Маленькая мечта

Стоило Эндрю услышать это, как с его глаз как будто спала пелена и рассудок прояснился. Она всегда знала, куда бить.

– Ты такой же, как он! – в слезах крикнула она. – Как я могла только тебя полюбить? Но знаешь…я хотя бы уверена, что он действительно меня любил, а вот ты…ты просто слабак.

– Слабак и тряпка, – вытирая слёзы, дрожащим и раздражённым голосом продолжила Алиса. – И во всём виноват только ты сам. Абсолютно во всём.

Затем выбежала прочь, хлопнув дверью, а он, с трудом осознавая происходящее, опустился на пол. Он сам стал тем, от кого клялся её защищать. Ему как будто со всей силы ударили под дых, и сделал это самый любимый на свете человек. До этого дня он не понимал, как сильно похож на её отца, а теперь, как и тот, сам всё разрушил и потерял Алису только по своей вине. Хоть и хотел лишь лучшего для неё.

Ей никогда этого не понять.

Но и он так и не смог понять главного.

Немного придя в себя, Эндрю спустился в просторную гостиную и застал Алису с рюкзаком, куда она положила всё самое необходимое. Как и тогда.

Он сразу понял, что происходит. Всё повторялось, только декорации и главный актёр теперь поменялись. А Алису впереди ждало уже не счастье и свобода.

– Прошу, прости меня, – в отчаянии, будто умоляя, сказал он. – Давай…давай просто успокоимся и всё обсудим. Проблемы у всех бывают, но их нужно решать, и решать вместе. Прошу, не уходи. Ты совершаешь ошибку.

– Плевать, – ледяным тоном равнодушно отрезала Алиса и направилась к старинным дубовым дверям. Тяжело вздохнув и обуяв эмоции, она добавила уже более мягким тоном:

– Я люблю тебя, Эндрю. И всегда буду любить. Но я так больше не могу. Пока ты живёшь прошлым, у нас никогда не будет будущего.

– Я живу тобой, – бесцветным голосом сказал Эндрю. – Разве этого мало? Просто…просто знай, что я тоже люблю тебя, и буду любить всегда. Всегда буду ждать тебя, и двери нашего замка для тебя всегда открыты. Я всегда буду здесь. И буду ждать дня, когда ты вернёшься.

Какое-то время она ещё смотрела на него. То ли с надеждой на что-то, то ли с сожалением, то ли с разочарованием. Или же со всем сразу. Но чем бы это ни было – это угасло, и в глазах её тут же зажглась холодная решимость.

– Ты так ничего и не понял, – обречённо покачав головой, через плечо напоследок бросила Алиса. – Я не вернусь, теперь уж точно. Прощай.

Она открыла двери и ушла, и всё, на что он оказался способен – лишь провожать её взглядом, до сих пор не веря в то, что это произошло.

Нет, – ещё раз понял он, – детям нельзя позволять взрослеть.

Равно, как и оставлять их одних.

Интермедия 1. Ещё один день в раю.

– Хотите, расскажу вам ещё одну историю?

Отхлебнув из пивной кружки, человек, которого одни иногда называли Привратником, другие – Старостой, а третьи, из тех, кто знал больше всех – Евреем, участливо поглядел на закутанных в теплые лыжные куртки из дерматина молодых людей – туристов или путешественников, не иначе. Которые, судя по их виду, даже сюда и не собирались, но наткнулись на город по чистой случайности и, решив отогреться в местном баре, уже не первый час слушали истории тощего, согбенного, на вид нелюдимого и недоброжелательного старичка с седой плешью, выводком морщин в районе впалых щек и мутных голубых глаз, и с белой, как снег за окном, двухнедельной щетиной. Правда, слушали с интересом. Не отрывая глаз и широко раскрыв уши.

– Историю об одном пареньке по имени Э…

– Чёрт, Джереми, кончай уже, а! – раздражённо донеслось откуда-то сбоку, из огромной толпы, состоявшей из работяг в дутых меховых куртках, жилетках и кепках и простых жителей, наполнивших и без того тесноватый «Приют для потерянных душ» к концу дня, да так, что не протолкнуться. – Сколько раз мы уже слышали эту историю и имя этого парня? Серьёзно, сколько можно? Каждый раз, как к нам кто-то приезжает, ты рассказываешь им эту долбаную историю, как будто других нет. Ты как заевшая пластинка. Расскажи уже что-нибудь другое, прошу тебя, старина, иначе – Господь свидетель – мы скоро в гробу этого мальца начнём видеть. Верно ведь я говорю?

Повысив голос к концу речи, коренастый и бородатый мужчина лениво обернулся ко всем сегодня собравшимся здесь, в этом прокуренном, залитым приглушённым неоном зале, людям, ища поддержки. Он её получил – все, кто стоял поблизости, сидел за ближними столиками, все, кто слышал его и держал в руках запотевшую бутылку пива, как один, утвердительно закивали, а воздух наполнился десятками оживленных голосов, один громче другого выкрикивавших фразы в духе «да», «точно», «действительно», «так и есть», «это правда», «правильно», «верно сказано, Зак». Словно он баллотировался в сенат, а эти люди были избирателями, голосовавшими за него.

– А как ещё я должен объяснять им, олух ты несчастный? – подал голос Джереми, перекрикивая гомон и всеобщее возмущение. – Не могу же я прямо сказать, мол, простите, но вы…

– Я и не говорю об этом, но зачем талдычить одно и то же бог весть уже сколько лет?! Расскажи мою историю, историю любого из нас. И вообще, почему именно ты? Мы все здесь можем рассказать не хуже твоего, что здесь к чему и как, и плевать, что ты живёшь здесь с рождения, что с того?

– Чёрта с два! И ты сам знаешь, почему именно я, и не я так решил.

– Прошу вас, перестаньте ссориться, – прервал вдруг затянувшийся спор тоненький голосок одной из приезжих – той, что с чёрными волосами и скулами, как спелые яблоки, совсем ещё молоденькой. Второй же, видимо, был её молодым человеком. – Нам правда очень интересно. Особенно после того, как вы так нас заинтриговали. Прошу, расскажите, Джереми.

На какое-то время в зале воцарилась тишина – настолько все были ошарашены заявлением новоприбывшей девушки. Вернее, не столько заявлением, сколько её присутствием, о котором она вдруг так некстати напомнила. В первые мгновения не доносилось ни звука – лишь едва слышно работал вентилятор, висевший под потолком телевизор и стоящий в углу музыкальный автомат, в котором Codeine играли тягучую и мрачную балладу «Angels» с демо-альбома 1991-го года (впрочем, вряд ли кому-то было дело до таких подробностей). Затем бородатый обречённо выдохнул, махнул рукой и убрался прочь, а все остальные вернулись к своим делам и разговорам, словно произошедшее было в порядке вещей и совсем не в новинку. Кто-то обсуждал выходку бородатого, кто-то трепался о детях, спорте и политике, а кто-то даже слушал Джереми.

А Джереми, тем временем, заговорил:

– Произошло это всё лет пять так назад, но точно не скажу – память уж подводит. Начать, пожалуй, стоит с того, что я, как и многие из этих почтенных джентльменов, с одним из которых вы совсем недавно уже имели честь познакомиться – кстати, забыл сказать, его зовут Закари – работаем на лесопилке у Джерико. В тот день нам пришлось вкалывать чуть ли не допоздна, уж столько было работы. Нет, то есть, мы, как и все, всегда уходим с работы в шесть, не поймите неправильно, но денёк был не из лёгких. Было уже темно, кто-то отправился в «Приют» опрокинуть по стопке-другой, кто-то к семьям, а я поехал домой на своём пикапе. То есть, как домой…живу-то я в трейлере на самой окраине, почти у въезда в город, вы, должно быть, видели, когда проезжали мимо, ну да это неважно. Вечер, скажу я вам, тогда выдался не в пример лучше, чем сегодня – снег валил такой, что ни пройти ни проехать, свет, как назло, отключился от ветра, и ни одного фонаря в округе не горело – в общем, поездка была не из приятных, чтоб вы понимали. Нет, вы не подумайте – у нас тут очень красиво, особенно летом, просто иногда случаются такие деньки, когда Господь не в духе, они всегда случаются и везде. Ну так вот, еду я себе, значит, домой, да фарами свечу, чтоб хоть что-то разглядеть, и вижу: у обочины, прямо в кювете, метрах в десяти от меня, лежит машина, вся перевёрнутая, покореженная, одни фары горят, иначе я бы и не заметил. Подъезжаю ближе, гляжу – а машина-то старая, в моё время на таких лихие парни девчонок цепляли, если вы понимаете, о чём. Не думал я, что кто-то мог после такого выжить, но и не посмотреть тоже не мог, в общем, подхожу я, заглядываю внутрь, а там – совсем ещё молодой парнишка, совсем ещё юнец, десятку готов поставить, что восемнадцать только вчера исполнилось, ну, то есть, тогда был готов поставить, потому что не знал, а потом как присмотрюсь и вижу, что умён он не по годам, знаете, когда сразу видно, что человек старше своих лет и уже успел повидать кое-что на свете, ну и дерьма, конечно, хлебнуть – я таких вижу сразу, это ни с чем не спутаешь…Ну, в общем, лежит он весь в крови, все переломано, да сам еле дышит, но живой. Ясное дело, не «скорую» же с полицией в такую погоду вызывать, так что машину я его бросил, а самого – за плечо, к себе в пикап и до трейлера, там остановил кровь, перебинтовал, как умел, обогрел, в общем, чем смог, тем помог. У него жар был, лихорадка, и всю ночь он всё какую-то Алису звал. Ну да в этом ничего такого – кого ещё мы зовём в беспамятстве, как не наших женщин? В себя он пришёл только на утро.

– Где я? – спрашивает, а сам по сторонам озирается, как зверь загнанный, ну, ясное дело, не доверяет. Как в фильмах этих ваших, про спецагентов и всю эту хрень.

– Парадайз-Сити, – говорю. – Добро пожаловать, сынок.

А он мне:

– Впервые слышу. Это ж в каком штате у нас такой город?

– В таком, которого пока нет на карте. Потому как город наш такой один-единственный на всём свете. Считай, у нас тут что-то типа Зазеркалья.

– Вот как. Думаю, старик, мы с тобой ещё дойдём до момента, когда ты расскажешь, что за убойное дерьмо ты тут куришь и поделишься номером своего дилера, а пока скажи мне, как я здесь оказался? Ничего не помню. Вроде ехал по трассе, был сильный снегопад, потом машину занесло, а дальше…

– А дальше ты чуть не умер, – говорю, – но тебе повезло, что поблизости оказался я. Теперь ты здесь. Считай, что бог милостив к тебе.

– А может, я просто умер и попал в рай? – спрашивает. – А ты какой-нибудь типа апостол – или кто там у вас – и встречаешь меня у самых врат, м?

Пошутить он не дурак, скажу я вам, этот малец, ну да вы сами, наверное, уже поняли.

– Может быть и так, – отвечаю, а сам лукаво так улыбаюсь, ну, как бы подыгрываю. – Но в любом случае тебе нужен врач.

Это была чистая правда – я, хоть и сделал, что мог, но положение его было катастрофически худо, он и сам это понял, когда встать попытался, но не смог, да ещё и как заорал – оно и понятно, так навернуться и столько всего себе попереломать. Хотя я и не такое на своём веку повидал, чего уж тут.

Я вызвал «скорую», и пока они ехали, вот что спросил, как бы невзначай:

– А ты сам-то в бога веришь, сынок?

– Верю, когда другого выхода не остаётся, – говорит. – Но в остальное время предпочитаю у него перед глазами не отсвечивать. От греха, как говорится, подальше.

– Ну и богохульник же вы, молодой человек, – с укоризной отвечаю ему.

– В воскресной школе мне сказали тоже самое. А потом сказали маме, чтобы я там больше не появлялся. Но, думаю, я бы не появлялся даже если бы не сказали. Видите ли, с богом в мяч особо не погоняешь.

Когда приехали врачи и забрали его в больницу, я поехал вместе с ним. Знаете, как в одной книге: «мы в ответе за тех, кому помогли». Или там по-другому было… У меня ведь сына никогда не было, и в тот момент что-такое отеческое внутри проснулось. В общем, понравился мне этот юноша и хотел я узнать, что с ним такое и что будет, да мне и по долгу положено, но вы, правда, пока, наверное, не понимаете, о чём я. Ещё я, конечно, просто хотел убедиться, что с ним всё будет о'кей. В больнице его осмотрела Элиза – молоденькая, стройная, красавица, волосы рыжие, кудрявые и короткие, как будто кто-то обрезал наполовину, если вы понимаете, о чём я, хотя вы ведь девушка, значит, понимаете – кроме вас самих никто ваши штуки все эти и не понимает; глаза у неё цвета хорошего виски, улыбка светлая и невинная, как будто ребёнок улыбается, сама – всегда вежливая, скромная, прямо ходячая доброжелательность, в общем, отрада для глаз, а не девушка, мне бы такую девушку в своё время встретить, да только…ладно. Что ещё хочу сказать – они очень похожи были, Элиза наша и этот парень, прямо как брат с сестрой, а сами глядят друг на друга, как кот на кошку в первые дни марта, если вы понимаете, о чём я. Элиза – она у нас чуть ли не единственный доктор на весь город, и, скажу вам честно, больница у нас, так, «для галочки», чтоб была и никаких вопросов не было лишних ни у кого, у нас ведь, как бы это сказать, люди практически никогда не болеют, да и живут дольше обычного, вы второго такого места во всём мире не сыщете, поверьте мне на слово – так вот, Элиза сказала, что всё будет в порядке, сделают ему пару лёгких операций, отлежится чуток, попьет таблетки и укатит к себе восвояси. Ну, я на том и вышел – пусть, думаю, поболтают, чего мне, старому, им, молодым, глаза-то мозолить.

И всё вроде бы как надо, но тут, значит, приезжает Кейн – шериф, то есть, наш, будь он неладен – и давай со своими расспросами-допросами к парню лезть, мол, как зовут, как очутился, что помнишь, откуда машина, куда ехал и прочее, ну прямо «Си-Эс-Ай» какой-то, ни дать ни взять. Кхм. Вы поймите – Кейн, он мужик не злой, правильный, просто работа у него такая. Это как если бы деревья возмущались насчёт того, что мы их вырубаем, пилим и пускаем на стройматериалы, чтобы было, чем дома укреплять. И вот в чём дело: парень-то ничего не помнит, даже имени своего, как будто его и нет у него вовсе, Кейн, ясное дело, начинает понимать, что что-то не клеится, и тут вступает Элиза и говорит, мол, зовут его так-то, он мой брат, приехал оттуда-то навестить и пожить у меня, до тех пор, разумеется, пока не найдёт работу и отдельное жильё, он ведь к нам насовсем, говорит, с концами, больно городок, говорит, приглянулся. А сама-то смотрит так, знаете, ехидно, того и гляди – лопнет как пузырь, не сдержится и засмеётся. Нет, правда, вы бы видели глаза парня – мне кажется, он её убить там был готов, меня самого чуть не расперло, бог свидетель, давненько мне так смешно не было. В общем, понял я тогда, что из этих двоих парочка будет что надо – такие, если им дать волю, мир по камешку разберут, а потом разожгут костёр на его руинах и будут любить друг друга до самого рассвета, если вы понимаете, о чём я, хотя я вижу, что понимаете – вон аж как покраснели.