Когда все сказано

Я поднес ладони к лицу, пытаясь разглядеть их во мраке. Да, на этот раз Тони был прав, но мне все равно хотелось добиться большего, в особенности ради него.

Дом Доллардов считался красивым, хотя моя мать никогда его так не оценивала. Она ведь тоже там трудилась – на кухне. У десятилетнего мальчишки первый день работы вызывает жуткий страх. Мы с мамой пошли вместе, она болтала со мной всю дорогу, а я ее почти не слушал – разглядывал каштаны, встречавшиеся на нашем пути вдоль полей. Больше всего меня интересовали огромные конские каштаны, что торчали из зеленой оболочки. Джо Брэди увидит – обзавидуется. Некоторые мамины слова я все же уловил, что-то там про хорошие манеры. Я не осознавал, что меня ждет, пока не оказался под бдительным оком Ричарда Берка, управляющего фермой. Хозяин дома, Хью Доллард, полностью доверял этому суровому мужчине. За шесть лет работы под его началом я частенько видел, как они о чем-то шепчутся, едва не соприкасаясь лбами. К десяти годам я вымахал до метра шестидесяти сантиметров и ростом был почти с маму, а шириной плеч и силой не уступал Тони. Берк взял меня без лишних вопросов.

Мама работала по утрам, помогала кухарке с выпечкой: десять буханок хлеба в день для прислуги; яблочные пироги и лепешки для самих Доллардов и другие изыски, если они ждали гостей. Когда мы шли через поле, мама всегда что-нибудь напевала. Ее любимой песней была «Спокойной ночи, Айрин». Я тоже подпевал, и мать говорила, что ей нравится слушать мой голос. За пару лет до этого она хотела отдать меня в хор отца Моллоя. Попав на алтарь рядом с другими претендентами, сплошь девочками, я не мог издать ни звука. Просто оцепенел от ужаса при одной мысли о выступлении перед публикой. В хор меня, естественно, не взяли, зато я постоянно пел вместе с матерью и знал наизусть кучу песен: «Булавог», «Скажу я маме», «Оркестр Макнамары». Годы спустя я поразил своим талантом Сэди и даже пару раз спел тебе колыбельную, когда ей никак не удавалось тебя уложить. Стоило мне только погладить твой лоб, и ты засыпал. Теперь я подпеваю лишь ветру, что воет у ее могилы.

Моя мама никогда не повышала голоса и говорила только по делу. Ничего лишнего. А еще она была не из улыбчивых. Наверное, я хорошо запомнил ее смех, потому что редко его слышал. Такой милый и тихий, едва ли не смущенный. Однажды мамин брат, дядя Джон, привез из Лондона банан. Подобной экзотики мы никогда не видали. Он положил банан на фарфоровую тарелку – помнишь, были у нас синие такие, с узором в китайском стиле? В общем, лежит банан прямо посреди стола вроде какого-то драгоценного камня, а мама посмотрела на него и как засмеется. Ее смех был чистым и мелодичным, словно песня дрозда. Когда кто-то из родных приходил посмотреть на странного вида фрукт, маму снова разбирал смех. Я специально вел людей к нам домой, чтобы еще немного насладиться этим звуком, ощутить ее счастье. Помню, закрывал глаза и утыкался головой в мамин фартук, чувствуя вибрации ее тела. Это было восхитительно. Однако если маму и дома было сложно рассмешить, то на работе даже не стоило пытаться.

В семье Доллард не было принято проявлять доброту друг к другу и уж тем более к наемным работникам. Всему виной тот факт, считал отец, что за последние пятьдесят лет они постепенно утрачивали свое богатство и власть.

– Никак не смирятся с тем фактом, что мы теперь сами владеем землей и не должны платить ренту.

Мелкие фермеры получили право владеть имуществом, пусть и в ограниченном размере, и разочарование тяжелым грузом повисло над домом Доллардов. Внутри это было особенно заметно. В интерьере преобладал красный цвет самых мрачных оттенков, семейные портреты на стенах и вовсе нагоняли жуть. Огромные картины с изображением несчастного вида людей на сером фоне, одетых во все черное и коричневое, пришлись бы к месту в похоронном бюро. И как моя бедная мама проводит по шесть дней в неделю в такой обстановке?

– Нам нужны деньги, Морис, – коротко отвечала она.

Помню, однажды я помогал Пэту Каллинейну таскать в дом дрова для камина. Мне тогда было лет двенадцать, максимум тринадцать. Я шел по коридору, а из кухни доносились обрывки оживленной беседы.

– Смотри, чтобы его светлость тебя не застукал, – шутливо бросил Пэт.

– Он уехал, – ответила кухарка, стоя в дверном проеме.

– Кот из дому – мыши в пляс?

– Ну да, нечасто ведь такое бывает. Присоединишься?

Только Пэт начал вытирать ноги о коврик, как с грохотом распахнулась дальняя дверь, ведущая в основную часть дома.

– Я не за шуточки вам плачу, – раздался чей-то голос, такой громкий и страшный, что я замер на месте с бревнами в руках.

Это был Доллард собственной персоной. Никуда он не уехал, зато напился в стельку. Покачнувшись, хозяин ухватился за раму двери и прошел внутрь. Все замолчали и склонили головы.

Мы с Пэтом затаились в коридоре и вполне могли убежать, но когда он сделал шаг назад и наткнулся на меня, я выронил чертовы дрова. Доллард повернулся в нашу сторону и бросился через всю кухню с такой скоростью, словно он был молодым крепким парнем, а не старой толстой развалиной. Я заметил страх во взгляде матери. Она хотела остановить Долларда, однако кухарка схватила ее за локоть перепачканными мукой пальцами. Звонкая пощечина обожгла мне лицо, и я повалился на кучу аккуратно сложенных бревен.

– Никчемный мальчишка!

Я ничего не соображал, только смотрел на белые руки кухарки, удерживающей мою мать. Мамина ладонь взметнулась ко рту, но, к счастью, сама она не посмела сдвинуться с места. Я опустил голову и потер щеку. Из-за нависшей надо мной глыбы вдруг показался мальчик примерно моего возраста. Конечно, я уже видел его раньше, хотя мы никогда не общались. Это был Томас Доллард, сын хозяина и наследник «престола».

– Подними сейчас же! – взревел он, показывая на дрова.

Его слюна попала мне на руки и лицо, слова эхом отозвались в голове. От всего случившегося я просто оцепенел, скованный ужасом. Томас пнул меня в ребра.

– Шевелись, кретин.

Когда мне кое-как удалось подняться, я начал собирать упавшие дрова и складывать их в общую кучу. Осторожно глянул на маму и увидел, что кухарка повернулась спиной к раковине.

– Еще раз испортишь отцовскую собственность, мало не покажется.

– Томас! – пробормотал Доллард. – Я здесь хозяин, а ты иди играй со своими куколками. Сам уж как-нибудь разберусь без тебя.

– Это не куклы, а солдатики, отец, – дрогнувшим от обиды голосом откликнулся мальчик.

– А по мне обычные куклы.

Томас медленно заморгал. Я следил за его гипнотизирующим взглядом и не заметил, что снова привлек его внимание. Мальчик уставился на меня, и я уже был готов принять очередной удар – но нет, он просто развернулся и ушел, а старший Доллард, увидев мое облегчение, схватил меня за шею и поднял так, что мы оказались лицом к лицу, и обдал меня перегаром. Мои ноги повисли в воздухе, я зажмурился, и в этот момент мерзавец разжал хватку. Я упал на пол, а он зашатался и прикрыл глаза рукой. Держась за стену, Доллард окинул взглядом кухню, затем посмотрел на меня, словно не понимая, где находится. Мне стало так неловко за него, что я отвернулся. Через несколько секунд, судя по звукам, хозяин прошел через кухню обратно к выходу, зацепив по дороге пару кастрюль. Дверь с шумом захлопнулась. На мгновение повисла тишина, потом ко мне подбежала мама.

– Морис, Морис, подними голову! – Она опустилась на пол рядом со мной, чтобы осмотреть мою щеку.

– Перестань, мам, все хорошо. Легко отделался, – сказал я, вставая на ноги.

И все-таки меня усадили на стул и начали сюсюкать, пока Пэт не вставил:

– Хватит уже, он жив и здоров. Давайте-ка лучше здесь приберемся.

После того случая Томас не давал мне спуску. Отделывал по первое число. Долгие годы я терпел от него такое дерьмовое отношение. Он издевался и над другими ребятами, помыкал ими, будто хозяин. Однажды целый день заставлял Мики Дуайера перетаскивать тюки сена из одного конца двора в другой. Даже Берка это достало, и он устроил Томасу настоящий разнос. Мне же доставалось больше всех, потому что отец унизил его у меня на глазах. Более того, я был самым младшим из работников. Честно говоря, я мог уложить хозяйского сына одной левой, но никогда не давал сдачи – не хотел потерять работу и, что самое главное, боялся за маму.

При этом все знали, что младшему Долларду регулярно достается от старшего. Хоть какое-то утешение. Проходя мимо окон, я частенько становился невольным свидетелем их потасовок. Слушать жалкие мольбы Томаса было еще хуже, чем жестокие крики его отца. Я бы никогда не стал умолять. Рейчел, младшая сестра Томаса, порой вмешивалась с воплями:

– Нет, папочка, перестань!

Я представлял, как девочка повисает на толстой руке Долларда, замахнувшегося на Томаса. Помнится, за сына вступалась и мать, Амелия. Правда, не очень часто.

– Хью! Это несправедливо. Пожалуйста, отпусти его, – просила она в тот самый день, когда я заработал себе шрам под глазом.

Мне было пятнадцать. Я обходил дом снаружи, и летний ветерок подхватил тюлевую занавеску в одном из открытых окон первого этажа. Я увидел красное лицо Томаса: губы растянуты, зубы стиснуты. Доллард крепко сжал его шею захватом. Мать стояла чуть поодаль, заламывая руки.

– Не надо мне тут про справедливость! – заорал Доллард. – Нашла, кому читать лекции!

Я увидел достаточно, чтобы понять – пора сматываться. И я смотался бы, не перекрой Берк мне путь к отходу своим поручением. Управляющий отправил меня чистить коровник. Это было все равно что встать посреди двора и крикнуть: «Томас, а ну выходи!» Мальчик все слышал и прибежал быстрее, чем я ожидал. Он бросился на меня с охотничьим хлыстом, и, когда я повернул голову, металлический кончик вонзился в мою щеку. Я упал на землю, зажав лицо руками, а он начал пинать меня в живот. Пинать с такой силой, какой никогда в нем раньше не было. И все же с моих губ не сорвалось ни стона – я снес все его удары и плевки.

На пороге появилась Рейчел.

– Томас, прекрати!

Я лежал, поджав колени к груди. Одну руку прижимал к лицу, а другой пытался хоть как-то защитить свое тело. Смотреть на Томаса я даже не смел, слышал только его тяжелое прерывистое дыхание. На меня капала кровь из его ран, оставшихся после стычки с отцом. Я замер в ожидании очередного удара, Рейчел тоже, однако Томас развернулся и пошел к сестре. Взял ее за руку своей окровавленной ладонью. Девочка смотрела на него как на незнакомца, словно не понимая, можно ли ему доверять. Она оглянулась напоследок и вместе с братом вышла из коровника.

Охапкой соломы я, как мог, стер с себя его кровь и слюну. Берк зашил мне рану прямо на месте, протыкая лицо иглой без обезболивающего и дезинфекции, и отправил домой на целых два часа раньше. Своеобразная компенсация за то, что меня избили до полусмерти. Шрам остался; хорошо хоть глаза не лишился. Считай, повезло. Мать промыла рану и вычистила из нее всю грязь. Потом, лежа в кровати, я услышал из кухни приглушенные голоса родителей. Они явно говорили обо мне. Тони стоял у изножья кровати, прижимаясь к закрытой двери.

– Вот бы врезать как следует этому маленькому идиоту…

– Не надо, Тони. А как же работа?

– Да плевать на эту работу, Морис. Они не имеют права так с тобой обращаться.

Отец постучался к нам в спальню, и брат отошел в сторону, чтобы впустить его. Вид у папы был изможденный. Он серьезно посмотрел на нас и, остановив взгляд на Тони, сказал:

– Чтоб я больше ничего такого не слышал.

Тони уставился в пол, прекрасно понимая, что, несмотря на все его угрозы и ругательства, ситуация с людьми вроде Доллардов не изменится. Поэтому, как и следовало ожидать, на следующее утро я встал и отправился через поля на работу, пусть и с перевязанной головой.