Покаяние

– Ничего с ним не случится. Стой тут и смотри. Учись, как дело делается.

– Доброе утро, сеньор. Я – инспектор Альсада, – произнес он и решительно протянул консьержу ладонь.

Но тот так и остался сидеть на стуле, скрестив руки на груди.

Ладно. Будь по-твоему.

– Как пожелаете. – Альсада придвинул поближе металлический стул, усеянный шрамами от наручников, и сел по другую сторону стола, напротив задержанного.

Тому на вид было лет тридцать. Точно не из Буэнос-Айреса. Индейские черты, так что, возможно, с севера. Эль-Чако?

– Вы новости смотрите? Видели баррикады, протесты? А своими глазами? Я вот сегодня утром по пути на работу проезжал мимо такого. Жуткий хаос, правда? Знаете что…

– Я второму уже говорил. Пока мой адвокат не приедет, я буду молчать.

Ишь ты, помалкивать мозгов хватает, а забрать денежки и скрыться не додумался.

Консьерж положил руки на стол. Большинство людей в такой ситуации не отнимают рук от тела. Некоторые даже ноги скрещивают. А этот держится слишком уж уверенно. Чересчур спокойный. Видно, уже бывал в камере.

– Кажется, кто-то меня невнимательно слушает. – Альсада понизил голос. Ему живо представилось, как Эстратико прильнул к двери. – Я тут с тобой не светские беседы вести пришел, дерьма ты кусок. О беспорядках я упомянул лишь по одной причине. Знаешь, сколько времени уйдет у твоего адвоката, чтобы сюда добраться?

Инспектор так и видел, как задержанный считает в уме. Альсада нисколько не сомневался, что в этой арифметической задачке на выживание консьерж не учтет двух важных факторов. Во-первых, время относительно, оно протекает крайне субъективно. Одна минута. Если ты думаешь, как выжить в пределах минуты, а потом следующей и так далее, еще не все потеряно. А вот если начнешь заглядывать дальше, то песенка твоя спета. А во-вторых, в допросных Буэнос-Айреса недаром нет окон. В итоге-то, конечно, сюда все же проникли и понаставили камер, но по зернистым пленкам мало что поймешь. Главное – видимых следов не оставлять… Эстратико наверняка не согласится с его методикой, но доносить на сослуживца не станет. Себе дороже.

Альсада выкатил грудь, поднял плечи до ушей, наклонил вперед голову. Точь-в-точь кот, готовый к прыжку. Он потянулся вперед, схватил правой рукой левую кисть консьержа и с силой притиснул к металлической столешнице. Глаза задержанного расширились.

– Вопрос был риторический. По моим прикидкам… учитывая демонстрации и все остальное… нужно минут тридцать-сорок. И это если он немедля выехал из своей конторы. А теперь настоящий вопрос. – Альсада крепче стиснул руку консьержа. – Ты в курсе, сколько пальцев я переломал за свою жизнь?

Тот попытался высвободиться – но тщетно. Вытянул вздувшуюся шею из форменного воротничка и сделал несколько шумных вдохов.

– Я к чему клоню-то? Ты ведь уже в допросных бывал, правда? И знаешь, что в них происходит, – тем временем продолжал инспектор. – Но мы не шибко любим, когда ситуация выходит из-под контроля. Для нас это чревато неприятностями. «Демократия», понимаешь. Поэтому приходится соблюдать приличия. Вот почему в какой-то момент мой начальник запретил мне приходить в эти камеры. Представляешь? – Альсада широко улыбнулся. – Но сегодня тебе повезло: он слишком занят, раздает указания отрядам, которые сдерживают беспорядки, – протестующие ведь уже на подходе к Каса-Росада. Он понятия не имеет, что творится в этих стенах. Так что пожалуйста, – Альсада прочистил горло, – не трать мое время понапрасну. Не хочу думать, будто ты нарочно меня раззадориваешь. А не то решу еще, что ты напрашиваешься в комнатку с раковиной… Ты же в курсе, чего я хочу. Возьми ручку и пиши все, что придет в голову.

Консьерж посмотрел на ручку, лежащую на исцарапанной столешнице, а потом на свою левую кисть, побелевшую в пальцах Альсады.

– Я левша, – слабо запротестовал он.

– Знаю, – ответил инспектор, выпустил его руку и сел на свой стул. Он не стал объяснять, что люди в большинстве своем кладут вещи поближе к ведущей руке. Стакан воды, принесенный Эстратико, все же пригодился.

Консьерж торопливо схватил ручку и начал писать. То-то же. Альсада подался вперед, чтобы лучше рассмотреть. Три буквы и три цифры. Номер машины.

– Это все?

Мужчина кивнул.

– Машина приезжала к дому не впервые, так ведь?

Он снова кивнул.

– И разумеется, вчера вечером, скажем после ужина, ты ничего особенного не видел, да? Никто не входил, не выходил?

– Ничего необычного, сеньор.

Альсада не решился спросить, что же считается обычным в элитной многоэтажке.

– Что ж, чудесно. А теперь выметайся отсюда. – Инспектор поймал себя на том, что прикидывает возможное будущее консьержа. С крысами всегда одна и та же история. По своему опыту он знал, что стукачи открывают рот лишь потому, что считают себя умнее подельников. Думают, будто смогут уйти живыми. Исключений тут не бывает. – Может, и нет нужды это говорить, но я скажу. Не дожидайся адвоката. Из отдела иди домой. Прямиком. Не заходя в кафе или к кому-нибудь в гости. Никому не рассказывай о своих планах. Собери вещи и отправляйся в приятный долгий отпуск. Уверен, у тебя найдется какой-нибудь двоюродный братец где-нибудь подальше от города, у которого можно будет залечь на дно, пока суд да дело.

– Да, сеньор. У меня родня в Ресистенсии, – подтвердил присмиревший консьерж.

Эль-Чако. Так и знал.

Альсада поднялся, скрежетнув стулом по бетонному полу, и вышел из допросной.

Проходя мимо Эстратико и Помады – надо же, какой проворный, – который не решился его расстраивать, Альсада сунул помощнику комиссара лист бумаги.

– Я отбуду на часик. К моему возвращению выясни, кто владелец машины. Причем лично, без этой вашей любезной телефонной трепотни, которую вы так любите, сволочи ленивые. – И добавил, не удостоив Эстратико взглядом: – Чего вытаращился? Тебя не учили, что это невежливо?

– Это правда? – Эстратико поспешил за инспектором вверх по лестнице, машинально взглянув на свою ладонь. – Насчет пальцев.

– Нет. – Альсада обернулся. – Мой профиль – коленные чашечки.

8

2001 год

Среда, 19 декабря, 11:45

В два решительных шага инспектор Альсада пересек улицу и, зайдя в ближайшее кафе, тяжело опустил ладонь на прилавок.

– Un cafе con leche, por favor[13 - Кофе с молоком, пожалуйста (исп.).].

Кофемашина оглушительно ревела, чайные ложечки постукивали о края нарядных чашек, будто зубы, на вешалках висели новенькие дождевики всех оттенков бежевого, пахло подгоревшим тостом.

Альсада уселся в углу на хромированный барный стул, а на соседний положил плащ. И с улыбкой вспомнил, как однажды Соролья ходил с ним на работу, а потом и в кафе и с каким восторгом племянник рассматривал эту новую, восхитительную вселенную, в которую ему довелось попасть. Первый из множества его вопросов – а Соролья был молчаливым ребенком, кроме тех случаев, когда ему на самом деле стоило бы помолчать, – звучал так: почему стулья приклеены к полу? Правильный ответ: потому что владельцы кафе боятся, как бы кто-нибудь из клиентов спьяну не использовал стул как оружие. Но семилетнему мальчику Альсада сообщил, что это чтобы никто их не украл – уж очень красивые. Для Буэнос-Айреса объяснение звучало вполне правдоподобно.

Альсада отпил глоток из стакана Duralex – ему нравилось пить кофе из стеклянной посуды. Он вполне мог бы по примеру многих коллег остаться в отделе, а за кофе отправить кого-нибудь из подчиненных – одна из тех привилегий, которые дает тебе если не звание, то по крайней мере стаж. Но инспектор никогда не одобрял, что младший состав загружают личными поручениями, и в свое время поклялся не делать этого, когда продвинется по службе. Да и потом, пока Эстратико разбирается с номером машины, можно хотя бы полчасика провести в тишине и покое. Не обязательно все время сидеть в кабинете. С ловкостью человека, успевшего на своем веку тысячи раз угоститься вкусным кофе, Альсада умело поворачивал стакан кончиками пальцев и ни разу не обжегся.

Menudo d?a de mierda[14 - Ну что за дерьмовый день (исп.).]. Бог знает, что его дальше ждет, после такого-то старта. Даже не думай об этом. Альсада трижды постучал по деревянной обивке барной стойки. Зато он снова повидался с Петакки. Для его профессии судмедэксперт выглядел весьма неплохо, точно успевал спать по восемь часов. Как он вообще засыпает, зная то, что знает?

К соседнему стулу кто-то подошел и отвлек инспектора от раздумий. Мужчина средних лет, с неаккуратным зачесом, скрывающим лысину, и пухлым кожаным портфелем. Врач. Альсада убрал плащ со стула; под ним обнаружилась сложенная вдвое вчерашняя газета. Немало воды утекло с тех пор, когда они могли позволить себе покупать газеты каждый день, – политика жесткой экономии давала себя знать. Прежде чем незнакомец смахнул газету на пол, Альсада успел, сощурившись, прочесть заголовок об очередном бредовом распоряжении министра экономики Кавальо: «В праздники Центробанк разрешит снимать со счетов до пяти сотен песо». Альсада подавил невеселый смешок, чтобы врач, чего доброго, не вступил с ним в беседу. Пять сотен песо. И все же семейству Альсада еще повезло – казалось, миллион километров отделяет их жизнь от жизни обитателей Вильи 21, трущоб примерно в двадцати кварталах от их относительно благополучного района. Когда Хоакин с Паулой и Сорольей собирались в своей барракасской гостиной, чтобы посмотреть вечерние новости, картинки на экране кремового телевизора казались почти фантастическими, словно из иного мира, – точно кадры, сделанные каким-нибудь водолазом в подводной пещере. Да, им еще повезло. Забывается всё, кроме голода. Кстати, о голоде: так что же случилось этим утром?

Альсада, голодный, опаздывающий, пулей влетел на кухню. Времени на полноценный завтрак уже не было, но он рассчитывал прихватить с собой в дорогу немного альфахорес. Соролья уже ушел, а Паула сидела за столом и пила чай.

– Я твои альфахорес вчера в школу унесла, – призналась она чуть погодя.

Альсада отвел взгляд от полки буфета, на которой искал печенье, и задержал его на своем отражении в дверце микроволновки.

– Они сознание теряют, ?sabеs?[15 - Понимаешь? (исп.)] – продолжила Паула и уставилась в никуда. С ее места открывался вид на сад, но Альсада, даже не поднимая на нее глаз, знал, что взгляд ее устремлен в пустоту. Он сел напротив и взял ее ладони, еще теплые от кружки с чаем.

– Паула.