Ярмарка Святого Петра

Двое или трое из членов депутации порывались возразить, но провост Корвизер лучше других представлял и как надлежит блюсти достоинство города, и как следует его представителям вести себя в присутствии этого сурового и властного человека. Он резко, хотя и довольно низко, поклонился аббату, повернулся на каблуках и твердым шагом направился к выходу. Справившись с растерянностью, спутники провоста с неменьшим достоинством последовали за ним.

На ярмарочной площади и по всему предместью, до самых отгороженных монастырских угодий, где дорога на Лондон сворачивает направо, к часовне Святого Жиля, вовсю обустраивались торговые ряды. Ниже по течению от моста, возле плодородной поймы, где раскинулись главные сады аббатства, спешно соорудили временную дощатую пристань. И по реке, и по дороге, пешком, верхом и на лодках, пробираясь через леса и пересекая валлийскую границу, в Шрусбери стекались торговцы всевозможным товаром. А на монастырском дворе собирались именитые люди со всего графства: отпрыски знатных семейств, рыцари и зажиточные йомены со своими чадами и домочадцами. В сельской глуши они обходились домотканым платьем и неприхотливой деревенской пищей, но раз в году съезжались на ярмарку в надежде приобрести роскошные одеяния, изысканные заморские вина, диковинные заморские фрукты и всяческие поделки из золота и серебра. Все эти товары можно было раздобыть только во время ярмарки Святого Петра, а через три дня от них и духу не оставалось. На славное торжище съезжались купцы даже из Фландрии и Германии. Из Франции морем доставляли отменное вино, из Уэльса – тонкую шерсть. В Шрусбери вовсю торговали скроенными по последней моде нарядами, благодаря чему даже жители захолустья могли приодеться не хуже горожан. Правда, пока торговцев прибыло не так уж много – большинство должно было подъехать на следующий день. Купцы рассчитывали, что за день, оставшийся до открытия ярмарки, они успеют расставить палатки, чтобы начать торг рано поутру. Зато покупатели спешили загодя обеспечить себе удобный ночлег на время ярмарки, а потому съезжались заранее.

Когда брат Кадфаэль, потрудившись в охотку на своих грядках возле ручья Меол, пришел в монастырь к вечерне, аббатский двор был полон приезжими, их слугами и конюхами, беспрестанно сновавшими между конюшнями и странноприимным домом, который в обычное время служил пристанищем для паломников. Несколько минут монах наблюдал за всей этой суетой. Рядом с ним стоял брат Марк, завороженный гомоном голосов и солнечными бликами, играющими на ярких одеяниях.

– Да, – протянул Кадфаэль, с философской отстраненностью взирая на картину, вызывавшую у Марка изумление и восторг, – кого здесь только нет. Отовсюду народ съехался – кто купить, кто продать.

Монах, немало повидавший на своем веку, внимательно посмотрел на своего юного друга: паренек-то ведь толком и не пожил в миру – скаредный дядюшка спровадил Марка в обитель, почитая лишний рот за обузу, хотя парнишка трудолюбив и усерден. Брат Марк лишь недавно принял монашеский обет.

– Не искушает ли тебя желание вернуться в мир? – спросил Кадфаэль.

– Нет, – без колебаний отвечал Марк, – хотя поглядеть на все это занятно. Правда, с неменьшим удовольствием я любуюсь цветущими маками. Нельзя ставить людям в укор стремление наделить свои творения теми же красками и формами, которыми Господь наделил свои.

Среди приезжих, толпившихся во дворе, и впрямь можно было заметить несколько прекраснейших творений Господних. Молодые женщины, цветущие, словно маки, еще больше похорошели от предвкушения праздника и с нетерпением ожидали открытия ярмарки – ведь такое событие бывает лишь раз в году. Некоторые из них прибыли верхом на низкорослых лошадках, иные восседали за спинами своих мужей или слуг, а одну вдову даже доставили в паланкине, подвешенном между двумя лошадьми.

– Никогда прежде я такого не видывал, – промолвил брат Марк.

– Ясное дело, – отозвался Кадфаэль, – ты же ни разу не видел ярмарки. В прошлом году весь июль и начало августа город находился в осаде. Понятно, что ни продавцов, ни покупателей сюда и калачом было не заманить. Признаться, я сомневался в том, что народ съедется к нам и в этом году, но, похоже, торговля пойдет на лад. Люди истосковались по ярмарке – в прошлом-то году ее не было. Сдается мне, нынешний торг будет прибыльным.

– Но коли так, то почему бы нам не выделить десятую часть дохода, чтобы помочь привести город в порядок? – спросил Марк.

– Вечно ты, сынок, задаешь заковыристые вопросы, – отвечал Кадфаэль. – Что было на уме у провоста, я еще могу представить, потому как тот говорил откровенно, но аббат держал свои мысли при себе. Такого человека понять непросто.

Но брат Марк уже не слушал его. Внимание юноши привлек всадник, только что въехавший в ворота и теперь сквозь толпу прокладывавший себе путь к конюшне. За ним следовало трое слуг на покрытых грубыми попонами низкорослых лошадках, причем к седлу одной из них был подвешен арбалет. В наступившие тревожные времена даже в здешних относительно спокойных краях никто не решился бы пуститься в дальний путь, не позаботившись о своей безопасности, – арбалет же, как известно, поражает на большем расстоянии, нежели меч. Впрочем, меч у всадника был, и, судя по всему, он умел с ним обращаться. Однако для надежности он прихватил с собой в дорогу еще и стрелка. Брат Марк загляделся на статного всадника. Тому было на вид около тридцати, он был в самом расцвете сил и отлично выглядел. Незнакомец восседал на прекрасном темно-гнедом коне с дорогой сбруей и правил им с элегантной непринужденностью человека, с младенчества приученного к верховой езде. Из-за летней жары всадник снял свою короткую дорожную тунику и сложил ее на коленях, оставшись в полотняной рубахе и темных штанах. Стала видна его крепкая мускулистая грудь и на ней золотая цепочка с крестом. Непокрытую голову венчала шапка темно-золотистых волос, которые, несомненно, вились бы, будь они отпущены подлиннее. Улыбаясь, он подставлял солнечным лучам живое привлекательное лицо с большими властными глазами. Всадник проехал, а брат Марк мечтательно, но без зависти посмотрел ему вслед.

– Должно быть, неплохо, – задумчиво произнес юный монах, – быть таким, что на тебя всякому посмотреть приятно. Как ты думаешь, он-то сознает, чем его одарил Господь?

Сам Марк ростом не вышел, возможно из-за того, что в детстве постоянно недоедал, а тонзуру его обрамлял венчик ершистых соломенных волос. Правда, если бы юноша почаще смотрелся в зеркало, то, наверное, заметил бы, что у него необычайной чистоты огромные серые глаза, рядом с которыми меркнет обычная красота. Но Кадфаэль не собирался указывать пареньку на сие достоинство.

– Надо полагать, этот красавчик не заглядывает дальше своих длинных ресниц, – добродушно пробормотал Кадфаэль, – так уж повелось на свете. Глаз он радует, тут я с тобой согласен. Однако красота увядает, чего не скажешь об уме. Так что благодари Господа за то, что он не обделил тебя умом. Ну, хватит глазеть – вся эта суматоха и до ужина не закончится.

При упоминании об ужине брат Марк встрепенулся. До поступления в обитель он никогда не наедался досыта и в монастыре сохранил почтение к хлебу насущному, наравне с красотой почитая его благословенным даром Господним. Он живо поспешил с Кадфаэлем к вечерне, памятуя, что за ней последует трапеза. Но тут звонкий, веселый голос окликнул Кадфаэля, и тот остановился.

Взорам монахов предстала юная грациозная дама с густыми золотистыми волосами, сияющим овальным личиком и ясными, лучащимися глазами цвета ирисов в сумерках. Брат Марк сразу приметил, что платье ее было высоко подпоясано и она гордо несла округлившийся стан. Молодая женщина готовилась стать матерью – Марк был не настолько невинен, чтобы не понять этого. Согласно уставу ему надлежало опустить глаза – он и хотел сделать это, но никак не мог. Ее прекрасное лицо напомнило ему иконы, изображавшие Пресвятую Деву. И это небесное видение протянуло руки к брату Кадфаэлю и бросилось ему навстречу. Скрепя сердце Марк склонил голову и последовал дальше один.

– Девочка моя, – сердечно промолвил Кадфаэль, пожимая ей руки, – ты цветешь как роза! А ведь он ничего не говорил мне об этом.

– Так вы же не встречались с зимы, – сказала она, застенчиво улыбаясь и краснея, – а тогда мы еще ничего не знали – только мечтали об этом. А я тебя не видела с самой свадьбы.

– Надеюсь, ты счастлива? И он тоже?

– О, Кадфаэль, как ты можешь спрашивать?

В этом действительно не было нужды – молодая женщина просто светилась от счастья.

– Знаешь, ведь Хью здесь. Он должен сперва заехать к шерифу, но обязательно заглянет к тебе до повечерия. А я приехала, чтобы купить колыбельку – чудесную резную колыбельку для нашего первенца. А еще валлийское одеяльце из теплой шерсти, а может, из дубленой овчины. И мотки тонкой шерстяной пряжи – чтобы было во что нарядить малыша.

– А как ты себя чувствуешь? Дитя тебя не беспокоит?

– Беспокоит? – переспросила она, удивленно раскрыв глаза. – Что ты! Я чувствую себя превосходно, и дитя мне только в радость. Но, брат Кадфаэль, – лукаво рассмеялась она, – как это получилось, что ты, монах, со знанием дела расспрашиваешь меня о подобных вещах? Уж нет ли, случайно, и у тебя где-нибудь сына? Я готова в это поверить. Что-то уж больно много ты знаешь о нас, женщинах.

– Сдается мне, – осторожно промолвил Кадфаэль, – что меня родила женщина, так же как и всех нас. Я слышал, что даже аббаты и архиепископы появляются на свет именно таким образом.

– Но я задерживаю тебя, – укорила себя молодая женщина, – пора идти к вечерне, да я и сама туда собираюсь. Никаких слов не хватит, чтобы отблагодарить тебя за все, что ты для нас сделал. Помолись за наше дитя!

Она порывисто пожала руки монаху и поплыла сквозь толпу к аббатскому странноприимному дому. Это была урожденная Элин Сивард, ныне Элин Берингар, жена помощника шерифа графства Шропшир Хью Берингара из Мэзбери, что близ Освестри. Замужем она была уже год, и Кадфаэль, немало способствовавший этому браку, от души радовался ее счастью. В приподнятом настроении, донельзя довольный прошедшим днем и надеявшийся, что и дальше все пойдет не хуже, монах направился в церковь.

Когда после ужина он вышел из трапезной, на монастырском дворе, освещенном розовеющими закатными лучами, царило то же оживление и суета, что и днем, а в ворота въезжали все новые и новые гости. На скамье у стены развалясь сидел дожидавшийся монаха Хью Берингар – стройный, гибкий, смуглый молодой мужчина с худощавым лицом и насмешливым взглядом, по которому нельзя было ничего угадать, не зная этого человека. Однако брат Кадфаэль знал его превосходно.

– Если ты еще не забыл своих уловок, – промолвил молодой человек, лениво поднимаясь на ноги, – если ваш новый аббат не такой же хитрец, как и ты, то наверняка найдешь подходящую отговорку, чтобы пропустить повечерие и распить с другом кувшинчик доброго вина.

– И не просто отговорку, – тут же отозвался Кадфаэль, – у меня есть на то веское основание: монастырских телят, видишь ли, разобрал понос, и скотники просят, чтобы я поскорее доставил им свое лечебное снадобье. И я ручаюсь, что сумею угостить тебя чем-нибудь получше, чем простой эль. Посидим в саду возле моего сарайчика – вечерок-то выдался теплый. Однако ты не слишком заботливый муж, – добавил он с шутливым упреком. – Разве можно покидать свою даму ради выпивки, пусть даже и в компании закадычного друга?

– Что до моей дамы, – уныло отвечал Хью, – то она сама меня покинула. Стоило женщине на сносях появиться в странноприимном доме, как ее тут же окружила толпа престарелых кумушек – охают, ахают и наперебой пичкают ее всевозможными советами: что есть, чего не есть и что делать, когда придет время родов. Элин их внимательно слушает и все берет на заметку. Ну а поскольку я не умею ни шить, ни прясть, ни вязать, от меня там нет никакого толку.

Впрочем, все эти сетования прозвучали вполне благодушно, и, закончив, Берингар весело рассмеялся.

– Элин сказала мне, что видела тебя сегодня, а значит, тебе уже все известно. Ну, и как ты ее нашел?

– Она просто сияет, – ответил Кадфаэль, – и стала еще краше, чем прежде.

В садике Кадфаэля, заслоненном высокой изгородью от лучей заходящего солнца, стоял густой пряный аромат трав. Друзья устроились на скамье под навесом сарайчика, поставив между собой жбан с вином.

– Однако мне пора браться за снадобье, – заметил Кадфаэль, – мы можем поболтать, пока я этим занимаюсь. Ты сиди здесь, я и изнутри все услышу, а как только помешаю отвар, выйду к тебе. Какие есть новости из большого мира? Как думаешь, король Стефан надежно закрепился на троне?

Берингар немного помолчал, умиротворенно прислушиваясь к звукам, доносящимся из сарайчика, а затем промолвил:

– Боюсь, что уверенности в этом нет, поскольку, почитай, весь запад, пусть не открыто, склоняется на сторону императрицы. Сейчас все затаились, но это затишье перед бурей. Ты знаешь, что граф Роберт Глостерский нынче в Нормандии у императрицы?

– До нас доходили такие слухи. По мне, так это не удивительно – он ведь ее сводный брат и, как говорят, любит ее. К тому же он человек независтливый.

– Достойный человек, – признал Хью, отдавая должное противнику, – таких немного и в том и в другом лагере. Помогает сводной сестрице, а мог бы и сам попробовать завладеть троном. Пока западные графства спокойны, но тамошние лорды пойдут за Робертом. А я не верю, что он вечно будет отсиживаться за морем. Ходят слухи, что он и Матильда пользуются каждым удобным случаем, чтобы переманить на свою сторону английскую знать, – так что, возможно, они обзавелись сторонниками не только в западных графствах. А коли так, война может возобновиться. Стоит Матильде заручиться сильной поддержкой, и эта леди не станет сидеть сложа руки.

– Дочери Роберта замужем за самыми могущественными вельможами Англии, – задумчиво промолвил Кадфаэль. – Одна, как помнится, за графом Ранульфом Честерским. Если такие люди выступят в поддержку императрицы, войны не избежать.

Берингар понурился, но потом прогнал невеселые мысли прочь. Конечно, Ранульф Честерский был одним из могущественнейших лордов королевства. В своих владениях он правил словно король, и его слово было законом. Но именно по этой причине представлялось маловероятным, чтобы он взялся помогать любому из претендентов на трон. Ему в его землях никто не решился бы угрожать. Стефан ли, Матильда ли – ему все равно, кто сидит на троне. Он заботится о нерушимости своих границ, а при случае не упускает возможности их расширить. И чем слабее королевская власть, тем больше представляется таких возможностей – так что раздоры ему только на руку.

– Хоть Ранульф и в свойстве с Робертом, – промолвил наконец Хью, – его нелегко будет уломать. Ежели он и выступит, то только ради собственной выгоды и чтобы упрочить свою власть. Он не из тех, кто станет рисковать ради чужого дела.

Кадфаэль вышел и присел рядом с Хью. В сарайчике горела маленькая жаровня, над которой закипал отвар, и, выйдя оттуда, монах наслаждался вечерней прохладой.

– На дворе-то лучше. Налей-ка мне, Хью, – не терпится хлебнуть винца. – Сделав долгий глоток, монах задумчиво произнес: – Многие опасались, что ярмарка и в этом году сорвется, потому как время тревожное. Но похоже, то, что бароны засели в своих замках, пошло на пользу торговле. Сдается мне, прибыль будет немалая.

– Для обители, пожалуй, так, – согласился Хью, – а вот у города дела обстоят похуже, судя по тому, что я слышал, проезжая по улицам. Этот ваш новый аббат лихо окоротил горожан.

– А, так ты уже и об этом наслышан? – Кадфаэль вкратце изложил суть дела – на случай, если Берингар был знаком с доводами только одной стороны. – Бесспорно, у Шрусбери есть основания просить об уступке. Но и у аббата есть основания отказать городу в ней, и он от своих прав не отступится. Закон ведь не нарушен, ибо обитель берет себе не больше, чем определено хартией. Хотя и не меньше, – со вздохом добавил монах.

– Народ в городе бурлит, – серьезно предупредил Берингар, – и я боюсь, что горожане еще зададут вам хлопот. Они говорят, что, может, аббат решил и по закону, но не по справедливости. Мне и самому кажется, что провост просил не так уж много. Ну, а тебе-то как живется при новом аббате? Что ты о нем скажешь?