Дамское счастье

После этого он обернулся к полкам магазина, и на его лице вновь выразилась последняя вспышка гнева, он предложил детям войти, он первым вошел в магазин, а затем позвал свою жену и дочь:

– Элизабет! Женевьева! Идите, к вам гости.

Но Дениза и малыши были смущены темнотой магазина. Ослепленные ясным днем улицы, они моргали, словно на пороге неизвестной пещеры, ощупывая пол ногами, испытывая инстинктивный страх перед незнакомой лестницей. И, еще раз приблизившись с туманным страхом, прежде взять мальчиков за руки, один впереди ее большой юбки, другой позади, они вошли с милой улыбкой и нерешительностью. Ясность утра подчеркивала силуэты их траурных одежд. Косые лучи солнца золотили их русые волосы.

– Входите, входите, – повторил Бодю.

Несколькими немногословными фразами он указал на мадам и ее дочь. Первая была маленькой малокровной женщиной, беленькой, с седыми волосами, с белыми глазами и белыми губами. Женевьева, которая еще не дошла до состояния своей матери, имела бледный вид и угасала, как растение, растущее в тени. Однако великолепные черные волосы, густые и тяжелые, как чудо, росли в этой бедной плоти, придавая ей печальное очарование.

– Входите, – сказали, в свою очередь, обе женщины. – Добро пожаловать.

И они усадили Денизу к столу. Пепе забрался на колени своей сестры; Жан, прислонившись к древесине стола, стоял рядом.

Успокоившись, они рассматривали магазин, где их глаза уже привыкли к темноте. Теперь они видели низкий и закоптелый потолок, полированный дубовый стол, вековые шкафчики с прочными застежками. Темные тюки товаров поднимались почти до балок. Запах сукна и красильни, упорный запах химикатов, казалось, удесятерял влажность пола. В глубине два работника и мадмуазель укладывали белую фланель.

– Может быть, этот маленький мосье хочет что-нибудь? – сказала хозяйка дома, улыбнувшись Пепе.

– Нет, спасибо, – ответила Дениза. – Мы выпили по чашке молока в кафе, рядом с вокзалом.

И, поскольку Женевьева посмотрела на легкий пакет, поставленный ею на землю, Дениза добавила:

– Я оставила там наш сундук.

Она покраснела и поняла, что они не попадают в категорию гостей. И уже в вагоне, когда поезд покидал Валони, она испытала сожаление; вот почему, приехав, она оставила сундук и позавтракала с детьми на вокзале.

– Посмотрим, – сказал вдруг Бодю, – немного поговорим и хорошо поговорим; я писал тебе, правда, но прошел год, и видишь, моя бедная девочка, в течение года мои дела не шли успешно…

Он остановился, терзаемый эмоциями, которые не хотел выставлять напоказ. Мадам Бодю и Женевьева смиренно опустили глаза.

– О! – продолжал он, – это кризис, который пройдет, я очень спокоен. Просто я сократил мой персонал, осталось всего три работника, и в данный момент я не могу нанять четвертого. В конце концов, мне нечего тебе предложить, мое бедное дитя.

Дениза выслушала, все поняла и побледнела. Он настойчиво добавил:

– Ничего не будет ни для тебя, ни для нас.

– Хорошо, дядюшка, – закончила она мучительный разговор. – Я постараюсь как-то сама протянуть.

Бодю не была плохими людьми. Но эти люди жаловались, что не имели удачи. Во времена начала их торговли они должны были поставить на ноги пятерых сыновей, трое из них умерли двадцатилетними, четвертый пошел не по той дороге, пятый в качестве капитана уехал в Мексику. И с ними осталась только Женевьева. Семейная жизнь стоила дорого, и Бодю закончил тем, что купил в Рамбуйе земли отца своей жены, лачугу вместо дома. Горечь также вырастила в них маниакальную приверженность к старой коммерции.

– Мы бы тебя предостерегли, – повторил он, понемногу сердясь на собственную твердость, – ты могла бы написать мне, и я ответил бы тебе, чтобы ты осталась там. Когда я узнал о смерти твоего отца, ей-богу, я говорил тебе, что в таких случаях говорят обычно. Но ты свалилась нам на голову, не предупредив… Это очень неловко.

Он повысил голос, облегченно вздохнув.

Его жена и дочь опустили взоры на землю, как слуги, которые никогда не могли вмешиваться в разговор. Однако глаза Жана заблестели, Дениза крепче прижала к груди объятого ужасом Пепе. Она уронила две большие слезы.

– Хорошо, дядя, – повторила она. – Мы уходим.

Вдруг он продолжил. Воцарилось молчание. Потом он произнес угрюмым тоном:

– Я не указывал вам на дверь. Поскольку вы только приехали, сегодня вечером вы будете спать наверху. После разберемся.

Мадам Бодю и Женевьева взглядами показали, что они могут разложить вещи. Все было устроено. Не было необходимости заниматься Жаном. Что касается Пепе, ему было бы чудесно у мадам Грас, которая жила в подвальном этаже улицы Орти, где у нее был полный пансион для маленьких детей за сорок франков в месяц. Однако ничего не оставалось, как разместиться ей самой. Найдется ей место в этом квартале.

– Разве Винсар не спрашивал о продавщице? – спросила Женевьева.

– Твоя правда, – воскликнул Бодю. – Посмотрим после завтрака. Нужно ковать железо, пока горячо.

Ни один клиент не появился, чтобы нарушить эту семейную сцену.

Магазин оставался темным и пустым. В глубине два работника и мадмуазель продолжали свой труд, что-то шепча и насвистывая. Однако три дамы появились, и Дениза на мгновение осталась одна. При мысли об их близкой разлуке от всего сердца она поцеловала Пепе. Ребенок, ласковый, как маленький котенок, спрятал свою голову, не произнося ни слова. Когда мадам Бодю и Женевьева вернулись, они нашли его очень серьезным, и Дениза поняла, что никакого шума больше не будет: он оставался молчалив все дни, оживляясь от ласки. Потом, до самого завтрака, все трое говорили с детьми о хозяйстве, о жизни в Париже и в провинции туманными и короткими фразами, о родителях немного смущенно, так как не знали их. Жан стал у порога магазинчика и больше не двигался, интересуясь жизнью тротуаров, улыбаясь красивым девушкам, проходившим мимо.

В десять часов появилась бонна. Как обычно, для Бодю, Женевьевы и первого продавца был накрыт стол, второй завтрак в одиннадцать часов накрывали для мадам Бодю, второго продавца и мадмуазель.

– К супу! – крикнул суконщик, повернувшись к своей племяннице.

И все уже сидели в тесной столовой в задней части магазина, когда дядя позвал первого работника, который запаздывал.

– Коломбо!

Молодой человек извинился: он хотел закончить складывать фланель. Это был крупный парень лет двадцати пяти, тяжелый и заматеревший. У него были честное лицо, большой мягкий рот и деревенские глаза.

– Что за черт, всему свое время, – сказал Бодю, который нежно и осторожно разделывал кусок холодной телятины, адресованной себе самому, взвешивая на глаз тонкие части.

Он все приготовил, нарезал хлеба. Дениза посадила Пепе рядом с собой, чтобы аккуратно покормить. Но темная зала его пугала; она посмотрела на ребенка и почувствовала, как сжимается ее сердце. В своей провинции она привыкла к пустым, широким и светлым комнатам. Только окно, распахнутое в маленький внутренний двор, сообщалось с улицей через черную аллею. И этот двор, мокрый, вонючий, был подобен дну колодца, куда падал круг мутного света. В зимние дни утром и вечером дом освещали газом. Когда время позволяло не зажигать света, зрелище было еще печальнее. И Денизе надо было мгновенно приучить свои глаза к темноте, чтобы различить кусочки на своей тарелке.

– Вот молодец, у него отличный аппетит, – провозгласил Бодю, отметив, что Жан расправился со своим куском телятины. Если он работает так же, как ест, из него выйдет большой человек… Но ты, моя девочка, ты совсем не ешь?.. Скажи мне, теперь мы можем поговорить, почему ты не вышла замуж в Валони?

Дениза отставила свой стакан, который она уже поднесла ко рту.

– О дядя! Замуж! Как вы могли подумать об этом?.. А мальчики?

Она перестала смеяться: эта мысль представилась ей чуднОй. К тому же, где мужчина, который захотел бы взять ее замуж, не имевшую ни су в кармане, такую маленькую и такую пока некрасивую? Нет, нет, никогда она не выйдет замуж. У нее уже есть двое детей, и этого достаточно.

– Ты не права, – вновь вступил в разговор дядя. – Женщина всегда нуждается в мужчине. Если ты найдешь хорошего парня, вы не будете просить милостыню на парижских мостовых, как цыгане.

Он прервал свою речь, чтобы справедливо, с бережливостью разделить тарелку картофеля с салом, которую принесла горничная. Потом указал ложкой на Женевьеву и Коломбо:

– Ну! Эти двое поженятся весной, если зимний сезон будет хорош.

Это был старинный обычай. Основатель династии Аристид Фине отдал свою дочь Дезире за своего первого продавца Ошикорна; он, Бодю, оказавшийся на улице Мишудьер с семью франками в кармане, женился на дочери Ошикорна, Элизабет: он, в свою очередь, собирался выдать свою дочь Женевьеву со своим домом в придачу за Коломбо, который продолжит его дело. Если он опять отложил брак, решение о котором было принято тремя годами ранее, то сделал это из приверженности порядочности, из щепетильности: он получил процветающий дом и не хотел перехода дома в руки зятя с меньшим количеством клиентов и с сомнительными делишками.

Бодю продолжал, представив Коломбо, который был родом из Рамбуйе, как и отец мадам Бодю. Между ними существовало даже дальнее родство. Хороший работник в течение десяти лет, Коломбо ишачил в магазине, заслужив свое место. Кроме того, Коломбо приехал не первый. Он прибыл из-за отца, бражника Коломбо, ветеринара, известного всей округе Сен-э-Уаз, художника в своей области, имевшего только рот, который ел.

– Спасибо Богу, – сказал суконщик в довершение, – поскольку отец по-свински пил, его сын узнал здесь цену деньгам.

Пока он говорил, Дениза внимательно смотрела на Коломбо и Женевьеву. Они сидели за столом рядом, но оставались очень спокойными, не краснели и не улыбались. С того дня как он появился здесь, молодой человек рассчитывал на этот брак. Он прошел разные этапы: маленького продавца, назначенного продавца и, наконец, управляющего, к удовольствию всей семьи, со всем терпением, строго по часам, глядя на Женевьеву как на честную и прекрасную сделку. Уверенность в обладании ею мешала желанию. Молодая девушка также привыкла любить его, но с серьезностью ее сдержанной натуры; в своем обыденном существовании, повелевавшем всеми ее днями, глубокой страсти она не знала.

– Когда нам нравится и когда мы можем, – сказала Дениза с улыбкой, желая выглядеть любезной.