За поворотом

– Смотрите, я не настаиваю, – говорила директриса бесцветным голосом, – не захотите здесь жить…

Только у меня жилья свободного в деревне больше нет.

Мы молчали, переглядывались, не знали, что сказать. Видя нашу нерешительность, начальство как бы вскользь бросила подсказку:

– Вы можете еще в районо поехать и сказать, что вам негде жить.

– Но Вас же за это будут ругать?! – воскликнула я, жалея директрису. Жаловаться, ябедничать! Как-то не хотелось с этого начинать учебный год. Муж молчал.

– А что делать? Не построю же я вам дом!

Она резко повернулась к двери, бросила на почерневший затертый стул наполненную хозяйственную сумку, руки спрятала в карманы осеннего пальто, нервно поежилась. Надежда Ивановна изо всех сил старалась выглядеть интеллигентно, по-городскому: узкая черная юбка, туфли на каблуках, которые стучали по тротуару в районном центре, а в Отраде или вязли в песке, или были не эффектны на тропинке. Низкий лоб она прикрывала челкой, а круглое лицо визуально удлиняла высокой прической, которой почему-то уделялось особое внимание. Мне казалось, что и хвост смотрится красиво, а директриса каждый понедельник ездила в районо и обязательно посещала поселковый салон красоты. Видно было, что она еле сдерживает свое раздражение.

– Окна есть, печка топится, дверь запирается. Что еще надо? А на постой вас никто не берет. Или здесь живите, или …Так что можете ехать жаловаться!

Великолепный совет! Сколько бед и напастей удалось бы избежать! Но мы его не услышали. Где нам, видевшим небо в розовом цвете, понять намеки женщины, затеявшей такую тонкую игру. Она создавала такие условия, при которых мы сами должны решиться на побег из деревни. Выговор в районо – это ничто по сравнению со ссорами и побоями мужа, который требовал убрать нас из деревни. Но мы патриоты! Бросать среди учебного года детей, в третий раз перетаскивать куда-то чемоданы, привыкать к новому коллективу, нет, уж лучше здесь потерпеть, да и желание, наконец – то остаться вдвоем пусть и в шалаше, победило все доводы рассудка. Мы согласились переехать. Первая попытка выгнать провалилась.

Зато была свобода. Наш дом! Мы одни! Никто не подслушивает, никто не подсматривает! Делай что хочешь. Хоть читай до двенадцати ночи, хоть музыку слушай по радио для тех, кто не спит, и в туалет ночью в темнющий сад бежать не надо. Даже обогреватель можно включать сколько хочешь! Колхоз платит.

Глава 3

Первое утро на новом месте. Воскресенье. Сладко потягиваюсь: можно еще подремать, но слышу бесцеремонно-громкий женский голос и стук в окно.

– Григорьевна! Молочкя-то хошь?

Вскакиваю с постели, бегу, набрасывая халат, как солдат, поднятый по тревоге, открываю засов. Стоит молодая женщина, круглолицая, румяная, курносая в застиранном цветастом платке и меховой безрукавке и держит трехлитровую банку пенящегося молока.

– Молочкя-то хошь, Григорьевна? – еще раз повторяет она, а я, застыв, перевариваю услышанное. Григорьевна! Звучит! Мне двадцать один год и по отчеству взрослые люди так ко мне не обращались.

– Буду, буду, – заторопилась я, видя ее нетерпение. – А вас как зовут и где Вы живете? Спрашиваю я на ходу, – Да Вы проходите.

– Дык, Нюркой–то и кличут, а живу рядом, только два дома у леса и остались: бабы Мани, покойной и мой. У меня корова хорошая. А вам какое лучше, утрешнее или вечернее?

– А какое вкуснее?

– Дак, и то и другое вкусное, но утречком оно сладче, – отвечает соседка, сидя на единственном стуле.

– Вот и договорились. Через день, ладно?

– Ладно, ладно. Я такая радая, что у меня соседи появились. Все не так страшно будет зимой.

– А чего бояться?

– Да кабаны забодали, будь они неладны! А, бывает, и медведь заглянет,– добавляет она, стрельнув взглядом на лежащего в кровати мужа.

– Прямо к дому? – обомлела я.

– Ну да. Правда, один раз всего было, но страху натерпелась. Потоптался, обошел хлев вокруг и ушел в лес. Дружка, наверное, испугался.

–А кабаны?

–А что кабаны. Им картошечки хотся, а здеся, рядом ихняя тропа к гурту. Они, милые, тут всю зиму шастают, потому как заповедник.

– Но ведь они же не нападают на людей? – спрашиваю с надеждой, будто хватаюсь за соломинку.

– Ну, как сказать, Григорьевна, – покачала она головой, – если секач, то может и зарезать: злющий уж очень. С ним лучше не встречаться: клыки на полметра выставит и роет копытом. Жуть! А остальные сами тебя обойдут. Да не бойсь ты так, до зимы далеко, до Бога высоко, авось все будет хорошо, – подытожила Нюра, вставая. – Дак, я послезавтря утречком, да? До школы.

– Да, да, приносите.

На душе неспокойно, услужливое воображение рисовало одну картинку страшнее другой. Хорошее настроение растаяло. Вот это меня занесло! К медведям и кабанам!

– Жень, ты слышал? Вот это да!

– Да сказки это, брось, – пробурчал муж спросонья, и я успокоилась: ему виднее. Наверное, он сказал то, что я хотела услышать.

Глава 4

Работаем в поле уже целую неделю. Проучились три дня – и вперед убирать урожай до конца четверти. А кому же еще собирать картошку, если не детям! Отмечаю очередное ведро, высыпанное учеником в тележку, и прячу руки вместе с тетрадью в карман. Холод пробирает до костей. Вчера трактор прошел по рядам, вывернул кусты, а утром дети замерзшими ручонками выковыривают клубни из поседевшей земли. Моросит, а трудовой десант из пяти классов, пяти учителей перетряхивает землю на семидесяти четырех рядках, уходящих в небо.

– Эльвира Григорьевна, отметьте! – звонко кричит Саня, худенький, невысокий четвероклассник, – я уже высыпал! Он поднимает и показывает мне пустое огромное ведро.

– Не носи полное, – кричу я в ответ и поражаюсь выносливости детей и равнодушию родителей.

Подхожу к мальчугану. Фуфайка распахнута, курносый нос ежесекундно шмыгает, щеки, как наливное яблочко, в глазах нетерпение.

– Отметили? А то мне бежать надо: отстану ведь. Мы ж наперегонки! -объясняет он.

– Отметила, конечно, не волнуйся. Ты зачем такое большое ведро взял? Тяжело ведь!

– А у маманьки нет меньше, все такие! – слышу ответ ученика, убегающего к дальнему ряду.

Резиновые сапоги еле вытаскиваются из раскисшей земли, на поношенных куртках, фуфайках серебрятся льдинки, а дети с деловитой озабоченностью, почти весело, собирают урожай. Работают.

«Да, – подумала я. – Уроков труда в школе нет, совсем нет, а какие трудолюбивые дети!»

Сильно замерзли? – прерывает мои размышления Валентина Петровна, профсоюзный лидер и учитель биологии, географии, химии, природоведения. Всегда восхищалась смелостью учителей широкого профиля. Это сколько же наук надо знать, чтобы донести их основы детям! Известно ведь, что объяснить можно лишь то, что самому понятно. Вот она неприглядная специфика сельской школы. – Вот, возьмите мои, меховые, погрейтесь пока.

Я натягиваю варежки, и руки утопают в лето. Непередаваемые ощущения! Видя блаженство, разлитое по лицу, Валентина Петровна засмеялась:

– Как мало для счастья человеку надо. Да? Как устроились на новом месте? Тепло? Печка-то хоть не дымит? Два года изба нежилая стояла.

– Да ничего, не замерзаем, – соврала я.

Ее участие тронуло. Меня поддерживала красивая, статная средних лет женщина с черными усиками над верхней губой и густом контральто. У такой не забалуешь! Тембр голоса насыщенный, глубокий, хватит и полтона выше обычного, чтобы пригвоздить хулигана к парте. И работают ее семиклассники дружно, плечом к плечу. Есть чему поучиться.

– Ну, ну, может быть и так. Только Вы, Эльвира Григорьевна, не давайте бежать вперед ребятам. Пусть лучше помогают тем, кто отстает. Вам легче будет проследить за всеми.

– Да они и так работают. Удивляюсь их трудолюбию и сознательности. Ходят каждый день!