– А-а-а! – Я сделала вид, словно что-то поняла и приняла, а Тимофей огорошил меня очередной фразой:
– Здесь можно курить?
– Ты что? Спятил? Соседи мгновенно унюхают. И свалят на меня. А мне это надо?
Он одарил меня очередным недовольным взглядом.
– Ну хоть балкон-то у вас есть? Там-то курить можно?
Я мысленно хохотнула, представив, как Тимофей выслушивает мгновенно сложившуюся в моем сознании фразу, но менять ничего не стала. С упоением наблюдала за тем, как постепенно перекашивается его физиономия.
– Балкона у нас нет.
Далее пауза. Нарочито затянутая.
– Лоджия. Сосед сверху на своей курит. Могу свалить на него.
Впустит ли нормальная девушка предполагаемого маньяка-убийцу, за которым гонится полиция, в свою квартиру?
Я впустила. Но я – нормальная. Точнее, адекватная.
Почти.
Прозвище как один из критериев межличностных отношений
Вместо того чтобы просто топать на лоджию, Тимофей решил изобразить из себя галантного кавалера. Достал сигарету и благосклонно протянул мне:
– Ты будешь?
– Фу-у! – выдохнула я. – Не переношу запаха табака!
Наверное, это тоже условный рефлекс, выработанный у меня мамой. Случайно. Или нарочно.
Заметив кого-либо с дымящейся сигаретой в радиусе пяти метров, мама начинала демонстративно махать руками, с отвращением морщиться и кашлять. Вполне натурально. И теперь то же происходит со мной.
Еще я подумала вот о чем:
– А не боишься, что менты тебя снизу увидят и опять придут?
Тимофей в ответ презрительно хмыкнул.
– Откуда они узнают, что это я? Они меня и тогда-то не слишком разглядели. А тут тем более. Темно, пятый этаж, застекленная лоджия. Я же не собираюсь через край свешиваться.
– Как знаешь.
Я-то прекрасно понимала, что дверь все равно никому не отопру. Пусть думают, что ошиблись в расчетах, а у нас дома никого нет.
– Только открой раму пошире. Чтобы никакого запаха не осталось.
Тимофей послушно кивнул и скрылся за стеклянной дверью.
Вернулся он как-то уж чересчур довольный жизнью, спросил, широко улыбаясь:
– А почему Лиса?
По-настоящему меня зовут Алиса. Но и Лиса – тоже настоящее. Так меня называют друзья, одноклассники, хорошие знакомые, родные. Хотя родственники обычно выбирают уменьшительно-ласкательные варианты.
Недруги и не слишком близкие люди обращаются ко мне правильно, по имени или по фамилии. Например, учителя. Они, конечно, не враги и по большей части вполне приятные люди, но вот близкими они никогда не будут.
Интересно, учителей волнует то, что они и ученики – это почти всегда VS?
Алисой назвала меня мама. В честь своих любимых с детства литературных героинь: Алисы Кира Булычева и кэрролловской Алисы. Думаю, со второй она попала в точку.
«Вот это упала так упала! – подумала Алиса. – Упасть с лестницы теперь для меня пара пустяков. А наши решат, что я ужасно смелая».
Весь оставшийся вечер я решала, почему впустила Тимофея в квартиру. Ладно – в предбанник. Я же тогда думала, что он в беде. А вот потом? Когда узнала, что он сам – беда? Потому что он меня очаровал?
Ерунда! Он, конечно, парень, но я сразу отказалась воспринимать его как героя моих романтических историй. Место было занято.
Потому что я – глупая и легкомысленная? Или вся такая жутко проницательная и вижу людей насквозь?
Тоже ерунда. Просто я верю в свое светлое будущее. Ну-у-у, что ничего плохого со мной случиться не может.
Напрасно?
Наутро по школе ходили слухи о том, что вчера полиция накрыла какую-то точку, где продавали наркотики. В основном школьникам и студентам. Именно в нашем районе. Совсем рядом. И я поняла, в каком это не том месте оказался вчера Тимофей и почему ему пришлось удирать и прятаться. А еще поняла, откуда взялись на нашей лоджии довольство жизнью и запасы широких улыбок. И стало досадно. Зачем он?
А слухи доползли до кабинета директора и вылились на третьем уроке в длинную радиопередачу о вреде наркотиков и профилактике наркомании среди подростков.
Деланно взволнованный голос вещал что-то неудобоваримое типа:
«Подростковая наркомания развивается из-за воздействия на подростка социально-психологических факторов, которое еще более усиливается при наличии неблагоприятного биологического фона. Например, алкоголизма или наркомании у родителей, неустойчивого характера самого молодого человека и тому подобное. К тому же наркомания именно у подростков тяжело лечится. Это связано с тем, что подростки редко дают добровольное согласие на принудительное лечение, а если и дают, то только для того, чтобы избежать других неприятностей. Они рассматривают подобное лечение как форму наказания, и большинство пациентов снова начинают принимать наркотики в течение последующего года. Ведь специальных средств, подавляющих влечение к наркотикам, не существует и в наше время».
Раньше я бы и слушать не стала, отключилась и занялась чем-нибудь своим. А сегодня прислушивалась:
«Профилактика ставит перед собой цель раскрыть тот страшный вред, который способны нанести наркотики. Однако стоит учитывать свойственное подросткам легкомысленное отношение к своему здоровью».
Конечно, я думала о Тимофее. Ведь нормальный парень. Не урод и не тупица. На ребенка из неблагополучной семьи он тоже не похож. Одет очень даже и на вид такой – как сказать? – ухоженный, домашний. Хм! Конечно, скорее всего, я его больше никогда не увижу. Но я знаю, что он есть, и мне уже не все равно. Почему?
Зато остальных моих одноклассников существование наркотиков вроде как даже порадовало. Потому что уберегло от очередных «пар» и мучительного топтания у доски. Потому что подарило полчаса блаженного покоя или же тридцать минут на спасение души.
– Лиса-а! – донеслось из-за спины пронзительное шипение. – Сделала домашку по алгебре?
Я не успела ответить, а шипение стало требовательным:
– Дай списать!
– Уже Света списывает.