Грешник

Я с трудом сглотнула.

– То, что случилось с тобой и твоей семьей, невообразимо, Кас. Но тот факт, что ты здесь…

– В этом нет ничего героического. Я просто устал подпитывать огонь ярости и боли. Устал от бесконечного голода. Смерти.

Мой взгляд упал на скрытую рукавом рану на его руке.

– Если мы добьемся успеха, Ас… Твой командир отпустит тебя?

– У нас с ним соглашение. Одиннадцать дней. Не больше.

На вопрос он так и не ответил, но в моей голове уже стоял туман, а Кас снова окликал бармена. Перед нами поставили третью порцию напитков.

Я сделала большой глоток, позволяя виски меня взбодрить.

– Мне жаль твою семью, Кас, – сказала я. – Моя мать умерла, когда я была слишком маленькой, поэтому у меня не осталось воспоминаний. Но утрата отца… это было очень тяжело. Я не могу себе даже представить, через что тебе пришлось пройти.

– Это было очень давно, – произнес он, уткнувшись в бокал.

– Твоя жена… – я прокашлялась. Это слово, казалось, вызывало у меня неоправданный приступ ревности. – Ты помнишь, как любил ее?

Он повернул ко мне голову.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Ты сказал, что в тебе не осталось любви. Но если ты когда-то любил, возможно, еще не все потеряно. Может быть…

– Ничего не осталось, – процедил он сквозь зубы, как будто каждое слово резало его по живому. – Потому что я отказываюсь позволить себе снова заразиться этим. Любовь сродни болезни.

– Любовь – не болезнь. Она…

– Люси! – рявкнул Кассиэль. – Хватит. У меня не осталось терпения на всякую сентиментальную чушь, которую пишут в поздравительных открытках.

– Я знаю, что ты злишься, – произнесла я через мгновение. – Бог свидетель, когда я действительно скучаю по своему отцу или думаю о том, как он страдал в последние недели своей болезни, мне тоже не хочется никаких банальных сантиментов. Я бы дотла все выжгла, чтобы вернуть его.

Кас не смотрел на меня, но, казалось, слушал всем своим существом.

– Но иногда, не очень часто, горе как бы смягчается, – продолжаю я. – Острые края немного сглаживаются, и я чувствую в этом настоящую красоту. Знаю, может показаться безумием, но это правда. Красоту его жизни, кем он был и кем мы были друг для друга. Как сильно я его любила. В такие моменты мне все так же больно, но вместо злости, ненависти к судьбе и страха я чувствую благодарность.

– Благодарность? – недоверчиво переспросил Кассиэль.

– Да. Благодарность за то, что мне выпала честь его знать. И испытываемая мною боль сильна, потому что я любила его. Если бы мне предложили ее забрать, но взамен отняли воспоминания об отце, я бы отказалась. Но есть и плохая сторона… это ранит. И боль от раны настолько всепоглощающая, что за ней почти невозможно разглядеть красоту жизни. Но если просто сделать глубокий вдох и по-настоящему успокоиться, то возможно вновь ощутить ее вкус. Мы существуем, проживаем настоящее, и хорошие вещи приобретают бо?льшую ценность, когда понимаешь, что, как бы нам ни хотелось, ничто не вечно. Моя утрата несопоставима с твоей, но подобные мысли и взгляд на случившееся заставляют меня чувствовать себя лучше. Возможно, тебе тоже немного поможет.

Святые угодники, не знаю, что это было, но что-то в Касе заставляло меня болтать больше, чем обычно мне позволяла моя врожденная застенчивость. Он смотрел на меня со странным выражением на лице. Возможно, позже получится списать все на алкоголь, но я потянулась и взяла Каса за руку. Тыльную сторону ладони пересекал шрам, которого я раньше не замечала. Кассиэль напрягся от моего прикосновения, но затем расслабился. Его пальцы – пальцы воина, грубые и мозолистые – обхватили мои. Сначала еле заметно, затем крепче. Он был воплощением чистой силы: мужественный, жесткий и опасный, но не для меня.

«Моя ладонь лежала в его идеально».

Мысли, из-за виски расплывчатые, поплыли на скользкую территорию. Каково это – ощущать его кожу повсюду? Насколько идеально могли соприкасаться другие части наших тел? Какое блаженство я, вероятно, испытаю, когда мне станут известны размер и форма каждого шрама на его теле.