Исчезновения

Записка написана недавно. Я могу это определить по дрожащему почерку мамы, когда уже приближался конец. В ней написано:

Стивен! Ты найдешь то, что просил, здесь. Я всегда буду тебя любить.

Твоя Виола

Мое внимание задерживается на двух именах. Потому что первое не принадлежит моему отцу. А второе, несмотря на почерк мамы, – не ее имя. Мама была другой известной шекспировской героиней. Той, что тоже умерла рано.

Джульеттой.

– Айла! – снова зовет отец. В этот раз его голос звучит, скорее, как предупреждение.

«Оставь, – думаю я. – Шекспир тебе даже не нравится».

И, может быть, я не хочу знать, кто такой Стивен.

Кладу книгу обратно на полку и решаю, что хочу забрать чашку. Это мама, какой я ее помню, надежная и знакомая, и чашка все еще хранит ее прикосновение. Я возьму ее, даже если мне придется всю дорогу держать ее на открытых, как бабочка, ладошках.

Спешу вниз по узким ступеням, которые с каждым годом все больше и больше кренятся направо. Я нигде не жила, кроме этого дома, который мы с любовью называли Склон, и знаю, где нужно положить руку на перила, чтобы удержать равновесие, и куда ступать, чтобы ступеньки не скрипели. Когда спускаюсь до конца лестницы, различаю голос нашей соседки миссис Рейд. Она на кухне с отцом, выслушивает последние инструкции по присмотру за Склоном, пока нас не будет. Она открывает и закрывает шкафчики, и я уверена, что это она переставляла книги мамы. Может, из-за чувства вины.

– Мне жаль, Гарольд, правда, что мы не можем забрать детей, – говорит она.

Я останавливаюсь на ступенях в тени. Мне видны только ее ноги в чулках и изношенная кожа туфель, но я представляю, как она поджимает губы, а ее легкие белые волосы всегда выглядят так, словно их разметал ветер.

– Учитывая здоровье Эрла, мне думается, что мы не справимся с ними обоими.

Она имеет в виду, что взяла бы меня, но не Майлза. Она не хочет быть ответственной, когда он непременно что-то украдет или подожжет. Морщины на туфлях миссис Рейд становятся глубже, когда она переносит вес на другую ногу.

– Я думала, что кто-нибудь другой в городе точно сможет помочь, но…

– Но, к счастью, мы нашли другой вариант, – сухо отвечает отец. Потом он поворачивается, чтобы снова крикнуть, но я появляюсь перед ним до того, как он произносит мое имя.

– Я здесь, – говорю. Мои глаза переходят от чересчур нарумяненных щек миссис Рейд к ее рукам, в которых она что-то нервно вертит. Полотенце с вышитым узором из зеленых листьев… и вымытую чашку моей мамы.

Я сглатываю.

– Я кое-что забыла, – говорю, поворачиваясь, и бегу наверх по лестнице. Еще раз дотрагиваюсь до аккуратно висящих в шкафу платьев мамы, зная, что их уже уберут в кладовку, когда вернусь. Потом хватаю книгу с пьесами Шекспира и, не раздумывая, запихиваю ее в рюкзак.

***

Отец довозит нас до станции в покрытом грязью «студебекере» – он и Майлз сидят спереди, а мы с Кэсс – сзади, мой тяжелый рюкзак с книгой лежит между нами.

– Думаешь, миссис Рейд справится со Склоном, пока нас не будет? – спрашивает отец. Он улыбается мне в зеркало и протягивает руку, чтобы взлохматить волосы Майлза, но Майлз просто уставился вперед. При выезде я не позволяю себе смотреть на засыхающие георгины в маминых горшках для цветов.

Когда мы приезжаем на вокзал, там все в движении, как будто сам воздух волнуется. Постеры трепещут на стенах, голуби хлопают крыльями и что-то клюют, а белые пряди волос Кэсс выбиваются из ее косы. Утром она помогла мне уложить волосы, потому что мне всегда нравилось, как здорово она это делает, но я уже чувствую, что прическа портится. Платье липнет к ногам, а лодыжки потеют в коротеньких носках. Для позднего сентября не по сезону жарко. Мы с Кэсс заходим в тень карниза, в то время как Майлз и отец покупают билеты. Я прислоняюсь к военному плакату на стене, который предупреждает:

«Рассказывая другу, ты, возможно, рассказываешь врагу». Реклама над головой Кэсс обещает «ИСТИННО АМЕРИКАНСКИЙ сахар с энергией, кристаллизованной солнцем!».

Облака над нами завихряются как суп.

– Ты скоро вернешься, – говорит Кэсс.

– Ты напишешь, – отвечаю я.

– Я хотела бы, чтобы ты осталась со мной, – говорит она, и слезы блестят в ее глазах. Она моя самая давняя подруга, именно она забралась ко мне в кровать в день маминой смерти и заплетала мои волосы в косы, пока я не уснула. На следующее утро я поняла, что она вплела в них свою любимую небесно-голубую ленту с цветочками, ту, которую она всегда планировала надеть на наши первые школьные танцы.

– Я бы тоже хотела остаться, – говорю. Делить комнату с Кэсс и ее тремя старшими сестрами все равно лучше, чем неизвестность впереди, хотя я всегда немного побаивалась маму Кэсс.

Кэсс смотрит на чемодан у наших ног.

– Ты же не влюбишься в какого-нибудь красавчика и не останешься там?

Я сжимаю ее руку.

– Возможно, теперь Диксон Фейрвезер наконец-то поймет, что я за птица.

Она то ли смеется, то ли плачет, когда отец присоединяется к нам на платформе и смотрит на только что купленные билеты в одной руке, а в другой держит чемодан брата.

– Где Майлз? – спрашиваю, и отец поднимает воспаленный взгляд человека, который слишком долго смотрел на солнце.

– Он только что был здесь, – говорит он.

Наш поезд подъезжает, и его белый дым уплывает в небо. Медный звон колокола становится громче.

– Проверю вход, – говорю я, подхватывая сумку.

– Туалет, – говорит отец.

– Я посмотрю на лестнице, – предлагает Кэсс.

На вокзале повсюду люди, по большей части теперь, когда стольких мужчин забрали сражаться, это женщины и дети. Я прохожу сквозь вьющуюся змеей очередь и выглядываю на улицу. Жара и звон колокола поезда стоят в ушах, сердце бьется быстро и легко. Майлза нет.

Я высматриваю прокаленную медь его волос, но по пути обратно на платформу замечаю его твидовую кепку. Майлз сидит на вокзальном полу и ест растаявшее шоколадное печенье «пепперминт патти», которое он, наверное, прятал в кармане шорт.

Я хочу дернуть его за руку или, по крайней мере, вырвать сладость из его рук. Вместо этого стою и позволяю моей тени упасть на него.

– Вот это да, – говорит он невозмутимо, – ты нашла меня.

– Майлз, – шиплю, – мы тебя ищем. Почему ты убежал? – спрашиваю, хотя отчасти желаю, чтобы он ушел далеко и мы опоздали бы на поезд.

– Разуй глаза, – бормочет он, – я есть хотел.

– А ты мозги включи. Ты сеешь хаос, куда бы ни пошел.

«Ты та самая причина, по которой никто не хочет брать нас к себе», – так и хочется сказать ему, но вместо этого я помогаю брату встать. Он идет за мной, волоча ноги, обратно на платформу, к отцу и Кэсс.

– Нашла, – говорю очевидное.

Вижу, что отец не хочет кричать на Майлза в эти последние мгновения. Он смотрит на нас прищурясь и поднимает наши чемоданы. Его широкая и высокая фигура резко контрастирует с их изношенной кожей. Он уедет только завтра, в другом направлении. Самолет в Сан-Франциско. А потом к бескрайнему Тихому океану.