Потерянный ребенок

Они стояли у больших подъемных окон в гостиной и в изумлении смотрели друг на друга.

– Я даже не успела уйти в декрет, – наконец сказала Джесси. – Детская комната еще не готова, в квартире нет еды. – Ее глаза постепенно наполнялись слезами. – Адама еще неделю не будет дома. Не могу до него дозвониться. Без него я не справлюсь.

– Все хорошо, милая, – утешил он ее. – Я с ним обязательно свяжусь. Оглянуться не успеешь, как он уже будет здесь. Кто знает, а вдруг это вообще ложная тревога.

Сам того не осознавая, он сказал именно то, что она хотела услышать, пусть даже и догадывался, что это неправда.

– Может, стоит отвезти тебя в больницу? Пускай тебя осмотрят. Ты собрала вещи?

– Но все должно было быть совсем не так, пап. Мы еще даже не установили бассейн для родов, – добавила Джесси, взглянув на запечатанную коробку в прихожей. – Я только что позвонила своей акушерке, и она сказала, что срок слишком ранний, придется ложиться в больницу. Мы все распланировали – мы собирались рожать дома, мы хотели обойтись сами.

После этих слов она снова впала в состояние тревоги – хотя, как показалось Харви, оно у нее никогда не заканчивалось. Он приобнял ее и сказал, что все будет хорошо, добавив, что он поможет ей собрать вещи, если она сядет на кровать и покажет, где что лежит.

Однако все, что он предлагал взять, оказывалось лишним или вовсе ненужным: ему попадались платья и кардиганы вместо пижам и спортивных брюк, ее iPad вместо плана родов, на который они с Адамом потратили столько времени и который он теперь никак не мог найти. Джесси было так больно, что она не могла усидеть на месте. Она вставала и ходила кругами по комнате, огрызаясь на каждый совет, пока наконец они не собрали на скорую руку все, что нужно было взять с собой.

– А твоя зубная щетка?

– Точно, – процедила она и оперлась на стену, взвыв от боли. Харви бросился за щеткой в ванную. Шкафчик над раковиной был открыт, и его взгляд упал на баночку циталопрама, антидепрессанта, который Джесси принимала с тех пор, как два года назад умерла ее приемная мать.

– Я возьму таблетки, о’кей? – спросил он, выходя из ванной.

Джесси покачала головой.

– Я перестала их принимать – акушерка сказала, что иначе я не смогу кормить грудью.

Сердце у Харви ушло в пятки. У них обоих тогда все в жизни перевернулось с ног на голову, и Джесси удалось справиться с чувством скорби только благодаря консультациям психолога и циталопраму, ставшему для нее спасательным тросом.

– Хорошо, – наконец произнес он, понимая, что спорить уже поздно. – А твоя акушерка рассказывала тебе про искусственное вскармливание?

Он попытался скрыть свое раздражение за улыбкой.

– Нет, папа, – резко ответила Джесси. – Я хочу кормить грудью. Так будет лучше для малышки. Я все равно планировала заканчивать с антидепрессантами. Адам говорит, они мне больше не нужны.

Харви застыл перед дочерью, не в силах произнести ни слова. У него появилось ощущение, что Адам и понятия не имел о том, насколько тяжело пришлось Джесси после смерти Лиз, женщины, которая заменяла ей мать с самых первых дней жизни. То, что Адаму пришло в голову советовать Джесси прекратить принимать лекарства, когда ребенок вот-вот родится, а сам Адам в командировке, только усиливало это ощущение.

Но в ту секунду, когда он хотел что-то добавить, попросить ее еще раз все обдумать, он вдруг словно почувствовал на своем плече руку Лиз – и это заставило его остановиться. Он промолчал. С тех пор как его рассудительной жены не стало, он то и дело впадал в оцепенение, не зная, что делать.

С момента, когда Джесси открыла ему дверь, на Харви как будто снова нахлынули мысли о покойной жене. У него было такое чувство, словно он заново переживал новость о ее смерти, и он знал, что Джесси ощущает то же самое. В воздухе между ними повисло раздражение – почти злобное осознание того, что отныне им придется справляться со всем самим, и того, что Харви, как всегда, совершенно не был к этому готов.

Когда они молча вышли из квартиры, Харви пришла в голову мысль о том, что Джесси обязательно сказала бы своей приемной матери о том, что хочет перестать принимать циталопрам. За чашечкой чая или во время воскресной прогулки, но она бы непременно посоветовалась с Лиз – а та нашла бы способ отговорить ее. Из-за сертралина Джесси забыла про панические атаки, которые мучили ее так недавно, про обсессивно-компульсивное расстройство и про все те проблемы, которых было так много в ее жизни до знакомства с Адамом год назад. Но решение, способное привести к катастрофе, было уже принято. Харви ничего не мог с этим сделать.

– А-аа! – вскрикнула Джесси, когда они проходили мимо лифта с табличкой «не работает». Каждый приступ боли заставлял ее останавливаться и цепляться за деревянные перила, а до машины им предстояло пройти три пролета.

Беспомощно наблюдая за мучениями дочери, Харви вспомнил тот вечер, когда он попытался поднять вопрос об их с Адамом переезде. Они пригласили его на ужин в безупречно чистую квартиру Адама – Джесси переехала к нему, когда забеременела спустя всего полгода после их знакомства. После того как они объявили, что у них будет девочка, после всех поздравлений, объятий и слез счастья, Харви поинтересовался, не хотят ли они посмотреть дом: он мог бы перезаложить свой и помочь им с первым взносом, и тогда Джесси не пришлось бы мучиться на лестнице с коляской или страдать по ночам от шума в центре Чичестера.

Джесси и Адам, сидевшие на диване кремового цвета с аккуратно разложенными подушками в тон, посмотрели друг на друга, и не прошло и секунды, как Адам отклонил его предложение. Они обожали свою квартиру, сказал он (а Джесси молча прижалась к нему). Они не хотели стать одной из тех пар, которые, переехав из полюбившегося им района, потом об этом жалели. К тому же, добавил Адам, малышка впишется в их образ жизни. Джесси планировала выйти на работу почти сразу после родов; не было необходимости что-либо менять. Джесси посмотрела на Адама, а потом улыбнулась отцу – так, как улыбалась ему в детстве, когда он спрашивал ее про школу, а она пыталась скрыть, что ее снова обидел какой-то хулиган.

Харви осмотрел их изысканную белую квартиру. Все стены и поверхности блестели чистотой, все было на своих местах. Повсюду были развешаны увеличенные и вставленные в рамки снимки, которые Адам, туристический фотограф, сделал во время работы. Квартира, как и их жизни, была приведена в полный порядок. В ней Харви не мог представить себе ни кормление ребенка, ни бессонные ночи. Работа Адама подразумевала частые командировки, и когда он возвращался, они с Джесси наслаждались жизнью – обедали в ресторанах, ходили по магазинам, сидели на пляже. Затем, когда они начинали надоедать друг другу и все становилось слишком обычным, Адам снова уезжал в далекие страны. Джесси же с головой погружалась в работу, и, если у нее была встреча или обед с клиентом, ее рабочий день мог длиться и по двенадцать часов. Харви казалось, что она никогда не давала себе передохнуть, каждый день мотаясь на поезде в Лондон и обратно. Ни с ее стороны, ни со стороны Адама почти не было попыток остановиться или хотя бы немного замедлиться, чтобы осознать, как обе их жизни вскоре изменятся в корне.

Он желал им обоим счастья, но с тех пор, как Джесси и Адам рассказали ему про малышку, Харви впал в уныние. К чувству глубокой печали, вызванной тем, что Лиз не дожила до этого дня, примешивалось дурное предчувствие, усиливавшееся по мере того, как рос живот Джесси.

Что-то было не так. Харви подозревал, что дело в том, что девочка приходилась внучкой и Ребекке, и все же никто не осмеливался поднимать эту скользкую тему.

Адам никогда даже не встречался с биологической матерью Джесси, и, хотя Харви несколько раз предлагал ей познакомить Адама с Ребеккой, Джесси всегда была против. Пять дней назад Ребекка даже не знала про ребенка – однако в прошлую пятницу, к изумлению Харви, Джесси объявила, что виделась с ней. Встреча, очевидно, прошла ужасно, заставив Харви еще сильнее переживать по поводу растущей тревожности дочери.

– Я не хочу, чтобы она была в нашей жизни, папа, это слишком тяжело. Не хочу, чтобы она была рядом, когда родится малышка.

Глаза Джесси наполнились слезами, и что-то внутри у него сжалось от беспокойства.

Харви допил кофе и снова надел рабочие сапоги. После душа он сделал над собой усилие и вывел собак на прогулку под бодрящий и морозный утренний прибой в бухте Уиттеринг. Это был пляж его детства, но теперь он мог ходить сюда только зимой – летом здесь были чудовищные пробки. Он и так едва мог совладать с собой, когда в ноябре на узкой дороге вставали два встречных автобуса. Сейчас, после нескольких ночей без сна, Харви едва сдержал злобу, когда по пути в бухту ему пришлось пропустить на дороге автобус.

Когда он подошел к началу тропинки, ведущей к двери «Сивью», их старого домика у моря, на глаза ему попалась освещенная утренними лучами солнца табличка. «Продается», – гласила она. Насколько было известно Харви, дом по-прежнему принадлежал семье, которой он продал его вместе с фермой почти сорок лет назад.

Со временем люди забыли, что здесь произошло в роковую ночь, однако понадобилось много времени, чтобы они перестали говорить об этом. «Какой ужас, – не без удовольствия повторяли они несколько недель и даже месяцев спустя. – Вы слышали, коронер[1 - Ко?ронер – в некоторых странах сотрудник полиции, специально расследующий необычные или внезапные смерти и выявляющий их причину.] сказал, что его психика была нарушена после войны. А их дочка, Ребекка, была в то время дома. Нашла их обоих. Кошмар».

И все же та травма, которая осталась у них с Ребеккой после той ночи, давала о себе знать до сих пор, и наиболее заметно она проявлялась в отношениях между Ребеккой и Джесси, испорченных навсегда.

Насыпав еду собакам, он выпрямился и увидел в зеркале у задней двери свой жалкий вид: из-за седых взъерошенных волос, огромных мешков под глазами и бледной кожи он выглядел на все свои шестьдесят восемь лет. Но когда он вышел во двор, из-за туч показалось солнце, и его лучи были такими теплыми, что на мгновение в уголках его губ мелькнула расслабленная улыбка.

Теперь у него была внучка. Она была похожа на своего отца в ползунках, с его вытянутым лбом и темными глазами, но она была красива. Кроме того, он был с дочерью все это время, два дня и две ночи.

Джесси слишком долго отказывалась от анестезии. Харви гладил ее по спине и держал за руку во время каждой мучительной волны схваток, а она все повторяла, что дала обещание Адаму пройти через все без наркоза, и хотела, чтобы он гордился ей. Харви старался, как мог, переубедить ее, но она и слышать ничего не хотела. Когда же боль стала настолько невыносимой, что она больше не могла терпеть, врачи сказали, что для анестезии уже слишком поздно. К тому моменту, когда ей нужно было тужиться, она не спала и не ела уже более двух суток и просто не была способна на последнее усилие. Девочка никак не хотела появляться на свет, и, будучи не в силах чем-либо помочь, Харви с ужасом смотрел, как врачи с почти грубой, как ему казалось, силой высасывали и вытягивали из нее тельце слабой малютки.

Джесси назвала ее Элизабет Роуз. Он ожидал – надеялся, что средним именем девочки станет Элизабет, однако это был невероятно трудный шаг, учитывая, как долго Джесси даже не произносила имени своей приемной матери. Вместе с тем это было суровое напоминание о том, что таилось на глубине.

Харви снял замок с двери своей мастерской и выбил примерзшую задвижку. В попытке занять себя делом до того момента, когда больница откроется для посещений, он решил собрать с покрытых паутиной полок инструменты для ремонта ворот, с которыми Джесси вечно мучилась. Сквозь маленькие окна пробился лучик света и упал на перчатки для садоводства, которые принадлежали Лиз. Харви медленно взял их, сжал своими длинными пальцами ткань и поднес их к лицу, вспоминая, как касались его подбородка руки жены. Он закрыл глаза.

Соберись, дед. Голос звучал так же явно, как лай собак снаружи. Ты так хорошо держался, но сдаваться нельзя. Ты нужен Джесси. Ты нужен своей внучке.

Он правда был им нужен. Вскоре после рождения Элизабет они сидели в палате, и акушерка буквально затягивала Джесси в пучины стресса, все твердя о том, что девочка не хочет брать грудь. Было четыре часа дня, уже темнело, Джесси не спала вот уже почти трое суток, а одна из акушерок посчитала нужным сказать ей, что у нее «странные соски».

– Попробуйте покормить ее, Джессика, – рядом появилась еще одна акушерка с короткими черными волосами, держащая малышку на руках. У нее изо рта пахло луком. Джесси все еще зашивали после операции.

Его дочь повернулась к нему с широко раскрытыми глазами.

– Когда уже Адам приедет, папа? Уже темнеет, а тебе нельзя остаться со мной на ночь, только отцу ребенка можно. Мне нужно, чтобы он присмотрел за ней. Я боюсь, что ночью ее кто-нибудь заберет.

У Джесси был тот же одержимый взгляд, что и у Ребекки когда-то, та же уверенность в том, что кто-то хочет навредить ее дочери.

– Он вылетает завтра утром. К вечеру он уже будет здесь, милая, – сказал он нежно, опустив тот факт, что он только что в четвертый раз звонил издателю Адама и требовал сказать ему, куда, черт подери, тот подевался. – Не переживай из-за сегодняшней ночи, родная, – добавил он. – Надеюсь, тебя скоро отпустят домой. Я пробуду с тобой столько, сколько потребуется.

– Почему я ей не нравлюсь? Почему она не хочет есть? – спрашивала Джессика, сильно побледнев.

– Джессика, я знаю, что это нелегко, но очень важно, чтобы вы продолжали пытаться. Нужно покормить ее в первый час, иначе это может сказаться на ее здоровье. Попробуйте немножко приподнять ее, вот так, придерживайте головку, чтобы вам обеим было удобно. Так лучше? – Тут девочка завопила что есть мочи, и по щекам Джесси потекли слезы.

– Мы могли бы дать ей бутылочку, разве так не будет проще? – предположил Харви, пытаясь скрыть свою злобу, но акушерка бросила на него холодный взгляд.

– Девочке нужно материнское молозиво, – буркнула она, когда Харви попросил ее выйти с ним в коридор. – Возможно, есть причина, по которой она отказывается от кормления.