Она закатила глаза и повесила на плечо огромную сумку. Я обратил внимание, что дочь не накрасилась. Пока. Я не азартный человек, но я готов был поставить сотню баксов, что к тому времени, как машина Грейс доберётся до Файв-Пойнтс, Лила намажет глаза своей любимой чёрной дрянью, а развязанные кроссовки сменит на туфли.
– Это называется мода, пап.
– Ты эту моду у Софи взяла поносить? – поинтересовался я, имея в виду малышку, с которой Лила иногда оставалась посидеть. – Хотя оно, пожалуй, и для неё коротковато.
– Смешной ты, – безо всякого выражения произнесла Лила, глядя на меня одним глазом. Другой скрывала грива вьющихся тёмных волос. – Может, тебе в стендаперы пойти?
– Ладно. Послушай, Лила. В этом ты никуда не пойдёшь. – Я старался говорить тихо и спокойно, как советовал психолог, с которым мы общались на недавней лекции в школе Лилы. Когда мы на них кричим, они доводят нас ещё больше, – сказала эта женщина монотонным голосом. Я обвёл глазами аудиторию и был поражён, увидев, сколько родителей записывают. Интересно, они впрямь станут в кризисный момент сверяться с тетрадкой?
– Па-ап, – заныла дочь. – Мы просто поделаем домашку с Грейс и ещё кое с кем…
– Домашку? В субботний вечер? За кого ты меня принимаешь, вот честно?
– Скоро экзамены… и ещё у нас большой групповой проект. – Лила расстегнула молнию на сумке, вытащила оттуда учебник по биологии и предъявила мне в качестве доказательства. – Вот, видишь?
– И сколько мальчиков в вашей исследовательской группе?
Она попыталась подавить ухмылку, но не смогла.
– Переодевайся. Сейчас же, – отрезал я, указывая на её спальню и стараясь не представлять, какой наглядный урок репродуктивной биологии преподнесут ей в таком платье.
– Хорошо, но учти: каждая минута, что мы с тобой препираемся, срезает мне балл.
– Я согласен на средний балл и нормальной длины платье, – ответил я и вновь занялся уборкой, давая понять, что разговор окончен, и чувствуя на себе её взгляд. Потом краем глаза увидел, как она повернулась и с топотом понеслась по коридору, чтобы несколько минут спустя вернуться в каком-то мешке из-под картошки. Я занервничал ещё больше: это означало, что она намерена переодеться на месте. Именно так она дурачила меня с макияжем.
– Не забудь, чтоб к одиннадцати была дома, – сказал я, хотя никак не мог проверить, сможет ли она соблюсти комендантский час, потому что сам намерен был вернуться гораздо позже. Вообще по профессии я плотник, но, чтобы подзаработать, несколько дней в неделю подрабатываю таксистом в «Убере» и «Лифте», а по субботам заказов больше всего.
– Я ночую у Грейс, помнишь?
Я вздохнул, потому что сам ей разрешил, но забыл созвониться с матерью Грейс и уточнить планы. Я сказал себе, что не должен думать о Лиле так плохо. Она, конечно, порой бунтовала и проверяла границы на прочность, как это свойственно всем подросткам. Но я знал, в целом она – хорошая девочка. Умненькая, старательно учится, поэтому и поступила в Виндзорскую академию, до восьмого класса проучившись в обычной школе. Перевод нам обоим дался тяжело. Для меня – из-за дороги (она уже не могла ездить в школу на автобусе) и денег (учёба стоила тридцать штук в год, хорошо хоть процентов восемьдесят этих расходов покрывала финансовая поддержка). А Лиле стало труднее учиться и ещё труднее – сохранять статус. Она никогда прежде не общалась с богатыми детишками, и теперь ей пришлось бороться, чтобы отстоять место в их холёном, отполированном мире. Но теперь, к концу учёбы, она обзавелась друзьями и была вполне счастлива. Её лучшей подругой стала Грейс, девчонка-зажигалка, отец которой работал в музыкальной индустрии.
– Её родители дома? – спросил я.
– Мама да. А папа, кажется, уехал.
– А у Грейс есть комендантский час? – спросил я, уверенный, что есть. Я всего несколько раз видел её мать, но у меня сложилось впечатление, что у этой женщины есть голова на плечах, хотя её решение подарить шестнадцатилетней девчонке новенький джип казалось мне странноватым.
– Есть. Одиннадцать тридцать, – сказала Лила чопорно.
– Одиннадцать тридцать? Она же ещё школьница.
– Ну да. Всем можно приходить домой в одиннадцать тридцать или позже. Кроме меня.
Я не особенно этому поверил, но, тяжело вздохнув, сдался, давно привыкнув проигрывать.
– Ладно. Но чтоб обе были у неё дома ровно в одиннадцать тридцать.
– Спасибо, пап, – сказала она и у самых дверей послала мне воздушный поцелуй, как в детстве. Я сделал вид, что поймал его, и прижал ладонь к щеке – в её детстве я тоже так делал. Но она уже не видела меня. Она смотрела в телефон.
Почему-то я вспоминал лишь этот воздушный поцелуй, когда вернулся домой в час тридцать, вынул из холодильника кружку, налил себе «Миллера» и подогрел позавчерашнего цыплёнка тетраццини[4 - Запеканка из курицы, вермишели, грибов и соуса, названная так в честь оперной певицы Луизы Тетраццини.]. Получив этот поцелуй, больше я за весь вечер не дождался от Лилы ничего – ни звонка, ни смс. Не то чтобы такое поведение было ей несвойственно, особенно когда я работал допоздна, но всё-таки я волновался. Хотя и не задумывался о чём-то трагичном, просто нервничал, что её кто-то совратил.
Несколько минут спустя мобильник зазвонил. Лила. Чувствуя облегчение и вместе с тем по-прежнему беспокоясь, я спросил:
– Всё хорошо?
Повисла тишина, а потом я услышал голос её подружки:
– Мистер Вольп, это Грейс.
– Грейс? А где Лила? С ней всё в порядке? – Я внезапно запаниковал и зачем-то представил дочь в машине «Скорой помощи».
– Да, да. Она здесь. Со мной. У меня дома.
– Ей плохо? – Я не мог представить себе другой причины, по которой Лила сама не позвонила бы мне.
– Нет. Ну… не в этом смысле.
– В каком не в этом смысле, Грейс? Позови Лилу к телефону. Сейчас же.
– Это… я не могу, мистер Вольп. Она не может… говорить…
– Почему не может? – Нервничая всё больше, я встал и принялся расхаживать взад-вперёд по кухне.
– Ну, это… – начала Грейс. – Она… немного того.
Я остановился и стал натягивать ботинки.
– Что происходит? Она что-то приняла?
– Нет, мистер Вольп, Лила не употребляет наркотики, – сказала Грейс серьёзным тоном, который немного меня успокоил.
– Твоя мама дома?
– Ну, это… нет, мистер Вольп. Она ушла на благотворительный вечер… но скоро придёт. – Грейс продолжала болтать какую-то чушь о светской жизни своей мамаши, но я её оборвал:
– Чёрт возьми, Грейс! Ты можешь объяснить мне, что происходит?
– Ну, хорошо… Лила немного выпила… ну, то есть вот совсем немного… она выпила чуть-чуть вина и, ну, один коктейль… на вечеринке, куда мы пошли, когда доделали домашку. Она просто ничего не ела, думаю, вот поэтому и…
– Она в сознании? – спросил я. Сердце бешено заколотилось при мысли, что Грейс болтает со мной, вместо того чтобы набрать 911.
– Да, да. Она не в отключке. Просто… никак не придёт в себя, и я волнуюсь, и вот решила вам позвонить. Но честно, она не употребляет наркотики и даже обычно не пьёт… ну, насколько я знаю… но я просто отошла ненадолго. Вот честно, совсем ненадолго…
– Так, всё, я еду к вам. – Схватив ключи, я пытался вспомнить, где находится дом Грейс. Я помнил, что в Бель Мид, где жили почти все ученики Виндзорской академии, но я давным-давно подвозил туда Лилу и уже забыл. – Пришли мне эсэмэской свой адрес, Грейс.
– Хорошо, мистер Вольп, – сказала она и вновь принялась бессвязно каяться и опровергать. Где-то между дверью подъезда и машиной я сбросил звонок и побежал.
Привезя домой Лилу в полубессознательном состоянии, загуглив симптомы алкогольного отравления и пообщавшись по телефону с педиатром, я пришёл к выводу, что моей дочери не угрожает смертельная опасность. Она просто напилась, как все глупые подростки. Поэтому мне не оставалось ничего, как только сидеть рядом с ней на кафельном полу туалета и слушать, как она стонет, плачет и без конца повторяет «пап, мне так стыдно, так стыдно». Пару раз она даже назвала меня папочкой – прежде она всегда ко мне так обращалась, но пару лет назад это слово вылетело из её лексикона.