Приглашение на Жизнь

Да! Так это и началось, и пошел Эмануил – по странным мирам своим к берегу Тёплого Моря, и из его рваных штанов было видно его непролетарское происхождение, а не обычная ракушка.

А любовь его молодости, Татьяна Ларина, тут же ехала в карете с поднятым задом, и море смеялось тому, как же все студенты покойной тёти Эмануила, Софьи Менделевны Глускиной (которая его воспитывала в Пскове, и записывала хохмы своих студентов), были литературно образованы!

Ах, этот Псков и эта река, – которая называется Великая – но вовсе не из-за (не такой уж и большой) ширины своей, – а из-за величия человеческих (русских и других) жизней и душ вокруг!

И всё новые, тут как тут,
Облака на меня вдруг плывут;
И все вместе как войско насели, —
Так заносит зелёные ели
К рождеству заострённые пикой
Снег в России иконоликой;
Так, как в марте или апреле
Лёд идёт по реке Великой…

И подумал преступно и подпольно начитанный Эмануил: индо взопрели рифмы родимые, рассупонилось солнышко моего творчества, и, обойдя черту своей литературной оседлости, унюхал я портяночку своей фантазии, и аж заколдобился. И порешу я себя, горемыку, на это отчаянное начинание – «Приглашение на Жизнь», и да выйдет что-то из этого, с Б-ей помощью.

И взвился, от ступней его и до самого его секретного мыслей-хранилища, пламень яростный, – смело сиё деяние Эмануила в нём пожирающий, в знак того, что угодно это деяние, это жертвоприношение, Гос-ду. И да будет это пламя счастливым огнем Авеля, и да сгорят в нём, и стружки от карандашей, и всякие разночтения ничтожных критиков, дабы оные и сунуться сюда не посмели без приглашения!

Начинается!

Так вот, после того, как произошло воскрешение мертвых, начавшееся – как было обещано, – на Масленичной Горе, сразу к востоку от Старого Города (и недалеко от того места где живут – буквально в Арабской деревне – два из моих четырёх иерусалимских внуков), и степенный лях Станислав Ежи Лец смог снова сказать вместо «спасибо!» – «Во всем виноваты евреи, потому что это их Б-г нас создал», – вот тогда и вернулся к нам Владимир Владимирович Набоков (далее, В. В.), и заметил наше нижеприведённое стихотворение, истинно замечательное в смысле известного высказывания Пушкина, о том что стихи должны быть немного глуповатыми.

Дело в том, что в «Приглашении на казнь» жена директора присылает Цинциннату в камеру сливы, а великий физик Вернер Гейзенберг пишет в своих воспоминаниях, что он как-то заснул в поле, и его разбудила там девушка и накормила СВЕЖИМИ СЛИВАМИ… Ах!

Эта тема в книге нема —
Возмутительная серость
Что она не разгорелась!
Надо бы её раздуть, —
То есть, сделать поворот…

Ну, приятели, – так вот —
Потряся честной народ
И романа неба синь,
И, учтя, что буквы кривы, —
Предлагаем заменить
«Приглашение на Казнь»
(Я ведь вам не Стенька Разин…)
«Приглашением на Сливы».
Это раскрывает виды…
Как это – вы напишите
На отточенном иврите
(Я прошу вас – без обиды!) —
Быть в пещере без Аиды,
Лишь имея вид на сливы
И на сливовые нивы!
И под неба сливы синь —
Пригласим мы вас на ЖИЗНЬ!

Увидев эти, правильные по Пушкину, строчки, воскресший В. В. воскликнул: – «это свежая мысль!», и надо признать, что слова эти ввергли Вашего покорного слугу, – который играет тут роль воспитателя Цинцинната, да и самого Цинцинната, в глубокую задумчивость.

Конечно, это бесспорно, что сливы, присланные женой директора, должны были вдруг стать спелыми и свежими, – для того, чтобы Цинциннат их ел со здоровым мужским аппетитом (то есть, чтобы аппетитная жена директора так хорошо его кормила своими сливами), – но слово «мысль» привело бы тут даже профессора философии в серьезное замешательство.

Действительно, – какая тут, к черту, мысль, когда всем прекрасно известно, что для такого пищеварительного процесса – кому ума не доставало?

Так что никакой проблемы с умом, тем более горя от ума, тут и в помине нет.

Но уж раз дошло дело до женщин – то как не вспомнить что даже Нина Чавчавадзе считала своего мужа мыслящим человеком, несмотря на то, что персы разорвали эту крошечку великой Российской Империи на кусочки, от которых, возможно, и пошли всякие старички, к России уже не относящиеся, и столь пугающе непонятные, от которых (верь!), все беды человеческие и происходят!

Во всяком случае – думал растроганный сливами и всё-видящий Цинциннат – все должны помнить, что ум приносит не только горе, – но и поедателей грибов!

Да! Это был истинно замечательно-замечтательный День Мысли! Цинциннат даже вспомнил, что его настоящее имя Кезон, а это его отец был Цинциннат Люций Квинций. Это был прекрасный отец, образец республиканских добродетелей и добрый сосед Понтия Пилата, и если бы наш Цинциннат меньше говорил и умничал, то настоящий Цинциннат никогда бы не разорился, платя штрафы за своего несерьёзного сына!

Но мы будем продолжать звать нашего героя «Цинциннат». Во-первых, потому что «цинцЕнет» на Иврите это «банка», и это обеспечивает сохранность. Во-вторых, потому что ребенку меняют (добавляют) имя, обычно выбираемое раввином, только если этот ребёнок серьезно болен.

Следующей мыслью Цинцинната было то, что, хотя в их семье не было Цезарей, но по некоей разумной аналогии с этими злодеями, тема казни и смерти должна была все-таки стать стержнем истории их семьи. И это поэтому, после заката солнца, в его камере становилось так темно и холодно.

Тем временем – и именно там, в камере – время и место чудесно переплетались, и, увлеченный своим непривычным мыслительным процессом, Цинциннат стал с сожалением думать о судьбе своего любимого автора – В. В..

Эта новая тема была много проще, и в нее стоило погрузиться, чтобы голова немного отдохнула.

Всё крутилось вокруг того факта, что отца В. В. – Владимира Дмитриевича – убил белогвардеец – черносотенец. Это было интересно, потому что, черносотенцы обычно убивали евреев, а евреи совершенно поразительный народ. Действительно – несмотря на то, что каждый еврей вроде бы хороший, а в одном месте (эти нижние детали будут и обсуждаться тут ниже) даже красивый, – все вместе они всегда очень плохие.

Это поистине уникальное свойство этих избранных (а тут, на научном уровне – рассматриваемых) существ, относительно которых Цинциннат пытался строго доказать (но, на полях той книги о народах, которую он тогда читал, не хватило места), что чем меньше евреи занимают пространства, тем дольше они существуют во времени. И тюремная одиночка начинала казаться ему самым прекрасным местом на свете.

Будьте уверены – думал Цинциннат – что если в России останется только полтора еврея, то уже это одно будет причиной всех бед и несчастий, накопившихся в этой добродетельной и абсолютно невинной стране, в которой каждый мужик ходит на медведя только с топором и рогатиной, и даже не всегда насилует бедное животное, – до или после!

Цинциннат был так сердит на жестоких евреев, что ему даже показалось, что он и сам еврей, и вот он стоит на крыше со скрипкой Страдивари, играет золотым смычком, и Марк Шагал идет к нему с мольбертом. А вот он уже стоит на той же крыше с автоматом, держа его, как скрипку, т.е. прикладом под подбородком, и водит по автоматическим струнам дубинкой, которая своим ремешком так умно одета на кисть руки, что никакой слушатель – любитель музыки, даже тот, у которого на голове повязка стукнутого безумца, не сможет эту дубинку выхватить и ударить нашего скрипача по ермолке, … и Марк Шагал удаляется от него.

У меня есть идея – пробормотал Цинциннат, пользуясь своим временным положением еврея, – ещё одна типичная еврейская идея, появляющаяся на свет – а сколько их уже народилось! Вот держу я в руке череп и говорю какому-то антисемиту: «Это ты, Бедный Йорик!» И тут вдруг оказывается, что внутри этого черепа спрятан булыжник, и я тррахх этого антисемита этим черепом по башке!

И вот с этим, – оказавшимся (по еврейским понятиям) довольно успешным, ударом, начинается наша узкая, но очень надёжная, тропинка Еврейской Темы – ведь никакой другой дороги или тропинки мы, к сожалению, не знаем – и именно она поведёт нас через этот почти непроходимый лес и космос общечеловеческой психологии и жизни, который так интересовал В.В.. И пойдём мы в грубых сапогах, с ржавым ведром, в долгий путь с буреломами и крутыми оврагами, и подобно тому как люди искали золото, а нашли нефть, – не найдём мы ни алых парусов, ни аленького цветочка, ни спящей красавицы, ни даже избушки на курьих ножках, – а нечто без чего по-настоящему и жить-то нельзя, и даже целого ведра на это не хватит!

Но, сказала же Алиса в стране чудес: «Как польза от книг без картинок и диалогов?», – и многие читатели возмутятся отсутствием даже аленького цветочка! Придётся пойти на компромисс, и в конце нашего повествования, самый настоящий Чёрт всё-таки появится!

Мысли мои, мысли… думы мои, думы

Конечно, тут было над чем подумать, но весенний снег уже таял, сначала у Константина Коровина, потом у Исаака Левитана, а затем и на всероссийском императорском дворе, где лежала в луже огромная свинья, сначала на правом, а потом на левом боку, и так, наслаждаясь апрельским солнышком, – раз в 300 лет, со страшным визгом и шумом переворачивалась с одного бока на другой. Разлетавшиеся при этом брызги чудесным образом превращались в памятники разным вождям и руководителям, которые быстро росли и как монументы, и в своём числе.

Ах! Б-же мой! И зачем это какому-то старичку—еврею понадобилось щекотать соломинкой в ухе этой очаровательной, мирно и сладко спящей свиньи – совершенно непонятно!

Было ли это потому, что Моисей написал в Ветхом Завете, что ЕВРЕИ ДОЛЖНЫ НЕСТИ СВЕТ ДРУГИМ НАРОДАМ, – как будто свет сам не способен распространяться – или это было потому, что не было услышано возражение этому в Новом Завете, – да-да именно ЭТОМУ, потому что будучи в детстве и отрочестве учеником Иешивы, Христос прекрасно знал Ветхий Завет, и именно ему возразил, сказав, «…И НЕ МЕЧИТЕ БИСЕРА ПЕРЕД СВИНЬЯМИ, ДАБЫ НЕ РАЗЪЯРИЛИСЬ ОНИ И НА ВАС НЕ НАБРОСИЛИСЬ»?

Эти слова Христа были очень серьёзным предупреждением евреям, – предупрежденим великого пророка, но – позвольте заметить – не того, кто просто благообразен и закатывает глаза – как думают те, кому религия нужна только как украшение стен – то есть попросту не нужна. Ведь для людей серьёзных – даже не христиан (а надо же вам, господа присяжные, уважать всех!) – Христос – это тот, кто УМЕЛ МОЛИТЬСЯ за людей, и прежде всего за народ своей матери. Позвольте признаться читателю, что:

НАМ это был великий страх —
Прорвалось что-то в небесах
Сверкал зигзагами прокол,
Звенел-гремел в нас всякий колокол,