Выходит, я пытаюсь купить себе друзей? Не ожидала от себя такого…
– Эй, Никки! – Блейк барабанит в дверь. – Может быть, хоть ты меня подстрахуешь?
– С какой стати? – раздается голос Ник.
Никки ненавидит эту стену для лазания. Как и мама – та ужасно боится, что в один «прекрасный» момент Блейк сорвется и разобьет себе голову. Но папа – спортсмен-любитель, которому все нипочем, и Блейк явно пошел в него. Пару лет назад папа и Блейк даже записались в секцию аквалангистов на Антильских островах. Когда папа решил построить эту альпинистскую стену, мама и Никки были категорически против, но я встала на сторону папы и Блейка, что дало им перевес в один голос, и стена все-таки была построена. Сама я по этой стене лазить не собираюсь, но если Блейку так хочется, то почему бы и нет?
Решения в нашей семье, как правило, принимаются по голосованию, будь то вопрос о том, что будет сегодня на ужин – лосось на гриле или пицца, куда поехать летом – в Мексику или в Гонолулу, или какую машину купить – «БМВ» или кабриолет с откидывающимся верхом. Блейк хотел «БМВ», Никки бредила кабриолетом – мне же, если честно, было все равно. Но поскольку «предки» хотели-таки знать мое мнение, я закрыла глаза… и представила себя летящей на большой скорости по пустынному шоссе, а вокруг никого – только бесконечные пески до самого горизонта и ветер. Я «проголосовала» за «БМВ» – и мой голос оказался решающим.
Мой голос часто оказывается решающим в нашей семье. Но доктор Каплан была не права, когда упрекнула меня в том, что я якобы всегда пытаюсь навязать свою волю другим. Доктор Каплан – это психолог, к которой обратились мои родители по поводу того, что их детям, то есть нам, теперь предстоит учиться в новой школе. Я попыталась объяснить этой Каплан, что на самом деле все обстоит как раз наоборот – да, мой голос часто оказывается решающим в наших семейных спорах, но лишь в том смысле, что если я присоединюсь к выбору, сделанному Никки, то это склонит родителей к исполнению желания Никки, а если встану на сторону Блейка, то, соответственно, заставлю и родителей склониться на его сторону. Но если мне вдруг вздумается высказать свое собственное желание, отличное и от желания брата, и от желания сестры, то мой одинокий голос останется гласом вопиющего в пустыне. Но доктор Каплан так этого и не поняла. Она решила, что поскольку я – средний ребенок в семье, от этого якобы испытываю комплекс неполноценности, словно я, как говорится – «ни рыба ни мясо»… Впрочем, может быть, до некоторой степени это действительно так. Никки – красавица, Блейк – непослушный мальчишка, а я… просто еще один ребенок своих родителей. Но тут разговор зашел на другую тему: Никки стала рассказывать этой даме-психологу, как она скучает по Канаде, как Флорида ей не по душе – и все внимание сразу же переключилось на Никки. Никки уверена, что она – пуп земли, и внимание всех должно быть приковано лишь к ее распрекрасной персоне…
Я посмотрела на Блейка – он закатил глаза, словно хотел сказать: «Во заливает!». Я еле сдержалась, чтобы не расхохотаться, и взглядом сигнализировала Блейку, чтобы и он сдержался. Если бы мы с Блейком рассмеялись, Никки убила бы нас обоих – она всегда приходит в бешенство, когда над нею смеются. К счастью, Блейк понял меня и сделал серьезное лицо.
Блейк, пожалуй, единственный, кто действительно понимает, почему я пошла работать в «Вафельный Дом». Ни Никки, ни мама так до сих пор и не могут понять, почему я вдруг устроилась официанткой в какую-то забегаловку, а не к папе на фирму, где могла бы сама выбирать, в котором часу появляться на работе и когда уходить, как это делает Никки. Никки, пользуясь тем, что папа ей, конечно же, все простит, предпочитает появляться на работе как можно реже – вот и сейчас она сушит свои волосы дома посреди рабочего дня. Но если бы я работала на фирме у папы, все бы, разумеется, знали, что я дочка начальника, и лебезили передо мной, а сами за моей спиной называли бы меня взбалмошной пресыщенной девицей… Нет уж, спасибо! Уж лучше работать официанткой в «Вафельном Доме». Да, вытирать грязь со столов означает портить маникюр – но, в конце концов, перед кем мне там красоваться? Перед клиентами? Да те меня почти не замечают – станут они разглядывать какую-то официантку, которая подает им еду! Именно это я и пыталась сказать Джесси, когда она вдруг спросила, почему я работаю здесь, – но, кажется, она меня неправильно поняла.
Надеюсь, Эйбу все-таки попадется на глаза моя записка о том, что в выходные я не выйду на работу, что я извиняюсь перед ним за это, а также за то, что извещаю его об этом всего лишь коротенькой запиской.
Сама до сих пор не верю, что у меня хватило наглости напроситься в компанию к Джесси и Викс! Но когда Джесси предложила Викс поехать в Майами, мне вдруг жутко захотелось присоединиться к ним. Викс такая боевая, словно ей все нипочем, да и Джесси, кажется, вполне уверенная в себе девчонка… К тому же, обе они так не похожи ни на кого из тех, кого мне приходилось встречать раньше – ни в Монреале, ни в школе, в которой я сейчас учусь. Мне кажется, что Викс и Джесси, такие разные на вид, действительно настоящие подруги. Не могу себе представить, чтобы Викс, например, придя однажды к своему Брэди, обнаружила, что Джесси забыла у него свой лифчик. Не потому, что Джесси, будучи девушкой строгих нравов, никогда и не забыла бы там свой лифчик, – а потому, что Джесси никогда бы не поступила так со своей лучшей подругой.
Я хочу, чтобы у меня была такая подруга, как Викс или Джесси. Я хочу стать подругой для них обеих. Вот почему я решила поехать с ними, а вовсе не потому, что мне вдруг захотелось посмотреть на какого-то аллигатора.
На аллигатора я, если честно, и смотреть не хочу. С меня хватило того, как в июне мы ездили на сафари в Африку, я сидела в открытом джипе и видела своими глазами, как четыре гепарда рвали на части газель. Папа и Блейк считают это самым ярким впечатлением от всей поездки. Как по мне, так ехать четыре часа по саванне, чтобы посмотреть на подобное – весьма сомнительное удовольствие.
Я пробовала как-то рассказать об этом Викс – просто решила рассказать ей что-нибудь интересное, а ничего другого в тот момент не приходило в голову. Викс лишь поморщилась и сказала: «Какой ужас!».
И она права. Оторванные ноги антилопы, кишки, валяющиеся на земле, все вокруг залито кровью… Я не смогла тогда на это смотреть – закрыла глаза руками.
Меня до сих пор тошнит, когда я об этом вспоминаю. А на прошлой неделе я снова видела все это – во сне. Только в этом сне газелью была я сама…
Никки наконец открывает дверь.
– Ну как? – спрашивает она, стоя в проходе, и встряхивает волосами, демонстрируя свою укладку.
– Отлично, Никки, отлично! – торопливо говорю я. – Но, может быть, все-таки пустишь меня в ванную?
– Смотри, какие прямые! – словно не слыша меня, продолжает хвастаться она. – Нет, этот гель действительно творит чудеса! Ты обязательно должна его попробовать!
– Попробую, Никки, попробую как-нибудь… Ты пустишь меня в ванную или нет?
– Иди, только ненадолго. – Никки все же пропускает меня. – Я еще глаза не накрасила…
Приняв душ, я вылезаю из джакузи и заворачиваюсь в полотенце – махровое, теплое от жары, стоящей в ванной, свежее, приятно пахнущее лимоном – очевидно, Розита постирала его в порошке с таким ароматом. Вернувшись из ванной в свою комнату, я обнаруживаю, что Никки роется в моем шкафу.
– Ты не возражаешь, если я возьму твое новое платье? – заявляет она.
– Разве мама не купила тебе такое же? – спрашиваю я.
– Такое же, да не такое. На твоем рисунок симпатичнее. Эти полоски меня толстят…
– Да не толстят они тебя!
Я вообще не могу представить себе одежду, в которой Никки выглядела бы толще, чем она есть на самом деле. Моя сестренка обладает просто идеальной фигурой – сама стройная, а грудь большая. Парням такие обычно нравятся. Если верить Никки, однажды парни из ее класса даже подрались из-за нее. В отличие от меня, Никки сразу же стала популярна в новой школе. Теперь ни одна вечеринка не обходится без нее.
Однако, несмотря на то, что она никогда не была склонна к полноте, Никки панически боится растолстеть, вечно сидит на диете – как и мама. Сейчас они обе увлеклись диетой под названием «южная», которая, как утверждают они, нынче в моде. И теперь из-за их фантазий вся семья вместо картошки вынуждена есть пюре из цветной капусты и делать вид, что это безумно вкусно.
Никки вынимает мое платье из шкафа и смотрит на ярлык.
– Второй размер… Ну и дистрофичка же ты, Мэл!
Я молча злюсь, хотя, казалось бы, пора уже привыкнуть, что каким боком ни повернусь, для Никки он все равно будет не тот. Сама выглядит как победительница конкурса «Мисс Освенцим», и ей все мерещится, что она толстая, а я, значит, дистрофичка? А если я вдруг пойду с папой и Блейком в «Макдональдс» и наемся там каких-нибудь бигмаков вместо цветной капусты, Никки наверняка станет орать: «Как ты можешь есть такую еду? Да от нее ты станешь как бочка!».
– Никки, – говорю я, – извини, я должна бежать. Меня ждут подруги.
– Подруги? – удивляется она. – У тебя есть подруги? – Но в этот момент мобильник Никки начинает звонить, и она бросается к нему.
У самой Никки нет отбоя от друзей и подруг – и со старыми приятелями из Монреаля она продолжает поддерживать отношения, и здесь обзавелась кучей новых, и даже с ребятами, с которыми будет учиться в колледже после окончания школы, уже успела подружиться…
Я открываю ящик комода, ищу, что же надеть. Наконец останавливаю свой выбор на черных шортах и мягкой белой футболке – должно быть, мама купила мне эту футболку недавно, так как раньше я не видела ее. Достаю из шкафа ярко-красную дорожную сумку и начинаю не слишком аккуратно класть туда то, что возьму с собой – джинсы, еще одни шорты, несколько футболок на смену… Кладу и кроссовки, хотя не уверена, пригодятся ли они мне.
За окном уже слышится сигнал машины. Я гляжу в окно и вижу старый как мир «Опель», притормозивший рядом с нашим «БМВ». Но, надо полагать, при всей своей потрепанности этот драндулет еще вполне на ходу, ибо приехали же как-то на нем девчонки… За рулем – Джесси.
– Сейчас, еще пару минут! – кричу я, открыв окно.
Я достаю из шкафа два полотенца, одно – банное, одно – пляжное, заскакиваю в ванную, чтобы побросать в сумку зубную щетку, шампунь, кондиционер и гель для тела. Пробегая мимо маминой комнаты, из которой слышится музыка, я стучу в дверь:
– Мам, я убегаю!
– Куда это ты? – слышится из-за двери голос мамы, пытающейся перекричать музыку.
– Я еду в Майами, – заявляю я, – с подружками.
– С подружками? Из этого, как его, вафельного магазина?
– «Вафельного Дома», мама, сколько раз повторять – «Дома», а не магазина!
– И когда ты вернешься?
– В воскресенье вечером.
– Кто ведет машину?
– Джесси.
– Она хорошо водит?
– Вроде бы да.
– Деньги взяла?