, влюбленный новобрачный, какой она была лет семь назад, давно бы умолк». Андрей оторопел от собственного порыва. Ведь мать тогда страдала полнотой, вечными недомоганиями, неряшливостью и какой-то патологической растрепанностью тусклых ломких волос. Сколько Андрей себя помнил, она собиралась с понедельника или нового года выдержать суровую диету, делать сложную гимнастику, соорудить модную прическу, покрасить ногти и хотя бы отутюжить свои блузки и юбки. А собралась только в сорок пять лет. И вот победительница собственных слабостей получила в награду красивого болтуна пенсионного возраста.

Как она однажды выразилась? «Окидывая себя внутренним взором, я вижу состоявшуюся личность и порядочного человека. Осталось нанести последний штрих – гармонизировать тело и душу. Словом, я намерена приложить усилия, чтобы каждый день мое отражение в зеркале мне нравилось». Помнится, отключившись, Андрей полчаса хохотал. Однако, через несколько месяцев навестить его приехала не баба, а леди, почти как настоящая. Он заливался обезумевшим соловьем. Мать была победоносно спокойна. Заслуженные похвалы душу не бередят. Они лишь закрепляют условный рефлекс на действия, предшествующие похвалам.

Что же он вытворяет? В тот приезд обновленная мать познакомилась с его консерваторской преподавательницей. И, увлекшись живописанием своего педагогического подвига, отказала Андрею в маломальских способностях. Дескать, специалисты в центральной музыкальной школе, где она работает, признали его бесперспективным. Но профессионально владеющая инструментом мать не отступилась от бездаря сына. Часы за роялем, многократное проигрывание мальчику каждой разбираемой вещи, вдалбливание ее смысла и значения… Так потихоньку и насадила, и взрастила то, о чем беспечная природа не позаботилась. Как он отчаялся. Как ненавидел ее. Порывался бросить учебу. Спасибо профессорам – приласкали, отговорили. Откачали жертву материнской бестактности кислородом заверений о невозможности насадить талант и комплиментами, которые отрабатываются тяжким трудом до смерти. Не поскупились, храни их Бог. И вот он, Андрей, чуть было не совершил похожий грех. Просто его родной матерью уже долгонько взахлеб восторгались. И потянуло сына вслух вспомнить про нее какую-нибудь гадость.

Но, если у нее тогда тоже автоматически получилось, какого черта он годами злился и мучился? Нет, надо расслабиться, надо голос подать, что ли.

Мать, как обычно, опередила его смелое начинание. Она беззастенчиво покинула свое укрытие и напомнила мужу о быстротечности времени. Он закрыл рот на полуслове и поцеловал ей руку. Не слишком умело, заметил поднаторевший в артистической галантности Андрей. Он торопливо встал с кресла, пригласил в него мать и пересел на диван. Смена места подействовала на него благотворно: он перестал думать и, наконец, заговорил:

– Я искренне рад за вас. Мне приятно, что вы счастливы вместе. И я очень хочу подарить вам что-нибудь бесполезное, удовлетворить какие-нибудь капризы. Может, есть пожелания?

Мать с отчимом переглянулись.

– Я ведь действительно не знал, зачем понадобился тебе на этот раз, мама, – оправдывался Андрей. – Иначе придумал бы нечто, достойное сегодняшнего события.

– Любаша, не тяни, Наташа вот-вот приедет, – деловито предупредил на глазах суровеющий отчим.

Однако он счел нужным или возможным ободряюще улыбнуться Андрею. Тот сообразил, что сказка впереди.

– Я тебя никогда ничем не обременяла, сынок, – торжественно приступила к моральной экзекуции мать.

Это не было правдой. Выполнение своих многочисленных и довольно хлопотных поручений она именовала сыновним долгом, вероятно, за создание дара на пустом месте. И Андрей отрабатывал его добросовестно, не ропща.

– Тебе не надо беспокоиться о подарке потом. Ты его нам сейчас преподнесешь.

У Андрея сложилось впечатление, что этой симпатичной бойкой паре немедленно понадобился свеженький внутренний орган. А упомянутая Наташа, наверное, хирург, способный извлечь необходимое на дому.

– Мы уезжаем на неделю, – напористо продолжала мать. – Ты свободен две.

– Одна уже кончилась, – тихо предупредил Андрей.