Мюссера. Сборник рассказов

***

Взбудораженная детвора облепляет художника со всех сторон сразу, как только он, расположившись на складном стульчике, устанавливает переносной штатив с загрунтованным заранее холстом, берёт в руки мольберт и на глазах у всех на небольшом куске полотна изображает соседние вершины и укутанные лесом холмы. Следом происходит и вовсе нечто необыкновенное. Художник объявляет, что готов нарисовать всех, кто этого захочет.

Торопясь и толкаясь, дети бросаются выстраиваться в очередь. Довольно кивнув в ответ, художник неторопливо откладывает походные краски, извлекает из рюкзака альбом, берёт в руки толстый чёрный карандаш и рисует на плотном листе бумаги лицо мальчика.

– А ты будешь позировать? – обращается он к следующему мальчику после того, как отдаст смельчаку его собственное изображение, и тот, ещё не веря свалившемуся на него счастью, бежит с протянутым вперёд рисунком, чтобы похвастаться перед родными неслыханной удачей.

На заданный вопрос художником вопрос никто не отвечает.

– Так ты будешь позировать? – переспрашивает художник.

– Д-да, – выдавливает из себя засмущавшийся, и от этого проглотивший язык, очередник.

Однако как только подходит очередь городской девочки, и она, волнуясь, встаёт в ожидании перед художником, рисовать её он не спешит. Напротив, принимается разглядывать так, будто хочет то ли внимательно рассмотреть черты её лица, то ли запомнить их. Затем, вдоволь насмотревшись, он просит городскую девочку присесть на корточки и подпереть лицо кулачком. И даже поправляет спадавшие ей на лицо остриженные под каре волосы.

Несколько быстрых штрихов – и портрет городской девочки с упрямо спадающей на щеку прядью коротко остриженных волос готов, и она протягивает руку, чтобы забрать его. Но художник портрета не отдаёт, а прячет его в большую чёрную папку и как ни в чём не бывало, с улыбкой приглашает позировать следующего очередника.

Городская девочка не осмеливается потребовать у улыбчивого художника отдать принадлежащий ей по праву портрет. Некоторое время она лишь нерешительно топчется рядом, стараясь попасться ему на глаза, но увлечённый работой, он на неё даже не смотрит. Тогда, расстроенная, она возвращается домой, где мама Эвелина и предлагает ещё раз сходить к художнику и попросить его отдать портрет.

Из затеи с возвратом ничего не выходит. У обочины проторенной пастухами и их четвероногими спутниками тропы уже нет ни художника с его складным брезентовым стулом, ни его восторженных зрителей. А портрет, фоном к которому послужили далёкие горы, остаётся жить лишь в памяти городской девочки.

Кстати, горы позади сразу показались ей лишними.

И зачем он их нарисовал?

Вот бы узнать ответ…

***

Путь в Ауадхару по тем временам был не только долгим, но и весьма утомительным.

Сначала по бесконечной асфальтированной трассе добирались на малосильных машинах того времени до полного невыносимых красот Бзыбского каньона и не менее красивой Рицы, затем начиналось самое сложное, поскольку предстоял подъём по ужасной каменистой грунтовке. Угол высоты грунтовки измерялся по звуку малосильного мотора договорного грузовичка либо автобуса с жёсткими и неудобными сиденьями, обитыми коричневым или чёрным коленкором. Надсадно-ровный на обычной дороге, он становился стонущим, если угол высоты менялся. В таких случаях машина меняла ход и, словно большой, объевшийся жук, медленно ползла по пыльным и острым камням. Могла и вовсе заглохнуть, тогда всем приходилось вылезать из салона и ждать, пока шофёр справится с проблемой.

Дорога на Ауадхару сильно утомляла городскую девочку, её тошнило и постоянно хотелось пить. Мама Эвелина сажала её, хныкающую, к себе на колени, отвлекала разговорами, рассказывала сказки и истории, просила потерпеть и не смотреть в окно в моменты, когда проезжали над глубокими обрывами. Не смотреть не получалось: выныривал из-под обочины заросший густым лесом либо усеянный мшистыми валунами обрыв, глаза сами поворачивались к нему, сердце замирало от сладкого ужаса, в воображении возникали картины падения.

– Мама-а-а. Ну, когда мы при-еде-е-м. Ну я уже больше не могу-у-у. Ну, мама-а-а, – ныла городская девочка, тайно надеявшаяся фактом беспрерывной жалобы приблизить окончание изматывающего пути.

– Потерпи, Эля. Уже скоро, – утешала её мама Эвелина. – Если затошнит – не молчи. Я тебе помогу. А что я тебе сейчас расскажу-у… – вот послушай. Жили-были…

Мама Эвелина знает, о чём говорит, когда предлагает докладывать о недомогании. Поездки с детьми в деревню и обратно по плохим дорогам тех лет многому научили её.

Добравшись до места, первым делом по-быстрому обживали домик-балаган, обедали, хватали бидон и шли к источнику, чтобы отметить таким образом начало перехода в новое режимное состояние: стакан плотной даже на вид воды с явным оттенком серого цвета пить мелкими глотками за полчаса до еды три раза в день.